Во что бы то ни стало - Анастасия Перфильева

Госпиталь стал похож на огромный развороченный муравейник. С этажей бежали, ползли в подвал, спускали носилки с чем-то колышущимся, покрытым простыней. А гул все нарастал, его перебивали удары…

— Леночка!

За Кузьминишну цеплялся длинный, высохший в щепку офицер, на гимнастерке у него болтались, звенели ордена, а лицо было белое как бумага.

— У стенки держись, задавят!

Лену толкнули. Цепляясь за раму, она вскарабкалась на подоконник. За окном косо летели веселые снежинки. Лена увидела: пригибаясь, улицу перебежали тетя Феня и тот мальчишка в малахае. Он кричал что-то, оборачиваясь и смеясь. А впереди, у казарм, на близко проходивших путях, темнела странная громада: тупорылые коробки-вагоны, два или три. От первого вдруг отскочило облачко, чиркнуло зажигалкой — окно казармы стало черным, как дырка. От второго тоже отскочил мячик-дымок и бухнул в стену казармы…

Лене было вовсе не страшно. Упираясь коленками в подоконник, она прижалась лицом к стеклу. На улице уже никого не было видно. Только чистый белый снег кружился, падая на черную землю.

— Доченька, цела, слава те господи! — Кузьминишна крепко обхватила ее. — Ступай, вниз ступай: не ровен час, сюда стрельнут!

Она гладила девочку дрожащими руками, тянула за собой.

— Нянечка, они же госпиталь не тронут, — спокойно ответила Лена, садясь на подоконник и даже оправляя платье. — Ты не боись.

— Кто не тронет? Да ты что?

— Тот мальчишка сказал: они госпиталь никогда не тронут. По казармам только будут палить, — так же спокойно и уверенно повторила Лена.

— Да кто — они? Кто?

— А наши. Красные. Которые с Ростова!

Наделавший переполоху среди белых, прорвавшийся красный бронепоезд благополучно ушел обратно к Дону. Армавир притаился, замер, полный грозных предсказаний, слухов. Как загнанные звери, собирали последние силы бегущие отовсюду деникинцы. Бои шли уже у Таганрога, потом Красная Армия освободила и Ростов.

Лена с Кузьминишной больше не вернулись к Ангелине Ивановне. Она и сама не пустила их, забаррикадировавшись в своей деревянной тюрьме со щеколдами, вышвырнув их жалкий узел с вещами. Новым прибежищем для старушки с девочкой стала все та же стоящая на путях теплушка, в которой они добирались в город, — больше деваться было некуда. Госпиталь закрыли, часть раненых бросили, часть увезли. Единственный человек, с кем Кузьминишна подружилась за это время, — тетя Феня куда-то бесследно исчезла. Жить становилось все труднее. Работа? Кузьминишна и рада была бы найти ее… Голодные и измученные, дотягивали они дни — дело шло все-таки к весне!

Щедрое южное солнце поливало базарную площадь. Базару гораздо больше пристала ходкая армавирская кличка «вшивка», особенно в толкучке, где на рогожах, соломе и обрывках бумаги были разложены позеленевшие подсвечники, кольца от салфеток или дверные ручки. Какая-то древняя горожанка держала на коленях чучело попугая с надписью: «Продается».

От вокзала к базару шли Кузьминишна и Лена. Лена была очень худа и оборванна, на ногах у нее болтались подвязанные веревками сандалии. Кузьминишна несла сверток. Она вынула из него потрепанную безрукавку и остановилась, ожидая покупателя.

— Почем продаешь, э? — перед ней вырос парень со смугловатым воровским лицом.

— Двенадцать тысяч, — не моргнув, ответила Кузьминишна.

— Пять дать?

— Бога побойся! — закричала на весь базар Кузьминишна. — За вещь пять тысяч? Мне ребенка кормить нечем!

— Ребенка, э, всех кормить нечем, — мрачно сказал парень. — Семь дать и зажигалку?

— На черта мне твоя зажигалка, прости господи! Воров пугать?

Несколько человек, привлеченные торгом, столпились вокруг. Разноцветный от заплат подросток шнырял среди них. Вот он юркнул возле Кузьминишны, она чуть не уронила сверток, из него высунулось деревянное распятие.

— Продаешь товар, покажи! — загалдели кругом. — Бо-огатый товар…

— Иконку-то продай! Сотняжку так и быть отвалю — весело хмыкнул кто-то.

— И продам, нужда придет! Бог — он все видит!

Заметив, что смуглый парень все торчит возле, Кузьминишна стегнула его безрукавкой:

— Бери, твоя взяла! Пропади она пропадом…

Лена как зачарованная смотрела в сторону: между рядами шла торговка, на противне у нее дымились коричневые, блестящие от солнца пирожки. Парень с Кузьминишной отошли к забору, их обступили шмыгающие оборванцы. Кузьминишна присела, вытаскивая из-за ворота мешочек, вдруг вскочила и звонко закричала:

— Чего ты мне пхаешь? Ты деньги настоящие давай, а не бу…

— Э, деньги, все деньги, во! Керенки!

