Вторая ошибка Мамая - Вадим Каргалов

Ордынец был немолод, хил, голову в войлочном колпаке держал набок, будто она была тяжела для него, голова-то. Старую саблю в поцарапанных кожаных ножнах бережно поглаживал ладонью: видно, другого богатства, кроме сабли, у него не было. На халат лоскутки разноцветной материи нашиты, пуговицы где нужно и не нужно, бляшки какие-то, но разве это богатство? Ребячья забава...

Ел, правда, ордынец много - чуть-чуть из котелка стало Андрею доставаться. Даже удивлялся Андрей: "Куда только лезет в него, в нехристя, столько пищи? На вид мал и тощ, а вот поди же ты..."

Было в этом ордынце что-то жалкое и одновременно страшное. Десятки и сотни тысяч таких вот степняков составляли ордынскую силу - слепую, жестокую, нерассуждающую, готовую по первому слову своих мурз собираться в тумены и мчаться куда угодно, убивать, грабить и жечь, втаптывать в землю копытами коней целые народы, угонять в Дикое Поле печальные вереницы пленников. Любой из дружинников Андрея мог в поединке искромсать ордынца, но сотня таких, как он, сокрушила бы и богатыря. Так велся в прошлые, черные для Руси, годы счет в битвах с Ордой: на одного русского витязя десятки ордынских воинов, на русскую тысячу - сокрушавшие всё своей многочисленностью конные тумены. Теперь многое на Руси переменилось. Но чтобы великий князь Дмитрий Иванович Московский успел собрать войско, его нужно вовремя предупредить...

И Андрей Попов решился.

Незадолго до рассвета, когда наступает час самого крепкого сна, Андрей сполз со своего войлока, сжимая в руке обломок ножа - нашарил у стены, припрятал, а вот теперь пригодилось единственное оружие. Обломок был коротким, тупым, но рукоятка у сломанного ножа тяжелая, с железным набалдашником, не хуже кистеня.

Андрей неслышно подобрался к дремавшему сторожу, тюкнул рукояткой в голый затылок. Ордынец повалился без стона, дернулся только - и затих. Путаясь в рукавах от торопливости, Андрей натянул ордынский халат (с запасом оказался халат, двух таких сторожей в него можно было завернуть!), нахлобучил на голову войлочный колпак, перепоясался саблей. Сапоги ордынские ему не подошли - маленькая нога оказалась у сторожа. Так и вышел Андрей из юрты - босиком.

Наружного сторожа не было, ушел куда-то. Опять удача!

Андрей пошел между юртами - уверенно, не хоронясь. Редкие встречные не обращали на него внимания, посчитали за своего. А ордынские караулы далеко за пределами стана были, внутри чужих не опасались. Только раз Андрея окликнули, но он промычал что-то непонятное и прошел мимо. Догонять его не стали...

Безнадежным казалось дело - уйти пешим от погони, но, видно, эта кажущаяся безнадежность и спасла Андрея Попова. До рассвета он успел выбраться за пределы ордынского стана, а дальше не пошел: нашел яму в склоне оврага и улегся там, засыпавшись ветками и пучками сухой травы. Так близко погоня не искала беглеца. Конные разъезды пробежали мимо. А потом снялся и весь ордынский стан, потянулся дальше на север, к русским рубежам. Отскрипели тележные колеса, отстучали по пересохшей земле конские копыта, и стало тихо в степи, совсем тихо...

...Не знал Андрей, что всего несколько часов отделяли его от смерти. Утром в шатер Мамая, как было заведено, пришел старый битикчи*, чтобы рассказать, что случилось за ночь. Второй десяток лет служил битикчи своему повелителю, Мамай ему верил. Среди прочего битикчи поведал, что некоторые мурзы недовольны, что чужому князю - а может, и не князю вовсе! - было показано ордынское войско.

_______________

* Б и т и к ч и - писец ханского совета - дивана.

- А сам как думаешь? - хмуро спросил Мамай.

