Бригада - Юрий Черняков

Но это я опять забегаю. Только мы, значит, домик отстроили, а к нам смена едет. Ага. Мы и пожить-то не успели, обновить то есть. Даже обидно стало. Но ничего. Домой все же. Приезжаем. Денег — вот по такой пачке отвалили. За что про что — вообще непонятно. Аж в глазах потемнело.

Рыжий сдуру на такси в Ленинград поехал. А как дело было? Ехал-то он к поезду, да опоздал. Ночь где-то всю гудел, а наутро чуть очухался. Поезд ушел, а он сидит в такси, в тепле, музыка играет, а на улице дождь, а рядом Нинка его, а под сердцем пачка греет… Гони, говорит, товарищ водитель, в северную Пальмиру. Плачу! Тот смотрит на него: ну ты, мол, сопляк, то да се… вылазь да расплачивайся. А как Рыжий пачку показал, так враз скорость врубил. Месяц целый, Рыжий говорил, там мотался, но только полпачки и истратил. Чуть не плакал, говорит. В рестораны его ленинградские не пускали, пока Нинка его в универмаг не загнала и не приодела по-человечески. Да и потом вообще-то не очень пускали. Ему ведь капли достаточно, чтоб окосеть. Это он для виду кричит много, что, мол, сухой закон его замучил, а пил-то не больше наперстка. И то еще убежит на двор, а потом весь зеленый, с глазами выпученными является. А потом как понюхает, так опять бежит…

Я вот тоже: домой приехал, а что делать с деньгами — не знаю. И вот, как Рыжий, чувствую — не истрачу пока, не успокоюсь. Молодой еще был, известное дело… Ну, пошли все четверо в магазин. Всего набрали, еле дотащили. А зудит все одно. В Сочи едем, говорю. Жена говорит: может, не надо, Сережа? Я и то смотрю — что-то больно тихая она да бледная стала. Ты что, говорю, как не надо, да ты на себя посмотри, измоталась вся. Поедем, в море искупаемся, винограду поедим, ну! И пацаны в один голос: на море, на море… Поехали в Сочи. Тогда там посвободнее было. Сняли пару комнат. Купаемся, загораем, фрукты едим, в ресторанах кушаем. Люди и то косятся. Работяга вроде, а хуже нэпмана. А мне, главное, истратить их поскорее, прямо пальцы жгут, будто чужие. Только наблюдаю — Галя моя все в тени держится. И вообще бледненькая какая-то. Сводил ее к врачам. Силой пришлось. Те переглядываются. Ее бы, говорят, в Кисловодск куда-нибудь… Ладно. Едем в Кисловодск. Там она повеселела вроде, но, в общем, все то же. Ну, думаю, в Москву приедем — всех профессоров пройдем.

А в Москве телеграмма ждет. Опять давай-давай… Мне бы задержаться тогда хоть на недельку. Самому к врачам сводить. До сих вот, кажется, что если сам сводил бы ее — все по-другому обернулось бы…

Я вот все думаю… Только и слышишь: вот у них там порядок, организованность, вот они там работящие. Не то что мы, лопоухие. Непонятно только, как у нас вообще что-то есть. Возьми вот Рыжего. Ему бы с его руками да головой эту самую ихнюю организованность — цены бы не было! А с другой стороны — может, он работал бы тогда не так, по-другому? Скучную работу он не терпел. Ему б что-нибудь такое, чтоб под лопатками чесалось. Поехали мы как-то отрабатывать стыковку изделия со стартом. Гнали нас в хвост и в гриву. Мол, там все готово, а вы тут колупаетесь. Приехали, помню, под майские праздники. Сначала самолетом, а потом вертолетом. Чуть живые добрались. А нас там и не ждут. Их самих тут тоже — давай-давай, изделие везут, давно уже готовое, а вы тут колупаетесь, ничего не готово… Ну, как обычно.

Ладно. Пока начальство отношения выясняло, мы мало-помалу огляделись. Смотрю, а Рыжий уже какую-то патлатую обнюхивает. Вот кто на баб легкую руку имел! Жалели они его, черта, что ли… Куда ни приедем, пока туда-сюда, не успеешь повернуться, а у него уже все поварихи да официантки из офицерской столовой да продавщицы военторговские знакомые.

