69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой - Стюарт Хоум

Казалось, что пролетела целая вечность, прежде, чем мы покинули “Моцарт” и двинулись через район красных фонарей к бару под названием “Голубой Слон”. Там мы пили вишневый бренди, наблюдая за пролетарской клиентурой, играющей в шахматы, поющей и поглощающей напитки. На второй раунд Дадли заказал “Уникум”, тогда как я предпочла грушевый бренди. Столики в баре были покрыты трещинами, заведение явно нуждалось в переустройстве интерьера. Когда стемнело, мы решились выйти на улицу, и увидели там множество девушек. Я смотрела на Дадли, стоящего под уличным фонарем. Он видимым усилием заставил себя тронуться с места. Я была оснащена как мужчина, и сказала, что хочу заняться сексом. Дадли забрался в мою машину, и мы поехали к реке. Я попросила его сделать мне минет. Я чувствовала, как руки манекена расстегивают мою ширинку, и ощутила его раздражение, когда он искал мой член. Я вытащила из бардачка молоток и обрушила его на череп Дадли. Кровь была повсюду. Я отволокла тело к воде и сбросила его в Дунай.

Я шла вниз по течению к Дворцу Грэшема, огромному зданию, украшенному изображением Сэра Томаса Грэшема, основателя фондовой биржи в Лондонском Сити. Одно из угловых помещений на первом этаже было теперь занято Казино Грэшем. Я повернулась и посмотрела на реку. Дадли покачивался в воде рядом с берегом. Я двинулась туда и вытащила его. Манекен был одет в скафандр астронавтов восьмидесятых, с него ручьями текла вода. Кто-то напал на него с молотком или топором, и его голова была разбита вдребезги. Я довезла Дадли до Студенческой Гостиницы и положила его на койку. Я уже почти отключилась, когда меня разбудил телефон.

Алан хотел встретиться со мной. Я была сонной и разговор зашел в тупик. В этом полубессознательном тумане до меня вдруг дошло, что он не знает, как меня зовут. Я была порядком шокирована. И это после всего того, чем мы занимались, как кролики, пару дней. Я уверяла его, что он произнес мое имя, когда я встретила его в “Гриле”. Он же объяснил, что сказал “добрый день”. Вот тут-то я и поняла, что тогда ослышалась. Я сказала ему, что меня зовут Анна Нун, и он засмеялся. Мы договорились встретиться в “Пицца Экспрессе”. Помимо пиццы и салата мы заказали хлебцы с чесноком. Мы без проблем заняли столик, потому что встретились в полдень, еще до наступления ланчевой лихорадки.

Я спросила Алана, что он читал. Он назвал “Мертвечину” Кью, объяснив, что пытался сравнить творчество Брейсвелла с недавними клубными романами. “Мертвечина” шла на рынке как “бульварное чтиво”, несмотря на очевидные литературные устремления автора. Хотя Кью удачно использовал клише детективного романа, такие как фигура рассказчика, только что вышедшего из тюрьмы, в его работе чисто формально использовался кибер, пластиночная промышленность и кинематографические сборища. В ней очень обдуманно были развернуты повторения по ходу действия. Например, требование дать информацию о киллере проходит рефреном через всю книгу. Пол Гилрой горячо и убедительно защищал характерные особенности черных британцев в “Черной Атлантике” и других работах. Кью, казалось, расширил этот дискурс. Различные изменения интонации в прямой речи демонстрировали лишь один из более очевидных путей, благодаря которым этот интерес четко проявил себя в “Мертвечине”. И даже не стоит обсуждать тот факт, что взгляды и переживания Кью в связи с тем, что и как считать “английским”, весьма отличаются от взглядов и переживаний Майкла Брейсвелла, как и то, что он считал хипстерским.

Вместо того, чтобы по ходу чтения следить за ясностью мысли, Алан страстно искал во всем путаницу. Знал ли завсегдатай клубов Кью о существовавшем до него английском писателе, также известном как Кью, и было ли присвоение им этого псевдонима частью сознательной критики расовых кодировок, которые можно найти в традиционном литературном дискурсе? “Оригинальный” Кью, Артур Куиллер-Коуч, был представителем истеблишмента. Закончив Оксфорд, Кью позднее читал лекции по классической литературе в своей альма-матер, получил звание рыцаря и даже был избран мэром своего родного города Фоуи в Корноуэлле. Помимо написания романов и стихов, “оригинальный” Кью редактировал “Оксфордскую книгу Английской поэзии” и выдал уйму критических трудов, среди которых “Литературные исследования” и “Чарльз Диккенс и другие Викторианцы”. Алан не был уверен, была ли буква Q сознательно избрана вторым Кью или какая-либо другая сила свела их вместе. Эти двойники оставили его в полном недоумении. Алан бился об заклад по поводу того, было ли некритическое отношение к культурному потребительству в “Мертвечине” иронией или же просто результатом авторской неспособности оперировать скрытыми смыслами переживаний, изначально политизировавших его. Разумеется, допуская, что книга, как артефакт, является средством для улучшения товарного производства, Алан часто сомневался в целесообразности использования литературы для критики капитализма.

