Арвеарт. Верона и Лээст. Том II - Лааль Джандосова

– Последняя.

Джина, скурив полпачки, уснула в ту ночь в четыре и проснулась с тем странным чувством, что за ней наблюдает кто-то, повергшим её в смятение. Пребывая в этом смятении, она пошла в душевую и, посмотревшись в зеркало, с горечью констатировала, что выглядит «хуже обычного», в силу чего – расстроенная, пропустила в то утро завтрак, уделив целый час своей внешности.

Лээст, решив после водки заночевать у родителей, проснулся довольно поздно – уже в начале девятого, но встал с кровати разбитым – в удручающем состоянии – и похмелья, довольно тяжёлого, и общей свой усталости.

Джошуа в это утро, напротив, был полон энергии, так как ему приснилось, что он и Верона – вместе, и при этом она беременна. Подробностей он не запомнил, но проснулся с тем ощущением, что она вот-вот разродится, а ему предстоит помогать ей с позиции акушерства. Прекрасно зная на практике, что сны подобного рода несут в себе информацию более чем существенную, он решил, что его надежды могут иметь основания и появился на завтраке счастливый и улыбающийся.

Герета, спавшая с Томасом – до половины четвёртого, тоже светилась от счастья и даже простила Джимми специфическое высказывание:

– Травар, всё хорошеешь?! Любовь, я смотрю, украшает любую физиономию!

Лиргерт был опечален, так как в пять – со звонком будильника, получил сообщение Акерта: «Обеспечь мне ещё одну встречу, конфиденциальным образом», – и решил, что Акерт влюбился, что отчасти было правдой, но нисколько не соотносилось с его просьбой о срочном свидании.

Акройд, жену которого выписали из клиники, провёл всю ночь во Вретгреене, и был хотя и уставшим, но крайне довольным жизнью, в отличие от Брареана, который, как и проректор, был выжат до крайней точки и появился на завтраке в своём прежнем скорбном обличии.

Марсо, подогретый идеей о своём возможном проректорстве, весь завтрак следил за Вероной и – согласно её состоянию – очень глубокой задумчивости, в результате почти уверился, что за этим что-то скрывается – в частности то, что проректор поимел её наконец-таки. Впрочем, продиагностировать её внутреннее состояние и заключить однозначно, была ли она с мужчиной, у профессора не получилось, несмотря на его старания. Марсо, осознав, что бессилен сделать ей диагностику на бесконтактном уровне и тем более – на расстоянии, вообразил невольно, как делает ей диагностику самым конкретным способом. Это его возбудило, причём – до критической степени. Он быстро покинул столовую и стал караулить Верону с возникшей в мозгах идеей осуществить в действительности подобного рода обследование. Когда она появилась – к его радости – в одиночестве, он подозвал её фразой: «Можно вас на минуточку?» – и, как только она приблизилась – в лёгком недоумении, заявил:

– Ну вот что, любезнейшая, у меня к вам есть одно дельце и причём достаточно срочное!

– Какое? – спросила Верона.

– Я объясню не на публике. Ступайте за мной, пожалуйста.

Ответив подобным образом, он двинулся по коридору, пытаясь идти с достоинством и предвкушая заранее, как сможет унизить проректора, если его задумка осуществится хоть как-нибудь. В холле Верона, нервничая, посмотрела на Джона – в глаза ему и, увидев, что он улыбается, подумала: «Не оставляйте меня…»

– Я всегда с тобой рядом, Малышка, – прозвучало в её сознании.

Марсо направился к лестнице и стал подниматься медленно, промокая платочком лысину и даже не оборачиваясь. Минут через пять примерно он добрался до «диагностики» и уже внутри кабинета произнёс: «В подсобку, пожалуйста». В подсобке, забитой клетками, он, пыхтя от волнения, разразился общим высказыванием, подобравшись к Вероне так близко, что она невольно попятилась:

– Мисс Блэкуотер, примите к сведению… я хочу оказать вам содействие, как лучшей своей студентке! Можно сказать, по-отечески! Вы ведь прекрасно знаете, что учащимся запрещается вступать, так сказать, в отношения с кем-то другим из студентов или с кем-то из преподавателей…

– Знаю, – сказала Верона, – но я не нуждаюсь в содействии.

Диагност на секунду осклабился, демонстрируя жёлтые зубы с налипшими хлебными крошками. При этом его возбуждение снова стало критическим – от того, что, в его понимании, обстановка была интимной и невольно располагающей к интимного рода действиям. Он произнёс игриво:

– Но вы же славная девочка…

– Профессор, к чему вы клоните?

