Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

Проехав метров триста, машина остановилась, послышались повелительные окрики гитлеровцев, и вдруг в кузове ее один за другим раздались взрывы гранат. «Неужели группа Иванцова завязала бой? Зачем?» — подумал Глушецкий.

Вслед за взрывами донеслись стоны гитлеровцев и крики: «Полундра, бей!», и сразу началась стрельба из автоматов.

Первой мыслью Глушецкого было броситься на помощь Иванцову. Затем он подумал, что, может быть, это и не Иванцов завязал бой, а какая-то другая группа пробирающихся из окружения севастопольцев. Если он со своей группой побежит на помощь, то рискует напороться на огонь своих, ибо в темноте трудно разобрать, кто бежит — свои или чужие. Да едва ли Иванцов нуждается в помощи. Гранаты, надо думать, сделали свое дело, а в группе Иванцова девять моряков и на их стороне внезапность. «Конец схватки можно предугадать, — успокоился Глушецкий, — лишь бы Иванцов сообразил, что сейчас надо быстрее удирать подальше от мыса. Гитлеровцы, конечно, бросят сюда своих солдат».

Глушецкий встал, оглянулся и сказал:

— Обстановка меняется. Вероятно, сейчас подойдут еще машины. Начнут прочесывать. За мной по одному! Перебежками!

И он побежал. Вскоре на дороге показались три автомашины с гитлеровцами. Не доезжая до подбитой машины, они остановились веером, включили свет фар и, как прожекторами, осветили местность. Солдаты рассыпались цепью.

Глушецкий и его товарищи уходили все дальше и дальше. Где-то позади началась стрельба.

Им не удалось до рассвета проскочить в Золотую долину. Когда начало светать, они оказались на холмах, расположенных северо-восточнее Балаклавы. Внизу лежала Золотая долина, а за ней, столь желанные теперь, синели горы. Глушецкий заметил в долине немцев, пасших коней. С востока по дороге двигалась большая колонна солдат.

— Придется нам пересидеть здесь, — сказал лейтенант. — Гучков, подыщи какую-нибудь яму.

Через несколько минут расположились в большой воронке, вырытой бомбой. В ней пролежали весь день. В сумерки спустились в долину. Когда перебежали дорогу, Гучков предложил сделать засаду, чтобы добыть еду.

— Мы еле ноги волочим. Скоро совсем протянем, — заявил он.

Глушецкий согласился. Засаду устроили на повороте дороги, где росли кусты. Ждать пришлось недолго. Показался большой обоз. Глушецкий насчитал четырнадцать подвод. На каждой сидели по два-три немца.

— Не стрелять, пропустить! — распорядился лейтенант. — Не по нашим силам.

Жадными глазами проводили немецкий обоз. Уж на нем-то немало съестного! При мысли об этом у лейтенанта засосало под ложечкой.

Вскоре по дороге промчалось несколько машин. Затем прошла большая колонна румын. Глушецкий решил, что нечего даром терять время, и собирался уже снять засаду, как на дороге появились восемь немецких солдат. Они шли без строя, о чем-то оживленно разговаривая.

— Этих одолеем, — зашептал Глушецкий. — По одной короткой очереди — и добивать в рукопашной.

Схватка длилась не более минуты. Обыскав убитых, моряки нашли у них галеты, консервы, две фляги с вином.

Забрав все это и оружие убитых, Глушецкий и его товарищи побежали к горам. Отбежав с километр, Глушецкий остановился.

— Садитесь, — распорядился он. — Все съестное давайте сюда.

Он выдал каждому по галете, разрешил хлебнуть из фляги по нескольку глотков.

— Больше нельзя пока, — пряча остальное в вещевой мешок, сказал лейтенант. — Запас передаю на хранение Гучкову…

Шли по горам всю ночь. Рассвет застал их в балке, заросшей деревьями. Шедший впереди Кондратюк вдруг остановился и радостно ахнул:

— Вода!

И, призывно махнув рукой, приник к ручейку с ключевой водой. Остальные последовали его примеру.

Глушецкий пил с жадностью, испытывая величайшее удовольствие. Никогда раньше он не думал, что вода имеет вкус, что она может разливать по телу живительную силу. С большим трудом он оторвался от ручья, понимая, что пить много нельзя.

— Хватит, хватит! — весело крикнул он. — Теперь вода от нас не уйдет.

И стал оттаскивать людей от ручья.

Таня села на траву и смущенно улыбнулась.

— Я словно пьяная…

Решили около ручья устроить привал. Глушецкий разделил на всех консервы, дал каждому по две галеты. После нескольких дней голода завтрак оказался довольно легким, но и от него все отяжелели, задремали. Не в силах бороться с одолевавшим сном, Гучков сказал:

— Пожалуй, не мешало бы отдохнуть пару часов. Как вы смотрите на это, товарищ лейтенант?

