Сочинения. Том 1 - Александр Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак.
В юности, по малоумию, Алексей Ильич Ягнатьев не мог ударить…
Что-то мешает. Что-то мешает. Логика нарушена, а в результате – ложь. Непреднамеренная ложь. Хотя в данном случае слово «ложь» все же несколько грубовато. Мне лично не нравится. Никак не нравится.
Вечно мы делаем себе поблажки, но тут уж ничего не поделаешь. Наши поблажки себе – как раз то, чем мы невыгодно отличаемся от прочих представителей животного мира. Делаем себе поблажки и лжем, каждые пять-семь минут. Каждые пять-семь минут. Об этом что-то говорил Толстой, Царствие ему небесное.
Как знать, влюблялись ли в него по-настоящему дворовые девушки при такой-то бороде? Наверное, влюблялись. Они были близки к природе, и смутный образ косматого Пана наверняка еще гулял в их жилах.
Определенно граф страдал оттого, что случалось ему лгать. Не думаю, что, будучи, несомненно, большим лжецом, страдаю в той же степени.
Да.
Все же мы существенно измельчали. Хотя, это вполне может оказаться оптическим обманом. Помните ложку, преломленную в стакане с водой? А разбойника в кустах?
В юности, по малоумию, Алексей Ильич Ягнатьев иногда смеялся.
Справедливости ради следует заметить, что смеялась только лишь его оболочка. Сам же Алексей Ильич даже не улыбался. Внутри Алексея Ильича царила тишина. Как в лесу. Только пение птиц и тишина. Он был напрочь лишен чувства юмора, Алеша Ягнатьев.
Уж и не знаю, хорошо это или плохо. Еще лет пять назад я бы однозначно ответил на этот вопрос, – Плохо. Теперь не знаю. Не знаю.
С годами притягивает сочувствие, хотя бы видимость сочувствия. Так что ложь все же оправдана. Иногда.
Иногда.
Уже в юности сущностной мелодией Алексея Ильича было наблюдение. Лес, тишина, пение птиц и наблюдение. Это – к тому, что Ягнатьев, конечно, изменился, очень изменился.
Но не до основания, как окружающий его мир. В противном случае он и не заметил бы чудовищных превращений вкруг себя. Да он бы и бури вселенской не рассмотрел.
Точно.
Алеша
Алексей Ильич Ягнатьев сорока пяти лет от роду…
Алексей Ильич Ягнатьев…
Алексей Ильич…
Алеша…
Алеша…
Але…
Не смотря на то, что в предлагаемом писании вы обнаружите черты и движения некоей личности, назовем его Алексеем Ильичом Ягнатьевым, на самом деле, перед вами роман о двух потрясающих открытиях в области естественных наук, имеющих самое непосредственное отношение к каждой драгоценной минуте нашего земного существования. Это – явление энтропии и броуновское движение.
Энтропия
Энтропия (entropia – поворот, превращение). Понятие энтропии впервые было введено в термодинамике для определения меры необратимого рассеяния энергии.
Энтропия широко применяется и в других областях науки: в статистической физике как мера вероятности осуществления какого-либо макроскопического состояния; в теории информации – мера неопределенности какого-либо опыта (испытания), который может иметь разные исходы.
Вследствие любых наших действий энтропия увеличивается, следовательно, любыми своими действиями мы увеличиваем хаос.4
Броуновское движение
Броуновское движение (открыто в 1827 году Р. Броуном) – беспорядочное движение мельчайших частиц, взвешенных в жидкости или газе, под влиянием ударов молекул окружающей среды. Парадоксальным результатом этого беспорядочного движения является тот факт, что на самом деле эти частицы остаются на месте. Иными словами, при всей своей колоссальной активности они не двигаются никуда.5
Итак.
Алеша Ягнатьев сорока пяти лет от роду…
Итак.
Когда брился Дед-фронтовик…
Это заслуживает отдельного рассказа.
Бритва
Бритва.
Опасная бритва так называется не случайно. Она и впрямь опасна – эта бритва. Не в меньшей степени, чем коготь ягуара. Не в меньшей степени.
Мерцание
Дед был обладателем удивительных глаз цвета подернувшихся первым льдом ноябрьских лужиц.
Он содержал в себе какую-то тайну о судьбе янтарной комнаты, воевал в Финляндии, Германии, Японии… Наверное, брал пленных.
Некоторых из них притащил с собой. Во всяком случае, одного – точно, я его знаю. Притащил. В мерцающей своей памяти.