Алана глубоко озадачил кибер-линчеватель, изображенный Кью в своем романе. Этот преступник, сорвавшийся с цепи в Лондоне и линчевавший своих жертв, оказался черным американским копом. Кибер-линчеватель убивал педофилов, и тут же появлялся рассказчик, одобряя это. Допуская расовую подоплёку линчевания, Алан считал совершенно невероятным, что черный американец может избрать такой способ расправы над педофилами. И вообще казалось неправдоподобным, что черный британский рассказчик в “Мертвечине” одобряет линчевания. Алан не понимал того, что пытался делать Кью, и находился в замешательстве. Он не знал, использует ли Кью иронию и двусмысленность, чтобы подорвать уверенность своих читателей в увековечивании белой буржуазной субъективности, или же повествование просто отражает авторскую неспособность избегнуть доминирующего кода. Тогда как двойное сознание не защищает тебя от этого кода, оно несомненно открывает для тебя различные перспективы, с помощью которых можно над этим размышлять.

За кофе Алан обсуждал “Глубоко под прикрытием: внедрение агента ФБР в радикальный андеграунд” Грила Пейна. Автор повествует о процессе, с помощью которого он обретает освобождение от чар своего работодателя и поэтому теряет ощущение собственной личности. Не имея никакого отношения к консерваторам или радикалам, Пейн становится заложником фортуны, его бросает из огня в полымя, и в итоге он лишается чувства своего "Я".[4] Алан рассматривал эту книгу как назидательную историю, предупреждение тем, кто хочет быть вовлечен в мрачные миры разведки и контрразведки. Как только он оплатил счет, мы рванули по Юнион Стрит для быстрого погружения в потребительский фетишизм. Я купила губную помаду и новую пару туфель. Затем затащила его в “Уотерстоун”, потому что хотела купить “Одинокую планету. Путеводитель по Исландии”. Постельное чтиво, которое могло отвлечь меня от занятий в колледже. Нас вышибли из магазина, прежде чем я смогла заплатить за покупку — продавец заметил, как Алан засовывает себе в ширинку порнографический роман. Когда нас выволакивали из здания, он неоднократно прошипел слово “библиомания”,

У Алана был рюкзак, полный книг, и, после того как я закончила со своими магазинами, мы устало побрели в “Старый Абердинский Книжный”. Владелец отсутствовал, так что Алан оставил книги его жене, договорившись с ней, что вернется на следующий день, когда будет в состоянии обсуждать цену. Мы прошествовали вниз к приморскому бульвару и выпили кофе в кафе “Инверснеки”, коротая время, пока Алан сможет забрать свою машину из ремонта. Боковое окно было разбито вором, который украл выпивку, оставленную на заднем сиденье. Я объявила, что чувствую себя как рассказчица в романе “Прощай, Джонни Фандерс” Тани Киндерсли. Он сказал, что бросил эту книгу на странице 13, где героиня описывала мужчину, соблазнившего ее, как политического активиста левее Ленина. Алан полагал, что работа писателей состоит в указании особенностей, а не в утверждениях общего характера. Он хотел знать, был ли обсуждаемый говнюк Бордигистом или соглашателем, предпочитал политику Розы Люксембург или Отто Рюле. Ленин атаковал все пролетарское окружение в “Детской болезни левизны в коммунизме” и Алан фыркнул, что, если уж говорить о том, что политические взгляды человека левее правореакционных, то надо подбирать для этого подходящие выражения.

Я защищала Киндерсли, говоря, что общий смысл ее романа заключался в его бессмысленности. Сама история не заслуживала описания: бедная маленькая богачка, играющая в плохую девчонку, у которой случается связь с полным неудачником. Кроме того, Киндерсли, очевидно, не рассчитывала, что читатели воспримут ее книгу серьезно. Кто может поверить в состоятельность персонажей, чьи музыкальные вкусы ограничиваются Джонни Фандерсом и Пинк Флойд среднего периода? Книга получилась игривой и ироничной. Не стоило говорить, что её чтение — бесполезная трата времени. “Прощай, Джонни Фандерс” была рассчитана на скучающих субъектов, индивидов, искавших новые способы расходовать свое время, стремившихся к комфортному прозябанию. Это была книга для печальных мудозвонов, считавших наркотики одновременно очаровательными и опасными. Алан не пытался опровергнуть эти заявления. Он посмотрел на часы и заплатил за наши каппучино. Направляясь в мастерскую за его машиной, мы обсуждали монстрообразных близнецов.