Неясный профиль - Франсуаза Саган

Два месяца спустя я ужинала в фойе Оперы после выступления русской труппы и, удобно расположившись между Юлиусом А. Крамом и Дидье Дале, слушала болтовню оживленной группы парижских балетоманов. Когда подали десерт, к позорному столбу уже были пригвождены один писатель, два художника и четыре или пять частных жизней.

Дидье Дале, сидевший рядом со мной, слушал молча. Ему были противны эти судилища, и за это я его любила. Это был высокий, рано состарившийся молодой человек, очень обаятельный, но всю жизнь любивший очень красивых, очень жестоких и очень юных мужчин. Их никто никогда не видел, не потому, что он их где-то скрывал, а потому, что его тянуло – таков был его вкус – к настоящим хулиганам, к шпане, а уж они бы смертельно скучали на обедах, где его обязывали бывать профессия и среда. Если не брать во внимание эти его злополучные похождения, которые так много значили для него, его настоящее окружение было здесь, среди этих людей с черствым сердцем, которые его немного презирали, но не за тот образ жизни, который он вел, а за те страдания, которые этот образ жизни ему причинял. В Париже можно быть кем угодно, главное – преуспевать, – Бальзак показал это достаточно убедительно, и я вспомнила об этом, глядя на кроткий профиль моего друга Дидье. Он стал моим другом случайно, потому что сначала покровительственное отношение ко мне Юлиуса и мадам Дебу в глазах этого светского кружка было каким-то неопределенным, и меня сажали в конце стола, то есть рядом с Дидье. Нам нравились одни и те же книги, потом обнаружилось, что мы оба любим посмеяться от души, и это сделало нас вначале как бы сообщниками, а после нескольких встреч – друзьями.

Моя упорядоченная жизнь все больше нравилась мне. Журнал, несмотря на слабенький тираж, весело барахтался. Главный редактор, Дюкро, благоволил к моим статьям, и все мое время проходило в беготне по выставкам и мастерским художников, которые то приводили меня в восторг, то нервировали, но, как бы то ни было, я с удовольствием бросалась в поток шизофренической, мазохистской, но порой увлекательной болтовни этих фанатиков живописи. Материально для человека, не привыкшего считать деньги, я устроилась вполне пристойно. Надо сказать, мадам Дюпен, моя хозяйка, несмотря на крайне алчное выражение лица, вела себя как ангел. Ее прислуга занималась бельем, химчисткой, делала для меня кое-какие покупки – и все это за такую же смехотворно малую цену, как и за жилье. Такая квартира стоила раза в три дороже, чем платила я, и это не переставало меня удивлять, когда я смотрела на хищный рот и загребущие руки моей хозяйки. Проблема моего гардероба была решена или почти решена благодаря мадам Дебу: та была в хороших отношениях с директором магазина «Готовая одежда» – я бы назвала его «Готовы дать одежду взаймы»; в этот магазин я могла пойти в любое время и выбрать для вечера то, что мне нравится, не потратив ни единого су. Модельер уверял меня, что это делает ему рекламу, однако, отнюдь не будучи звездой первой величины, я плохо понимала какую. Допустим, объяснением могло служить то, что меня сопровождал Юлиус А. Крам – так нет, ни одна газета никогда не упоминала ни о нем, ни о его состоянии.

Через день я проводила вечера с Юлиусом А. Крамом и его оживленной компанией. В другие дни встречалась со своими друзьями или сидела дома одна, погрузившись в пространные эссе по живописи, потому что постепенно начала принимать себя всерьез, и мысль о том, что когда-нибудь я смогу помочь какому-нибудь художнику или даже сама открою в ком-нибудь из них большой талант, казалась мне вполне возможной. А пока я писала незначительные, обычно хвалебные статейки о незначительных, зато симпатичных художниках. Иногда со мной заговаривали о моих статьях, и тогда я испытывала некоторую гордость. Хотя нет, я преувеличиваю, просто мне было приятно, что я, которая всегда вела абсолютно бесполезную жизнь, могу помочь кому-то помимо любовных отношений. Однако у меня не было необходимости оправдываться в собственных глазах: годы беспечных скитаний по пляжам вместе с Аланом никогда не вызывали у меня чувства вины – пока я любила его. А вот когда любовь прошла и он это понял, моя жизнь превратилась в сплошное несчастье – несчастье, которого я стыдилась. Во всяком случае, наш брак кончился слишком жестоко и страшно, чтобы я могла представить себе счастливую жизнь с кем-то другим. Неопределенная деятельность в журнале придала моей жизни иную направленность, иную окраску. Иногда, в доверительных беседах, я говорила об этом с Юлиусом, и он меня одобрял. Он ничего не понимал в искусстве и не интересовался им, сознаваясь в том без гордости, но и без стыда, и я, после целого дня разглагольствований, встречаясь с ним, даже отдыхала. За эти два месяца Юлиус сумел внушить мне доверие. Он всегда был тут как тут, когда мне хотелось с ним поговорить, он везде бывал со мной, не давая ни малейшего повода подозревать близость между нами, и, наконец, в силу полного непонимания его натуры, я находила его чрезвычайно честным. Правда, временами я ловила на себе его взгляд, вопросительный, настойчивый, но тогда я просто отворачивалась. Жила я одна. Алан был еще слишком близок, хотя и вернулся в Америку. И если я три вечера подряд приводила к себе одного молодого критика, это была случайность, и только. Наверно, в те ночи мне было просто страшно: прожив годы с мужчиной, засыпая и просыпаясь рядом с ним, потом просыпаешься иногда в темной комнате с горьким удивлением, не слыша рядом с собой чужого дыхания.