Кузьминишна, как ястреб, вцепилась в парня. Наседала, захлебываясь, и Лена уже хотела бежать к ней, как вдруг через весь базар тревожно рассыпался пронзительный свист.

Толпа раздалась надвое: часть хлынула к забору, другая оттеснила Лену. По проходу за распаренным городовым шли патрульные с винтовками.

— Чего ты мне пхаешь? — кричала Кузьминишна. — Деньги собачьи? Бумагой сыт не будешь!..

Патруль свернул к забору. Лена бросилась к Кузьминишне, но городовой сгреб уже и ее и парня с безрукавкой. Вровень с погонами подскакивал, как пробка на волнах, только полосатый повойник. Негодующий нянечкин голос прокричал:

— Лена, Ленушка! Бежи к теплушке, там под нарой пачпорт мой за половицей, бежи принеси! Я им, злыдням, докажу…

Расталкивая слившуюся, как вода, толпу, Лена кинулась к воротам базара. Вокзал недалеко, надо обогнуть водокачку, и на путях стоит их теплушка. Лена часто шлепала сандалиями, на них сразу лопнули веревки. И вдруг она споткнулась: из-под забора прямо на нее вылетел Рогдай. Да, Рогдай! Страшный, облезлый… Шерсть на нем торчала клочьями, он присел и понесся через пустырь. За ним вырвался клубок визжащих оскаленных собак.

— Рогдайка! — отчаянно крикнула Лена.

Собаку нагнал рыжий пес, и клубок исчез за углом. Отшвырнув с ноги рваную сандалию, хлопая второй, Лена бросилась вдогонку. И остановилась: а нянечка? Всхлипнув, повернула к зубчатой башне водокачки. Их теплушка стоит за разрушенным складом. Скорее, скорее… Лена перепрыгивала путаные ржавые рельсы…

— Чего бегаешь, гляди, задавят! — крикнул измазанный дегтем старик.

Навстречу вырос пронзительный паровозик. Девочка метнулась к поваленной будке. Паровозик, шипя, прокатился рядом, обдав теплыми брызгами. А на соседний путь надвигались, лязгая буферами, длинные пустые платформы.

Лена хотела проскочить перед ними, но не успела. Платформам конца не было, теплушка темнела далеко впереди. Чтобы скорей попасть к ней, надо было перелезть платформы. Лена подтянулась за высокую подножку, упала. Платформы опять задвигались — одна, другая, третья… Вот последняя, потом товарник… Девочка вскрикнула: крест-накрест белели на нем полосы и знакомые большие буквы. Их теплушка! Она побежала быстро, изо всех сил. И, вцепившись в дернувшую ступеньку, повисла на ней.

— Ну и дура! Ну и сорвешься!

Кто-то схватил Лену за плечо, помог вскарабкаться. На узкой сквозной площадке животом вниз лежал мальчишка, сердито смотрел голубыми глазами.

— Ты… — выдохнула Лена. Это был он, тот самый, что прибегал в госпиталь за тетей Феней в день обстрела казармы. — Наша теплушка…

— А раньше ваша была? Не теплушка, это ледник пустой вовсе.

— Мне нянечка к теплушке велела…

Вагон побежал быстрей. Лена вползла по шершавым доскам, присела у вздрагивавшей стенки. Теплый ветер продувал площадку, в ее просветах кружились пыльные вихри. Мальчишка вытащил из кармана кукурузный початок и, зажмурившись, стал грызть.

— Какая еще нянечка? — сказал, сплюнув. — Тетя Феня уехавши.

— Нет, моя!

Наконец-то он узнал ее…

— Обозналась ты теплушкой. Не туда села.

— А там написано. Буквы белые!

Мальчишка сильнее заработал над початком. Покосившись на Лену, достал из кармана второй, сунул ей:

— Не евши?

— Не евши.

Теплые слезы покатились у Лены из глаз, от них початок стал соленым, как галета.

— Что ревешь? — обсосав свой, спросил мальчишка.

— Прыгать боюсь.

— На кой прыгать?

— А к нянечке. Ее эти, в погонах, повели!

Мальчишка перевернулся на бок, с интересом посмотрел на Лену:

— Кто, кто повел?

— Такие, с погонами. Мы на толкучке безрукавку продавали… — Она моргнула, слезы покатились опять.

Мальчишка сел, поскреб пальцами босую черную пятку.

— Табак дело, — сказал утвердительно. — Засодют. Беженцы? Сирота?

— Не сирота я… — прошептала Лена. — У меня мама с братиком потерялись. Отрезало их.

— Чего врешь, чем отрезало?

— Ничем. И еще дедушка в Москве. У него дом собственный. Свой.

— Дом свой, портки с дырой… — передразнил он. — Теперь собственных нету. Буржуйка!