Дедушка 2.0. Пути неисповедимы… - Алексей Шипицин

– Откуда вы? Как меня нашли? – она постепенно приходила в себя и начинала хоть что-то соображать.

Они сидели на лавочке у заводской проходной. Хорошо, что ночник уже пришел и подменял сейчас Любу на вахте. Мимо проходили заводчане, кивали Любе, с любопытством рассматривая ее гостей. Но она не обращала на них внимания.

– Мы домой заехали, а там закрыто, – объяснила Алена.

– Ну да, Женька на работе должен быть, Евгения тоже, – Люба взглянула на большие часы над входом.

– Женька? Евгения? – удивилась Алена. – Кто это?

– Студенты. Вернее, уже молодые специалисты, недавно дипломы защитили.

– А… Что они у нас дома делают?

– Как что, живут.

– В смысле? А ты?

– Я здесь живу, на заводе. Квартиру ему сдала. Ну, или им.

– Нич-чего не понимаю, – замотала головой Алена. – Ну-ка рассказывай все. Что значит, на заводе живешь?

И как ей все рассказать? Про одиночество и ночную тоску, про беспросветность и отчаяние…

Люба перевела разговор:

– Как вы узнали, что я здесь работаю? Снова… «органы» подключились? – она кивнула на Соболевского. – Вы же полковник, как я поняла…

– Все проще, – рассмеялась Алена. – Мы в салон заехали, я думала, ты все еще там работаешь. Девчонки и рассказали.

– Ты… В салон заходила? К девчонкам? В таком виде?

– Нет, что ты. Я ведь на нелегальном положении. Дядя Гена заходил, узнал, где тебя найти можно.

– Странно, я никому не говорила, – удивилась Люба.

– Что в охране работаешь, говорила?

– Ну, это говорила, да.

– Что рядом с домом, говорила? Недалеко совсем, пешком ходишь.

– Наверное…

– И то, что на заводе, на проходной дежуришь, тоже говорила. У нас здесь единственный завод поблизости.

– Так просто?

– Это всегда просто, – вместо Алены ответил дядя-дедушка Соболевский. – Если знаешь, как, кого и о чем спрашивать.

– Позвонить же могла просто.

– Нет-нет, – полковник при этих ее словах сразу стал очень серьезным. – Не могла, Любовь… Извините, отчество как?

– Егоровна. Но можно просто Люба, – она улыбнулась в ответ.

– Можно? – он почему-то посмотрел на Алену, как будто разрешения спрашивал. Алена согласно кивнула.

Полковник каким-то чудесным образом заставлял всех женщин раскрепощаться. В его присутствии они, даже незаметно для себя, начинали кокетничать, «строить глазки». Просто чувствовать себя Женщинами. Алена в шутку называла его «старый ловелас» и как-то спросила:

– Дядя Гена, ты по молодости, наверное, вовсю «зажигал». У нашего пола популярностью пользовался?

– Да что ты, Алена, время совсем другое было, – как-то неопределенно ответил он тогда, не вдаваясь в подробности.

Вот и родная мама не устояла – «можно просто Люба»…

– Ты письма-то мои получала? – она спросила у «просто Любы».

– Да-да.

Ей изредка приносили письма-записки от Алены. Обычные старомодные письма, написанные ручкой на листочке, вырванном из школьной тетрадки, в обычном почтовом конверте. Коротенькие, но очень домашние, теплые.

Кто их ей приносил, она не знала. На конвертах не было ни обратного адреса, ни почтовых штемпелей.

– Почему только ты его фотографии не посылала? – Люба крепко обнимала Ванюшку, примостившегося у нее на коленях.

– Ну, мама, если от тебя требовалось письма сжигать…

– Кстати, вы их сжигали? – спросил «дядя Гена».

– Да-да, не беспокойтесь.

– Сразу?

– Конечно, – Люба чувствовала себя как на допросе. – Я же понимаю.

– Ну и хорошо, – с каким-то облегчением вздохнул Соболевский. – Вы просто молодец. Извините, сомневался. Каюсь.

Он улыбнулся ей, и «допрос» тут же закончился. Просто встретились пока еще не знакомые почти родственники.

– Вот и представь, – продолжала Алена, – что тебе и фотографии Ванечки сжигать пришлось бы? Смогла бы?

– Что ты! – ужаснулась Люба.

– Потому и не посылали.

– Ну, хоть по электронке сбросила бы…

– Категорически запрещено, – объяснил полковник. – Моментально вычислят. Уж поверьте. А позвонить по телефону вам, это то же самое, что сразу и точно сказать, где мы.

– Вы думаете, прослушивают? Следят?

– И следят, и прослушивают. Очень мощные силы подключились. Мощные люди, мощные фирмы. Мы на волоске висим. Так что никаких звонков, никакого интернета. Очень он им нужен. И они все сделают, чтобы его найти, – он потрепал Ванюшку, взъерошив ему волосы. Он всегда так делал – «чтоб на пацана похож был».

