Штормовой предел - Владимир Виленович Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава вторая
«ОБЩЕСТВО КИТОЛОВОВ»
Незадолго до выпуска Миклуха со своими друзьями попал в очень неприятную ситуацию, которая могла закончиться для него весьма печально. Началось с того, что вечерами Миклуха с товарищами собирались в дальней, курительной, комнате и, рассевшись на подоконниках, вели разговоры, далекие от обычных кадетских тем. Гардемарины были ребятами любознательными, да и знакомства в столице имели обширные, поэтому читали не только то, что рекомендовалось, но и то, что не рекомендовалось. Запретный плод, как известно, всегда особо сладок. Поэтому, сидя на курительных банкетках и на подоконниках, гардемарины горячо обсуждали работы Герцена и Добролюбова, до хрипоты спорили о Белинском и Чернышевском. Огромной популярностью пользовалась и запрещенная книга Лассаля «Положение рабочего класса». По рукам тайно ходил роман Чернышевского «Что делать?», до хрипоты спорили о философском подтексте снов героини этого произведения. Для русской молодежи того времени «Что делать?» был настоящим откровением. Заводилой политических разговоров был Коля Суханов — длинный и худой юноша с тонкими капризными губами. Суханов по праву считался самым талантливым и знающим в роте. Больше всего он обожал химию, которую Миклуха, наоборот, терпеть не мог. Поэтому перед экзаменами Суханов обычно подтягивал Миклуху по химии, а тот, в свою очередь, его по астрономии. Родители подарили Суханову фисгармонию, на которой тот вечерами в спальной комнате развлекал товарищей, играя плясовые.
Постепенно из числа самых яростных политических спорщиков образовалась небольшая группа, члены которой гордо именовали себя «революционерами». В число «революционеров» входили кадеты: Коля Суханов, Коля Юнг, Петя Серебренников, Леня Добротворский и некоторые другие. Вольнодумцы мечтали о республиканском строе, всеобщем братстве и равенстве. Взглядов своих особенно не скрывали, доносительство было у гардемаринов не в чести.
Выстраивая хронологию последующих событий, необходимо особо подчеркнуть, что большинство кадетов-«революционеров» в будущем ожидала блестящая карьера, их имена на раз заносилось в списки лучших воспитанников, а в истории России они неразрывно связаны с героикой Русско-японской войны. Думается, это было неслучайно, так как в кружок вольнодумцев входили наиболее развитые, думающие и радеющие за Отечество мальчишки.
Далее события развивались следующим образом. В свое время поступление в училище Миклухи и его друзей совпало с приходом туда нового начальника — капитана 1-го ранга Епанчина. Пунктуальный и строгий Епанчин сразу же завел специальный «кондуитский журнал», в который ротные командиры обязаны были записывать любые, даже малейшие, подозрения в отношении какого-либо кадета или гардемарина. Делалось это как бы с благой целью: уберечь будущих офицеров от зловредных либеральных влияний. По сути же начинался самый настоящий сыск. Впрочем, Епанчин как в воду глядел.
Первым в «кондуитский журнал» угодил еще кадетом Петя Серебренников. Случилось это осенью 1872 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой — все обходилось. Серебренников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, — инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебренников вышел навстречу.
— Ах ты, нигилист чистой воды! — покачал головой инспектор, отбирая у Петра журнал «Отечественные записки».
Перед Епанчиным сразу встал вопрос, где юноша пристрастился к этой литературе? Ответ, думается, дает известный в ту пору писатель П.Д. Боборыкин, учившийся несколько раньше в Нижегородской гимназии: «…я видел большой интерес к чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах „Отечественные записки“ и „Современник“ у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журнал». Видимо, так обстояло дело тогда не только в Нижегородской гимназии.
Теперь Епанчин уже предметно занимался поиском вольнодумцев. Вскоре по ряду косвенных опросов и личных наблюдений ему стало ясно, что в училище тайно существует некий политический кружок. Так что, отдавая приказ «доглядать» за воспитанниками, начальник училища мог поздравить себя: в так называемом тайном обществе состояло более двадцати кадетов и гардемаринов. Теперь перед Епанчиным стояла нелегкая дилемма: докладывать ли о своем открытии наверх или постараться разобраться во всем и разрулить ситуацию самому. Епанчин предпочел второй вариант, о чем вскоре пожалел.
Дело в том, что одновременно с вольнодумским обществом в училище возникло и другое, члены которого гордо именовали себя «бутылочной компанией». Во главе его встал известный любитель спиртного и склонный к подлостям Дюбрейль-Эшаппер Первый, друживший с самим наследником престола.
Обе группы смертельно враждовали, борясь за влияние в гардемаринской среде. Но если «революционеры» первенствовали в учебе, да и в словесных стычках последнее слово неизменно оставалось за ними, то «бутылочники» верховодили в пьянках и в уличных драках с армейскими — юнкерами. Опухшие, с подбитыми глазами «бутылочники» не вылезали с корпусной гауптвахты. Авторитет их резко падал. Наконец настало время, когда редко какой гардемарин стал подавать им руку. Влияние же «революционеров» росло: их отличало за успехи в учебе начальство, к ним прислушивались товарищи, а посиделки в курилке превратились в настоящие сходки. Поняв, что «бутылочная компания» скоро окончательно распадется, Дюбрейль-Эшаппер поймал как-то после вечернего чая гардемарина Хлопова.
— Нигилисты вконец обнаглели, — сказал он, пристально глядя Хлопову в глаза. — Пора бы и на хвост им наступить!
— Пора! — согласился туповатый Хлопов.
— Тогда сделай, что я скажу, — понизил голос до шепота Дюбрейль. — Начинай ходить по вечерам в курилку к нигилистам, и что вредное против императорской фамилии и самого монарха услышишь, мне доноси. А уж я передам твои слова куца следует.
— Боязно что-то, — передернул плечами Хлопов. — Как бы морду за фискальство не набили. У Миклухи с Сухановым кулаки здоровенные!
— Не бойся, — приободрил его главный «бутылочник». — Все останется между нами, а я по выпуску за тебя кому надо словечко замолвлю. Услуга за услугу. Согласен, а?
— Ага! — кивнул Хлопов и поплелся в курилку к «нигилистам».
Забравшись с ногами на подоконник, он принялся напряженно запоминать все сказанное состязавшимися в красноречии гардемаринами.
Вскоре всю добытую информацию Дюбрейль передал своему отцу, а тот напрямую оповестил о творящихся безобразиях в стенах Морского училища жандармское
