Страна поднимается - Нгуен Нгок

— Внизу, на равнине, все мои соплеменники — и стар и мал — называют дядюшку Хо своим отцом. А родные мои отец с матерью, тоже из киней, оба уже старенькие.

Мать Нупа, замолчав, глядела на него. Ветер шевелил ее седые волосы, освещенные пламенем очага. Глаза матери влажно блестели.

— Хороший ты человек, сынок, — сказала она. — Жаль мне тебя, от твоего дома до нас, видать, далеко. Через сколько же гор перевалил ты! Пришлось небось перебираться и через реку Ба, а в ней крокодилы… Живешь ты с нами на здешних кручах, вон и лес выжигать да пахать Научился, и корзины плести, привык к нашей пище. А скучаешь ли по своим полям и ручьям? По отцу с матерью?

Он посмотрел на нее с нежностью и волнением:

— Очень скучаю! Но когда дядюшка Хо призвал народ воевать с французом, я понял: нет, дома мне не усидеть. И отец с матерью знали: будут тосковать без меня, но, услыхав призыв дядюшки Хо, отпустили. Французы — мы у себя зовем их «тэй»[15] — жестоки и коварны. Если не дать им отпор, не прогнать прочь, всем нам житья не будет.

Мать взглянула на Нупа. Как он вырос и возмужал! И глаза светятся ярче прежнего. Даже говоря с нею, он подкреплял слова сноп движеньями сильных, жилистых рук, они то вздымались кверху, то падали вниз резко и сильно, точно острые камни, брошенные в воду.

— Я, — сказал он, — хочу быть как Кэм. Ведь и до меня дошел призыв дядюшки Хо…

Она и обрадовалась, и растревожилась. И пошла искать Лиеу — невестка день ото дня становилась ей ближе и милее.

Мать гневалась на Нупа целых два дня. И началось-то все с пустяка. В Конгхоа пришли солдаты дядюшки Хо — целый отряд, командира их звали Зунг. Нуп пошел с ними провожатым к крепости Полебонг (на военном языке она называлась фортом) — разведать получше все подступы и пути. Потом он ходил туда с ними опять. Солдаты успешно атаковали форт. Нуп, от радости не чуя под собою ног, примчался домой и закричал с порога:

— Мама, вы только послушайте!.. Пятнадцать французов полегли, как один!

— И дался тебе этот француз! — рассердилась она. — Я разве спрашивала, сколько их там подохло? Хоть бы всех его солдат перебили до единого. А наших-то, наших убитых и словечком не вспомнил. Француз, выходит, тебе дороже!..

Уж чего только не говорил он ей в свое оправданье, она и слушать не пожелала. Через два дня бойцы Зунга вернулись, и мать сменила гнев на милость.

Такой радости, как в день возвращенья отряда, деревня еще не знала. Соседи, правда, поначалу робели: у француза ведь были точно такие же ружья, и они стреляли в людей бана. Сперва, кроме Нупа и дядюшки Па, никто не смел подойти к солдатам. Потом Тун, сынишка старого Па, бочком подобрался поближе и уставился на винтовки. Ему было без малого двенадцать лет, и слыл он в деревне первейшим озорником. Глаза у него были отцовские — темно-карие, чуть раскосые, а нос торчал кверху. Видя, как он поглаживает приклад винтовки, солдаты заговорили с ним, показали, куда вставляется патрон и откуда вылетает пуля. Он сразу подружился с ними. Соседи сперва глядели на них издалека, потом подошли ближе. Туи бежал вокруг вприпрыжку, пересчитывая солдат. Но считать он умел лишь до десяти и потому, взяв за руку старого Па, сообщил:

— Отец, а отец! Солдат ровно десять…

Тут все расхохотались, и солдаты, конечно, тоже. Робость земляков перед ними как-то сама собою прошла.

Отряд остался в деревне. Солдаты помогали соседям: пестами толкли в ступах зерно, кормили свиней, варили рис, плели корзины — плоские и глубокие. Время от времени они уходили атаковать форты в Закпо, Мангзианге, Азынге. Походы эти были удачны, и все радовались. Деревенские парни ходили следом за солдатами и учились целиться из винтовок. Гип и Сип поднялись в горы за ящиками с патронами, припрятанными еще с той поры, когда японец разбил француза, принесли их и отдали солдатам. Детвора, покрутившись дней пять около солдат, научилась петь песню «Хо Ши Мин». А взрослые, бросив на педелю все работы в поле, отправились далеко в горы, нарубили там самых больших деревьев, нарезали тростнику и построили солдатам пять длинных домов для жилья и пять закрывавшихся наглухо складов. Нуп, как и в юные годы, во всяком деле был впереди. Земляки следовали его примеру, работа у них спорилась.

— Эх, — говорили они друг другу, — для солдат не то что десять, а и все двадцать дней отработать не жаль!

Нуп все мечтал: хорошо, если бы отряд остался здесь насовсем. Пусть убедится народ: страна наша сильна, и все в ней идет правильно. То-то было бы здорово!