Профессор едва не схватил её, но сообразил, что тем самым окажется в роли насильника, а не в роли спасителя:

– К тому, моя дорогая, что уже бесконтактно видно, что ночью вы спали с кем-то! У вас на лице написано! И если я вызову ректора и проведу диагностику, то этот факт подтвердится на официальном уровне и тому, кто вами воспользовался, грозит стирание памяти! Поэтому нам с вами стоит решить это всё по-хорошему. Я вас продиагностирую, чтобы выяснить, что с вами сделали, а вечером мы в моей комнате обсудим всё это в подробностях!

– А как вы продиагностируете? Вероятно, контактным методом?

– Да! – подтвердил профессор. – Но примите это как должное! Вы даже и не почувствуете! Мне главное – убедиться, что можно сделать реверсию!

Верона сместилась в сторону – от его живота – выступающего, и заявила гневно:

– Боюсь, что вы ошибаетесь! В данном случае убеждаться придётся нашим Кураторам, поскольку мой балл по Эйверу выше, чем у проректора! От всех остальных я блокирована, не говоря о запрете в отношении диагностики, проводимой контактным методом! Так что, прошу, вызывайте и ректора, и проректора, и Великих Дорверов Кураторов! И даже, если хотите, эртаона первого уровня! Уж он-то вам точно скажет, с кем я спала сегодня! Это – в его компетенции! Говорю вам со всей откровенностью!

Разразившись такой тирадой, кстати, весьма позабавившей Аркеантеанона Первого, она обошла диагноста, застывшего возле кроликов, и вырвалась из подсобки – со словами: «Мудак законченный!» Марсо, изначально рассчитывавший на девичью некомпетентность в таком щепетильном вопросе, как контактная диагностика, испытал подобие шока и простоял в подсобке минут пять или шесть, не меньше, ожидая чего-то ужасного – того, что его и Верону попросту дезинтегрируют; того, что к нему трансгрессирует один из Дорверов Кураторов; и даже того, что небо разверзнется над Академией. Поскольку оно не разверзлось и его не дезинтегрировали, он наконец-то выбрался из собственного укрытия, дошёл до стула, пошатываясь, и сел – обливаясь потом и пытаясь собраться с мыслями.

Верона, сбежав по лестнице, поспешила покинуть Коаскиерс и, оказавшись на пристани, перевела дыхание, затем подошла к бордюру и глядя на небо – синее, вернулась к мыслям о Лээсте – о том, что в её восприятии он не совпадал пока что ни с образом Генри Блэкуотера, ни в целом – с собственным образом, претерпевшим те изменения, привыкнуть к которым требовалось значительно больше времени. «Он хотел мне сказать… я помню… когда я только приехала… перед прилётом Парусника… но ему тогда помешали… и тогда он смертельно расстроился, что мама ещё в Португалии… а потом, по всей вероятности, возникли какие-то факторы… и если проанализировать… Когда мы с ним пили рислинг, он ревновал меня к Гренару, переживал из-за прошлого… из-за этих дурацких пыток, из-за этих иголок с верёвками… он злился из-за „Бутылочки“, перед этим он мыл мне голову, перед этим ругал за пирсинг и за пиво с Джеймсом Брайтоном… И потом он сказал, после этого: „Поцелуй – это акт интимности…“ А потом я ему рассказала об этой надписи в душе, и он ещё больше расстроился… тогда он не знал, наверное, что Джон на мне хочет жениться, что он меня не использует… и, видимо, Джон написал ему… этот конверт в его комнате… А потом он меня познакомил с рэаной Элизой и дедушкой… дедушка очень славный… он – настоящий дедушка… но дело сейчас не в этом… Я – всё для отца, я знаю… И поэтому он так мучается… потому что не может сказать мне… А почему не может? Что случится двадцать девятого? Экдор Ридевир говорил тогда… И этот Концерт Ниесверга… Но ведь Джон не допустит этого? Бедный Лээст… не Лээст… папа… Почему он расстался с мамой? Почему он уехал из Лондона? Когда-нибудь всё это выяснится… Я помню, как он сказал мне, когда спас из этого озера… он сказал мне: „сердечко“… „солнышко“… он назвал меня „ангелочком“… Он почти не скрывает этого… а я ни о чем не догадывалась… Какая я дура, господи…»

Тут в небе возникла лодка, подлетевшая к Замку с запада.

– Отец?! – поразилась Верона.

Эртебран приземлился стремительно и быстро направился к дочери. «Не надо, – сказал он, – Kiddy, – не надо всё время кланяться», – и сразу же крепко обнял её. Так протекла минута, следом – вторая, третья…