Мерцающая память – это самый безнадежный плен. Носитель такой памяти на долгие годы, покуда окончательно не сделается ребенком, становится тюремщиком. А это, уверяю вас, несладкая жизнь. В том числе и для его близких. В особенности, когда близким приходится смотреть в эти, кажется подернувшиеся первым льдом глаза.
Когда носитель мерцающей памяти, в силу закономерно нагрянувшей глупости, все же теряет контроль над своим заключенным, тот, не имея возможности далеко бежать, поселяется прямо в комнате.
И тогда уже комната начинает мерцать. Круглые сутки. Не поймешь, утро это или вечер. Вечер или утро.
Мерцание. Мерцание комнаты.
Пресловутая фраза, «слово, изреченное вслух – есть ложь», очень и очень смахивает на истину. Хотя, само по себе наличие истины спорно. Как и существование премудрого Козьмы.
В его высказываниях есть что-то невеселое. И тяжеловесное. Юмор патологоанатома. Формально – как будто осмыслено и смешно, но образ раздувшегося молочно-белого тела утопленника все еще витает в воздухе.
И приставшая к плечу клейкая капелька ряски.
А по форме – точно и смешно.
Точно и смешно.
Точно и смешно.
Точно и смешно.
Арик Шуман
Обожатель женщин и преферансист Арик Шуман обладал таким чувством юмора.
Души не чаял в картах и женщинах. Женщины отвечали ему взаимностью. Почему?
Даже если и не знаешь наверное, не трудно догадаться, отчего Толстого отлучили от церкви.
Да.
Все чаще хочется молчать.
Да.
Впрочем, когда мы молчим – лжем не меньше.
Потому что на самом деле мы никогда не молчим.
Вся наша жизнь – беседа. Точнее – болтовня. Даже ночью хлопочут наши жалкие мельницы, неумолимо дробящие фразы в слова, слова в слоги. Слоги в грехи.
Вся наша жизнь – треп. Просто мы не задумываемся над этим.
Вся наша жизнь – треп.
Парадокс: кажется, будто стали глупее, но к природе не приближаемся. Напротив, бежим от нее галопом, только брызги из-под копыт. Разноцветным крапом покрываем вросших в землю шершавых быков прошлого.
Итак.
Когда ужинал Дед-фронтовик…
Это заслуживает отдельного рассказа.
И что? Неужели, для того, чтобы начать новую жизнь надобно непременно раскрошить все знакомые и незнакомые слова? И стоит ли новая жизнь убиенного языка?
Дед-фронтовик ужинает
За вечерней трапезой Дед-фронтовик любил, чтобы я находился прямо против него. Дед знал, что я обожал наблюдать за тем, как ловко он извлекает содержимое величественной золотистой кости, до улова обитавшей в борще. Пользуясь необъяснимым моим любопытством, он вовлекал меня в ритуал, заключавшийся в следующем: после непременной рюмки водки и воцарявшейся вслед просторной паузы произносилась каждый раз одна и та же фраза, фраза, которая по глубокому убеждению Деда-фронтовика должна была стать ключевой в моей последующей жизни.
Во время проведения ритуала надлежало смотреть Деду глаза в глаза. В противном случае его знаменитая фраза не произносилась, и настроение в доме было безнадежно испорчено на весь остаток дня.
Его знаменитая фраза звучала следующим образом, – Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить. Все. Помни.
Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить. Все. Помни.
Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить. Все. Помни.
Мир изменился сам по себе. А я изменился сам по себе. Ягнатьев. Ягнатьев изменился сам по себе. А мир изменился сам по себе. До неузнаваемости.
Хотя все в природе взаимосвязано, все абсолютно.
Детство. В детстве я ничего не знал об энтропии и броуновском движении. Очень любил себя и панически боялся смерти. Боялся насекомых, улицы, града, микробов и прочее и прочее.
Метаморфозы
В юности Арик Шуман пробовал тренировать в себе способности менять окружающий мир. Так, к примеру, он переименовал знаменитую картину Шишкина «Рожь». Теперь она называлась «Заблудился в трех соснах». Васнецовская «Аленушка» стала «Капризом», а леденящее жилы полотно Репина «Иван Грозный и сын его Иван» приобрело новое лаконичное имя «Любовь». Не остались без внимания слова и понятия.
Главной сферой приложения, соответственно возрасту, конечно же, был секс, и все что связано с ним. В его интерпретации коитус сделался забавником котиусом. Адюльтер же теперь представлял собой бюстгальтер, надевающийся наоборот, то есть мешочками на спину.