Отпустил ее и к нам на доклад. Мол, и здесь мужики маются. Сухой закон, никуда не денешься. А так — прямо сейчас в офицерскую столовую. А уж там чем бог послал. Легко сказать, если после самолетов с вертолетами желудок наизнанку выворачивается… Послонялись чуток, делать нечего, пошли. Приходим, и точно — расстаралась та патлатая. Сначала мы помялись маленько, а потом ничего, чуть живые из-за столов вылезли. Начальство наше навстречу злое, голодное, а мы в зубах ковыряем. Где ходите? — орет. Давай, Сидоров, на совещание к командиру! Ну, пошел. А о чем совещаться-то? Старт-то не готов. Мы-то работать прилетели, а не совещаться. Приходим. Ну, а там как обычно. Сыр-бор. Все друг на друга валят. Никому неохота праздники на площадке встречать. Командир-кавказец ладонью рубанул: короче. Шахта есть, начинки нет. К празднику успеем? Штатский, главный, видно, стал пальцы загибать. Нам бы то, нам бы другое, нам бы пятое, нам бы десятое… Командир усмехается в усы. Застраховаться, говорит, хочешь, если не выйдет? Где ж я тебе сейчас возьму еще один трубоукладчик? Скажи спасибо, что я тут в радиусе тридцати километров сухой закон пробил… А людей где возьму? Вот, на нас кивает, если товарищи с завода помогут, а так только солдат дать могу. Хоть целый батальон. Я и рта раскрыть не успел, а мой начальник вперед высунулся: конечно, поможем! Он поможет… Ладно. Первый день ствол в шахту ставили. А мы больше кабелями занимались да трубопроводами. Начальство повеселело, глядя на нашу ударную работу. Глядишь, и успеем. На другой день до обеда готовились платформу ставить. Поехали на обед. Гляжу, а где Рыжий? А он остался, Горелов говорит, а сам в сторону косит, не хочет ехать. Ладно. Приезжаем после обеда — что за черт! Где тракторист? Ни тракториста, ни Рыжего не видно. Пока туда-сюда, а часовой на лес показывает. Вон туда вроде пошли. Сказали, скоро будут. До ночи ждали. Начальство на себе волосы рвет. Без тракториста платформу не подвезешь. Только спать собрались — и вдруг являются. Оба чуть живые — полдня по лесу блукали, пока нас нашли. Они, видишь ли, в сельпо ближайшее бегали. Ну, там им три бутылки из подсобки и отсчитали. Прораб эти бутылки об пень. Все три. Аж под сердцем екнуло. И орет: так, мол, и так и к чертовой матери с площадки! Обоих! Завтра же. Рыжий, гляжу, побелел весь. На меня, как на икону, смотрит. Уж сколько раз его, черта, выручал, привык, нахалюга! И тракторист, гляжу, дрожит, глазами хлопает. Сами-то, правда, трезвые. Мы рукой махнули и спать легли. Утром встаем, а Рыжий, гляжу, не шевельнется. Я его толкаю: вставай, обормот. А он как мертвый. И трясем его и усаживаем, а он мычит, головой только мотает и снова падает. А уже вертолет, слышно, стрекочет. На нем было велено Рыжего нашего с оказией отправить. Так сонного и загрузили. Смотрю — и тракториста этого в той же кондиции волокут. Что за черт! Всю ночь, что ли, пили? Вроде не пахнет. Приезжаем на площадку, а там вообще все непонятно. Все только руками разводят. Платформа-то стоит. В лучшем виде. Кто? Как? Только эти двое. Больше некому. И прожектор сами включили и кран подъемный, и трубоукладчиком платформу подтаскивали…

Двое? Никто не верит. Тут десяток за день не управится со всей техникой. А кто позволил? Кто энергию подал? Смотрят, а дежурный электрик на подстанции спит. И водкой от него несет. Где они эту бутылку припрятали ума не приложу. Электрика к чертовой матери… Но платформа-то стоит! Все глазам своим не верят. Хоть сейчас изделие ставь и стыкуй. Начальник мой сзади за локоть щиплет: неужели твой Пономарев, а? Как это он сумел? Кто ж еще, говорю, не сама же платформа туда влезла… Вот так, а говорите… Самый ценный наш кадр. Как я теперь без него справлюсь, ума не приложу. А сам на командира поглядываю. Тот услыхал, обернулся, грозно так глянул через брови свои кавказские, потом улыбнулся, пальцем погрозил. Вы мне бросьте, говорит, справитесь и без него. Чтоб к обеду изделие стояло. А этого пьянчугу вашего на пушечный выстрел сюда не подпущу! Да хоть бы пьянчуга был, говорю, а то видимость одна… Пробку понюхает — и готов…

А тут эту продавщицу сельповскую доставили. Боевая баба! Ей что генерал, что ефрейтор. Сразу заладила: у вас план и у меня план. Кой месяц без прогрессивки сижу. А как услыхала его кавказский говор, враз язык прикусила. Он сказал как отрубил. Еще раз случится такое — к чертовой матери сельпо со всем содержимым снесу. Но потом он ничего, отошел… Больше нас не поминал. Все мы сделали в лучшем виде. И поставили, и подстыковали, и проверили. А когда ведомость составляли премиальную — я сам проследил, Рыжего тоже не обидели. Какие могут быть обиды, если к празднику и отрапортовали.

И все равно ведь доигрался! Рыжий-то. Уж сколько говорилось ему: берись за ум, берись за ум! Уж сколько я его, паразита, выручал. Одних телег на него больше пришло, чем на всех остальных. Там-то режим строгий. А ему хоть бы что. А работал как? Никакой серьезности. И балаболит, и балаболит! И зубы скалит, и других цепляет. Степаныча, правда, побаивался. Того не очень-то разыграешь. У него рука тяжелая. Это Сашка все стерпит… Вот и приходится за ним доглядывать, как бы чего не пропустил. А он еще обижается… И ведь так и вышло, ведь как чувствовал! Изделие отрабатывали экспериментальное. Ох и здоровенное! Ангар для него специальный из Москвы доставили. С хитрым замком, с сигнализацией. Такой замок, говорят, что диверсантам не позавидуешь. Ну нам это без разницы. Замок и замок. Раз закрывается, значит, и открыть можно. Проверяем мы изделие, все путем, все в норме, вдруг один параметр не в допуске. Чуть не самый последний. Смотрим и так и этак. Николай Иванович по схемам покопался, говорит, что микромодуль какой-то не в режиме. А сам этот блок безразборный, ремонтировать нельзя, только заменять его весь.