И старик бестрепетно ответил, смотря прямо в глаза грозного повелителя:

- Думаю, что это вторая ошибка Мамая...

- А первая? - весело и заинтересованно спросил Мамай, которому нравилась дерзкая откровенность старика, единственного в Орде, кто бы осмелился сказать подобное.

- Первая твоя ошибка - сам поход...

Мамай помедлил, сказал равнодушно:

- Вели отрубить голову...

Однако нукеры, тут же поскакавшие выполнить повеление, нашли в юрте только труп сторожа. Пленник бежал...

Тяжко пешему в степи. Расстояния немыслимые, а шаги так коротки. Будто на месте стоишь - почти не меняется ничего вокруг, только босые ноги горят, сухой травой изрезанные, трещинами покрываются от зноя. И вокруг поглядывай, чтобы разъезд ордынский не схватил, и под ноги смотри, чтобы не наступить на степную змею-гадюку: и так - смерть, и так - смерть.

Но выдюжил Андрей, не поддался стыдной слабости: лечь в траву и забыться, чтобы тихой смертью искупить немыслимые страдания, - и все шел, шел по степи, стряхивая босыми ногами пыль с колючей травы.

Близ Черного леса, что стоит возле реки Воронежа, Андрея встретили сторожа с русской заставы, переодели в гонецкое платье, обули, накормили, дали коня и провожатых.

И началась бешеная скачка, днем и ночью. Менялись кони и попутчики, а Андрей будто из железа выкован - все торопил, торопил. Надеялся, что так и доскачет до Москвы - на одном дыхании. Но на последнем, самом малом переходе, оставшись совсем один, сломился...

* * *

Разбудил Андрея Попова ослепительный солнечный луч, ударивший прямо в лицо. Где-то рядом скрипели тележные колеса.

Андрей поднялся, зашагал на негнувшихся ногах к дороге. Хотел окликнуть проезжего мужика, но только надсадный хрип вырвался из горла.

Мужик, заметив вывернувшегося из-за стога человека, сам придержал лошадь. Он смотрел с любопытством и страхом на окостенелое лицо с воспаленными глазами, на пропыленную насквозь одежду, на тонкие пальцы, сжимавшие саблю. Страховитым показался незнакомец, непонятным, но мужик успел заметить гонцовскую шапку на его голове и опустил поднятый было кнут. Андрей тяжело повалился на телегу, на шершавые доски, слегка притрушенные сеном, прохрипел:

- На княжий двор гони... Быстрей... Быстрей...

Бойко застучали копыта. Телега подпрыгивала на ухабах, опасно кренилась, и Андрей боялся теперь одного - как бы не упасть на бегущую под ним землю, ибо подняться еще раз он не сможет. Он прижимался к доскам животом, грудью, лицом, раскинутыми в стороны руками.

Солнце перевалило за полдень.

Великий князь Дмитрий Иванович Московский пировал в набережных теремах, куда ветер с Москвы-реки надувал живительную прохладу. Искрился золотистый мед в широких чашах. Пили за князя Владимира Серпуховского и Боровского, славного воина и достойного владетеля двух княжеств. Кто осмелился бы в такую минуту прервать великого князя, державшего речь о дружбе и приязни к своему любимому двоюродному брату?!

Но бесплотной тенью проскользнул дворецкий, тронул великого князя за рукав. Великий князь Дмитрий Иванович гневно скосил на него глаза, со стуком поставил кубок на дубовый стол. Тихие слова: "Вести с Дикого Поля!" - мгновенно притушили вспышку гнева. Не оглядываясь на притихших бояр, Дмитрий Иванович поднялся и зашагал к низкой дверце, за которой скрывалась потайная каморка.

Было 23 июля 1380 года.

Была первая прямая весть о выступлении правителя Большой Орды темника Мамая, которого ждали давно, но которое все равно показалось неожиданным.

А спустя семь недель была Куликовская битва...