Так вот, в тот вечер, уютно устроившись между покровителем-финансистом и новым незадачливым другом, я мирно глядела на шумящий вокруг праздник, как вдруг разразился скандал. Зачинщиком был пьяный молодой человек, очень красивый, недавно появившийся и изо всех сил демонстрирующий свою дерзость – благодаря вышеперечисленным качествам котировался он довольно высоко. Он стал задирать Дидье, который, расслабившись, как и я, не сразу понял, что обращаются к нему.

– Дидье Дале, – крикнул молодой человек, – я должен передать вам привет. От вашего друга Ксавье. Я встретил его вчера в одном из таких мест, где я нечастый гость. Мы много говорили о вас.

Я знала, кто такой Ксавье, не будучи с ним знакома, и знала также, кем он был для Дидье. Дидье побледнел и ничего не ответил. На нашем конце стола вдруг стало тише, а молодой человек, осмелев, настаивал:

– Вы не понимаете, о ком я говорю? Ксавье!

Дидье по-прежнему не отвечал, как будто это «кс» в имени «Ксавье» было гвоздем, который ему изо всех сил вонзили в руку или в память. В тот момент, я знаю, его мало заботила реакция сидящих за столом: с болью и яростью он думал о том, что мог сказать о нем Ксавье этому молодому нахалу и как они подняли его на смех. Он несколько раз кивнул, улыбаясь растерянно и доброжелательно. Но этого оказалось мало. Теперь на него смотрели, а красавчик притворился, будто принял его кивок за отрицание.

– Как, мсье Дале, вы не помните, кто такой Ксавье? Молодой брюнет с голубыми глазами, красивый вообще-то парень, – добавил он, смеясь, как бы оправдывая вкус Дидье.

– Я знал одного Ксавье… – начал мой друг угасшим голосом и запнулся.

Мадам Дебу, сидевшая рядом с возмутителем спокойствия и не остановившая его не то по рассеянности, не то из-за порочности, попыталась разрубить узел.

– Вы слишком кричите, – сказала она своему соседу.

Я уже говорила, что он был человеком новым и не знал, что предупреждение в устах мадам Дебу означало приказ: в данном случае – приказ молчать.

– Так вы знакомы с Ксавье? Ну вот, наконец-то.

Он улыбался в восторге от собственной персоны, и кто-то глупо рассмеялся, возможно, просто от неловкости, но такие же сдавленные смешки послышались на нашем конце стола. Восемь пар глаз, испуганных и радостных одновременно, уставились на изменившееся, растерянное лицо Дидье. Я видела, как его длинная, очень белая рука слабо цеплялась за скатерть – без злобы, не для того, чтобы сорвать ее, а словно желая спрятаться под ней.

– Я хорошо знаю этого Ксавье, – сказала я громко, – это мой близкий друг.

Все изумленные взгляды обратились на меня. Возможно, я любовница Юлиуса, возможно, мне покровительствует мадам Дебу, но до сих пор меня знали как женщину, избегавшую вступать в какие бы то ни было споры. На мгновение растерявшись, противник снова воодушевился и хватил через край:

– И ваш тоже? Так, так. Наверно, сердечный друг?

В следующую секунду Юлиус оказался позади меня. Он не произнес ни слова. Он бросил на молодого человека тот самый взгляд, который вселял беспокойство и который я уже хорошо знала, и мы вышли. Я успела подхватить Дидье под руку, сдернуть его со стула, и мы втроем оказались в холле Оперы, как и подобало порядочным людям. Мы взяли пальто, но на лестнице нас бегом догнал один из приближенных мадам Дебу.

– Вы должны вернуться. Это просто нелепый инцидент. Ирен вне себя.