…Но счастливые дни, как вода в речке Датхоа, текут очень быстро. В конце сорок восьмого года солдаты ушли. Поднимется кто из деревенских на гору и видит: все пять домов стоят по-прежнему, а солдат как не бывало; вокруг очагов не счесть, только ни в одном нет огня — экая жалость! Дядюшка Шунг объявил командира отряда Зунга своим приемным сыном. Теперь, когда Зунг ушел вместе с бойцами, дядюшка, бедный, постарел еще больше. А женщины, взявшись толочь рис, опускали тесаные песты в те же ступы, в которых недавно солдаты обрушали рис для всей деревни — сильные удары их стесали края ступ, выдолбленных из пестрящей полосками твердой древесины. И женщинам, глядя на щербатые края ступ, хотелось плакать.

Нуп после ухода солдат проснулся в полночь, привстал и пошарил рукой по циновке — Кэма с ним рядом не было. Он вдруг почувствовал холод. Пришлось подняться и разжечь огонь в очаге. Протянув к огню руки, он грелся; потом, поглядев на свои ладони, опять вспомнил Кэма. Когда Нуп проводил его до ручья, Кэм взял Нупа за руки и сказал:

— Ты теперь остаешься здесь от Партии вместо меня. Не забывай заветов дядюшки Хо: выжигайте лес, возделывайте новые поля, сплачивайтесь воедино, сколько бы времени ни прошло, боритесь, бейтесь с врагом. Знайте, солдаты вернутся во что бы то ни стало, и мы все равно разобьем французов. Наша страна завоюет независимость…

Наутро, прежде чем идти в поле, народ собрался в общинном доме. Нуп встал первым.

— Раз уж и Кэм, и солдаты ушли, надо нам поскорее готовиться к бою с французом. Как узнает, что отряда здесь больше нет, сразу небось нагрянет. Теперь каждый день перед выходом в поле парни с луками будут обходить округу — смотреть, не заявился ль француз. Народ пойдет в поле после возвращения дозора. Знайте, солдаты вернутся во что бы то ни стало. А пока, дожидаясь их, нароем побольше волчьих ям с кольями и шипами, поставим ловушки…

Все разошлись, в деревне остался лишь маленький Тун. Он уселся на солнце у общинного дома. Над ним роилась мошкара, летали жуки, но мальчуган не отгонял их. Он вспоминал песню про дядюшку Хо.

II

Раскаленное солнце точно огнем заливает леса и гору Тьылэй. Почти вся вода в ручьях попряталась, и людям, чтоб отыскать ее, приходится сдвигать и отбрасывать камни. А поля, казалось, вот-вот воспламенятся. Рис поникает все ниже, почти все зерна в колосках пустые.

Вдобавок еще начался соляной голод. В который дом ни войди, повсюду соль из глиняных горшков съедена до последней крупицы. В горшки эти теперь наливают воду, она, настоявшись за ночь, делается солоноватой, и ею сдабривают рис. Но со временем вода перестает быть соленой. Дети плачут:

— Мама, а мама! Дай соли…

И матери плачут тоже. Кожа у всех стала иссиня-бледной. С девичьих щек сошел румянец. От недостатка соли двое стариков начали задыхаться и не могли есть, их все время рвало. Потом они умерли…

Нуп, обессилев, присел на камень; раза три или четыре хотел он подняться, но ноги его не слушались. Долго глядел он на яркий солнечный свет, и теперь все вокруг казалось ему желтым. Потом взор его заволокло туманом, и он вообще перестал видеть. Его так и тянуло улечься на спину, забыться. Но он, собрав все силы, пытался разлепить веки. Вроде открыл уже их, только на самом деле глаза все еще были закрыты, и видел он лишь сплошную красную пелену. Потом ее сменил безжизненный белый цвет. Он снова, напрягши силы, попробовал встать — беда, ноги совсем как чужие. Случалось, приступы соляного голода стихали, становилось полегче; по сегодня хворь навалилась и не отпускала, казалось, ей не будет конца. Он наелся досыта, но чудилось, будто живот его пуст, лютый голод терзал Нупа. Вот она, смерть!' Кто-то вонзил бамбуковое острие в самое его путро! Адская боль раздирала кишки, словно их резали на куски… О небо! Если его так скрутила хворь, каково же малым детям да старикам с женщинами?!

Когда он был совсем еще мал, дядюшка Тхиенг поднял восстание против француза, вся деревня Конгхоа ушла в горы, и целый год пришлось землякам обходиться без соли. Нуп и тогда маялся от соляного голода. Люди стали похожи на привидения, их трясло, словно листья на тонкой ветке, шатало словно былинки на ветру. С тех пор миновал не один десяток лет, а соляного голода больше не было. Раньше хоть и запрещал француз торговать солью, все же удавалось по горным тропам спускаться на равнину и покупать ее у киней. Но теперь, когда Кэм и Зунг с солдатами ушли, француз обложил деревню со всех сторон: куда ни пойдешь, всюду укрепления, дозоры, засады, не осталось ни тропы, ни дороги, по которой бы можно было спуститься за солью. Прочие же деревни — Валапг, Дета, Копгми, Конгма, Конгзианг, Харо… они согласились гнуть спину на француза, и им продали соль. Француз понаставил везде управителей да начальников, опять обложил всех податью. Потом он велел подонку Тю Ру, волостному начальнику из деревни Део, обойти все окрестные селенья.