– Зачем ищут? Убить? – Люба с трудом произнесла это слово.

– Ну, кое-кому и этого, наверное, хочется. Знаешь, Люба, – сейчас, когда разговор пошел о Ване, а не о самой Любе, он посчитал и возможным, и необходимым перейти на «ты». Так говорить и понимать друг друга можно лучше. Разговор более душевный получается, на самом деле почти родственный.

Он вопросительно посмотрел на Любу – она сама-та не против такой фамильярности? Та в ответ согласно кивнула – да, так лучше будет. Тем более, что она сама ему в дочери годилась.

– Так вот, Люба, – повторил полковник. – Знаешь, как говорят? «Нет человека – нет проблемы». Уже очень многие знают, что он родился.

– Кто? Кому? Зачем?

– Мусульмане, например, очень обрадовались бы, если б его не стало, я думаю. И заплатили бы много. А наши… Разные версии есть. Но по-настоящему большим людям, главным, он живым нужен. Как символ. Там у них разные группировки есть. Но и тем, и другим нужен. Тем, кто за объединение, за единый христианский мир – как символ и повод для объединения. Тем, кто за исключительность православия – как символ этой самой исключительности. И так далее. Всем он нужен.

– Так, может, и сдаться им? Ну, нашим… Они и защитят.

– Мама, ты что, с ума сошла? – воскликнула Алена и даже изменилась в лице. – Ты соображаешь, что говоришь? Это же мой сын. Твой внук. Отдать на растерзание?! Чушь…

– А сейчас ситуация изменилась, – как ни в чем не бывало, спокойно продолжал Соболевский, махнув Алене рукой – «успокойся, не объясняй ничего». Видимо, они давно уже все обсудили, решение приняли, и он не видел необходимости кому-то что-то доказывать. Даже родной матери.

– Ситуация изменилась? – Люба поняла, что зря ляпнула эту «чушь». И поняла, что это на самом деле «чушь». Ванюшка, тоже как будто что-то поняв, перешел от нее к маме и прижался к ней, словно ища защиты.

– Да, изменилась, – ответил полковник. – Так сказать, тяжелую артиллерию они подключили, черти.

– И что делать?

– Ну, на их «тяжелую артиллерию» и у нас найдется своя…

– Своя тяжелая артиллерия? – закончила Люба.

– Скорее ракетная установка, – усмехнулся он. – Надеюсь… А пока – максимальная осторожность. Мы и сюда-то заехали, сильно рискуя. Лично я был против. Но Алена ни в какую – надо с мамой попрощаться, и все тут.

– Попрощаться? Опять?

– Да, мама. Попрощаться, – вздохнула дочка. – Уезжаем мы.

– Куда?

– Теперь далеко. И надолго. В другую страну.

– В другую… страну…

– Да, в Таиланд.

– Почему туда?

– Денис уже давно там обустроился. Там много его друзей-покеристов постоянно живут. Тепло, недорого. Играют себе в интернете. Целый городок, многие с женами, детьми. Колония. К нему и едем.

Люба дальше не слушала – до нее дошло, что буквально через минуту-другую Алена снова уедет. И увезет Ванюшку. И все очень серьезно.

Она просто села и заплакала. Алена оглянулась на Соболевского – «и что делать?»

Тот развел руками – «я же говорил, что не надо заезжать». Ванюшка снова подошел к Любе, погладил по руке:

– У бабы вава? Бойно? Дай подую.

Люба улыбнулась, вытерла слезы:

– Да, Ванечка, у бабы вава, у бабы болит, – внук впервые в жизни назвал ее «бабой», и это Любу почему-то сразу успокоило.

И уже совершенно другим тоном она по-хозяйски предложила:

– Давайте я вас хоть чаем напою.

– Нет, мама, нам ехать надо… Только запомни, ты никому не должна говорить, что мы заезжали.

– Я… Я понимаю.

– Нет, мама, никому. Иначе…

Люба, прощаясь, обняла ее и Ваню:

– Ты даже ничего не рассказала, как жила, где…

– Да что рассказывать. Жила. Работала. Ваню растила. Вернее… Мы растили. Если бы не дядя Гена, не справилась бы…

Люба, по-прежнему прижимая их обоих к себе, повернулась к Соболевскому:

– Дядя Гена, вы же им поможете?

– Не переживай, Люба, для этого я здесь и нахожусь. Все будет в порядке.

Они сели в машину.

Люба, смахнув остатки слез, улыбнулась Алене и чисто по-женски сказала:

– А тебе идет косынка.

Алена тоже улыбнулась и пожала плечами – «приходится, что теперь поделаешь». Косынку или платок она носила почти постоянно. Сама никак не могла привыкнуть к своему новому облику. Ей казалось это просто ужасно – то, что у нее сейчас на голове. И «это» надо прятать от других.

«Мама же меня такой никогда не видела! А если еще узнает, что я теперь уже не Помогаева, а Иванова?»