— Отдохнуть надо, — подумав, согласился Глушецкий. — Вряд ли фашисты сейчас пойдут в горы.

Через минуту все спали, кроме часовых.

Глушецкий не знал, что гитлеровцы, заняв Севастополь, решили прочесать ближайшие горы и уничтожить партизан, причинивших им немало хлопот в дни боев за город. Знай он это, не спали бы моряки, а уходили бы дальше в горы.

Обнаружив на дороге убитых солдат, гитлеровцы на рассвете пустили по следу моряков овчарок. За овчарками двинулся большой отряд гестаповцев.

Первым проснулся, заслышав лай собак, матрос Левашов, тот самый, который чуть не подрался с Иванцовым.

— Немцы! — крикнул он.

Все вскочили и схватились за оружие. На поляну выскочили две овчарки. Увидев моряков, они остановились и оскалили зубы. Левашов дал по ним очередь из автомата. Одна собака упала, другая, визжа, бросилась обратно.

— Отходите, лейтенант, — крикнул Левашов Глушецкому, — я их задержу.

Глушецкий быстро оценил обстановку. Да, кто-то должен остаться, чтобы задержать врагов. Но тот, кто останется, пожертвует жизнью ради товарищей. Неужели Левашов, грубоватый и обозленный на все матрос, способен на это?

Но раздумывать над этим было некогда.

— За мной! — крикнул Глушецкий и перепрыгнул через ручей.

Левашов лег за камень.

Глушецкий и его товарищи услышали позади себя перестрелку и взрывы гранат. Затем вдруг все стихло. Глушецкий невольно замедлил шаг. «Прощай, боевой матрос Левашов».

Опасаясь погони, лейтенант поторапливал группу. Люди карабкались по крутым склонам, продирались сквозь колючий кустарник и уходили все дальше и дальше от ручья.

К вечеру поднялись на высоту, откуда было видно море. Оглядев местность, Глушецкий догадался, что они находятся неподалеку от Байдарских ворот. Идти ночью по горам он не рискнул и решил остановиться тут на ночлег. После лазанья по скалам одежда у всех истрепалась. У Тани на коленях брюк висели лохмотья и просвечивалось тело. Она сидела, прислонившись спиной к дереву, и прикрывала одно колено ладонью, а другое вещевым мешком. Лицо ее еще больше осунулось, но глаза смотрели увереннее. Она медленно жевала полученную на ужин галету, запивая глотками воды.

— Как же мы будем искать партизан? — спросила она.

Глушецкий пожал плечами.

— Кто их знает, где они находятся. Пойдем горами на Ялту. Заберемся на Ай-Петри. Может, и встретим.

— А если не встретим?

— Создадим свой, — решительно заявил Кондратюк.

— Не так-то это просто, Федя, — заметил Гучков.

Матросы Груздев и Пухов переглянулись. Пухов сказал:

— В населенный пункт зайти надо и там у кого-нибудь переодеться в гражданскую одежду.

— Да, да, — поддакнул Груздев. — И еды там разживемся.

Видимо, они об этом уже переговорили между собой и пришли к единодушному мнению. Глушецкому показалось дельным их предложение. Он только сегодня днем хорошо узнал этих двух неприметных на вид матросов. Вели они себя спокойно, помогали Тане влезать на скалы, по дороге успели нарвать полные карманы дикой вишни.

— Как смотришь, Гучков, на такое дело? — спросил Глушецкий.

— Не знаю, что и сказать, товарищ лейтенант, — проговорил Гучков. — Я предложил устроить засаду, а оно, видите, как вышло. Собак пустили по нашим следам. В населенном пункте мы рискуем напороться на гитлеровцев. Не лучше ли будет побродить по горам и встретить партизан?

— А если не встретим? — опять спросила Таня.

Гучков не ответил.

После некоторого раздумья Глушецкий сказал:

— На войне не без риска. Утром пойдем к Балаклаве. Там дождемся вечера — и кто-нибудь из нас заявится в один из домов. Возражений нет?

Все согласились с предложением лейтенанта. Глушецкий вынул из кармана часы и подал Гучкову.

— Будешь часовым. Меняться через час. Если невмоготу, лучше разбудить товарища, который должен тебя сменить.

Гучков вынул из вещевого мешка плащ-палатку и протянул Тане:

— Укройся, ночью свежо будет. — Когда она взяла ее, смущенно спросил: — Не сердишься за то, что ночью наговорил тебе?

— Сейчас — нет.

— Не сердись. Это — старое средство. Разъяри человека — смотришь, у него сила появится. Не по злобе говорил…

Таня усмехнулась: