Венец королевы - Элизабет Ролле

— Почему они всполошились из-за того, что Картмел сел на Халлу?

— Халла очень капризна, сэр, иногда начинает беситься ни с того ни с сего. Я предупредил мистера Картмела, но он уперся и все тут. На вид-то Халла смирная. И красивая, серая в яблоках, наверное, этим она ему и приглянулась. Не мог же я не дать ему лошадь, — оправдывался конюх.

Бэрридж вышагивал взад-вперед возле конюшни. Вынужденное бездействие тяготило его, и он уже решил было поехать тоже, когда на аллее наконец показался всадник на вороном коне. Жеребец тяжело поводил боками. Трэверс как-то неловко соскочил на землю, бросил поводья подбежавшему конюху и поморщился.

— Эта тварь задела мне руку копытом, — сказал он Бэрриджу.

— А Джек?

— Отделался легким испугом и синяками. Если вы рассчитывали заполучить кого-нибудь из нас себе в пациенты, вас ждет разочарование, — пошутил Трэверс. — Нам вполне хватит помощи мистера Уэйна.

В субботу вечером Кейн по дороге в город заехал в клинику к Бэрриджу, чтобы взять новый медицинский справочник для доктора Уэйна.

— Как у Гордона с рукой? — спросил Бэрридж.

— Мистер Уэйн сказал, что опасаться нечего. С рукой у сэра Трэверса все в порядке…

— Кейн, вы говорите похоронным тоном, и вид у вас мрачный. Что случилось?

— У нас творится нечто странное, — угрюмо сказал Кейн. — Картмел совершенно рехнулся, в него будто бес вселился. Весь вечер после истории с Халлой он был нем как рыба, а на следующий день с утра стал непрерывно хамить всем подряд, особенно сэру Трэверсу. И это после того как тот спас его! Без сэра Трэверса Халла затоптала б его, если не насмерть, то уж изувечила бы точно. Она его, конечно, сбросила. Я видел: он лежал на земле прямо под передними копытами вставшей на дыбы лошади. Его спасло лишь вмешательство сэра Трэверса.

— Вы не преувеличиваете? Может быть, все дело в том, что Джек недостаточно хорошо воспитан?

— Судите сами. Сегодня утром к нам зашел мистер Харт. Мисс Алиса была в светло-зеленом платье, и мистер Харт сказал, что оно ей очень к лицу. Вдруг Картмел громко заявил, что такой цвет любое женское лицо делает похожим на недозрелое яблоко. Это было очень грубо и очень глупо. Сэр Трэверс, желая обратить все в шутку, сказал, что у Джекам плохой вкус и он ничего не смыслит ни в цветах, ни в женщинах. На это Картмел ответил, что вряд ли представители рода Трэверсов имеют основания считать, что сами хорошо разбираются в женщинах. Это было явным оскорблением. Раз он так сказал, значит, он знает о разводе сэра Трэверса и о неудачном втором браке его отца. Сэр Трэверс даже опешил от такого нахальства. Тут вмешался доктор и с помощью мистера Харта кое-как это уладил. Доктор любит мир в доме… Если бы не он, сэр Трэверс, по-моему, выгнал бы Картмела. Парень сделался совершенно невыносимым, такого от него не ожидал даже я, хотя мне он с самого начала не нравился.

— Да? Почему же он не нравился вам с самого начала?

— Как вам сказать… У меня иногда возникает ощущение, что он какой-то не настоящий.

— Играет роль?

— Не совсем. Вернее, не всегда. По-моему, кое-что он делает в расчете на сэра Трэверса, чтобы произвести на него хорошее впечатление.

— Вы считаете это предосудительным? Он же находится у него на службе и живет в его доме.

— Да, конечно, но это не совсем то, о чем вы думаете. Мне трудно объяснить…

— Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. Вы считаете, что он, как говорится, втирается в доверие?

— Кто его знает… Иногда на него будто что-то находит, и тогда он становится совсем другим. Как дикий волчонок.

— Делается грубым?

— Нет. Угрюмым и неразговорчивым, старается уйти куда-нибудь. Но такого, как сейчас, раньше не было.

— Вы наблюдательны.

Кейн улыбнулся, сразу став похожим на очаровательного пирата. Когда он держался на сугубо официальных позициях, то производил впечатление хорошо вымуштрованного и отлично знающего свое место секретаря, у которого собственное «я» запрятано так глубоко, что внешне никак не проявляется. Однако в доме Трэверса такая официальность от него не требовалась. Однажды Бэрридж в разговоре с Трэверсом сказал про Кейна, что он прекрасный работник и назвать его идеальным секретарем мешает лишь одно обстоятельство: иногда у него в глазах бегают чертики. Сначала при Бэрридже Кейн загонял своих чертиков в глубину, но потом почувствовал, что это необязательно.

— A мистер Барнет считает, что у меня склероз и вообще ослабление умственных способностей. Вчера за ужином он с присущей ему деликатностью так прямо и сказал. Сказал, что мне надо лечиться, пока не поздно, хотя, скорее всего, я уже опоздал. Настоятельно советовал не портить зрение и перестать читать, чтобы сберечь здоровье, а вернее, то немногое, что от него осталось.

— Кейн, вы опять положили какую-нибудь книгу в неподобающее место?

— Что вы, мистер Бэрридж! Я всего лишь взял в свою комнату рукопись, сказал Кейн, и его чертики неистово запрыгали.

«Рукопись! Бедный Барнет», — подумал Бэрридж, а вслух сказал:

— Что бы ни утверждал мистер Барнет, вы человек наблюдательный и с памятью у вас тоже все в порядке.

— Когда видишь человека каждый день, поневоле заметишь, какой он, — сказал Кейн уже серьезно. Нас в доме мало, и мы все друг друга хорошо знаем.

«А может, и не очень хорошо, — подумал Бэрридж. — Может очень даже плохо».

В воскресенье Джек исчез очень рано. От замка до шоссе напрямик было мили полторы. Все решили, что ему стыдно за вчерашнюю выходку и он пораньше ушел из дома, рассчитывая добраться до города на попутной машине, чтобы за завтраком ни с кем не встречаться. К полудню в доме остались лишь Алиса и Трэверс. Кейн уехал сразу после завтрака, вслед за ним доктор тоже уселся за руль своей старенькой машины, с которой ни за что не желал расстаться, и укатил на дальние фермы.

Кейн вернулся вечером чем-то сильно озабоченный и подавленный.

— Мне сегодня звонили? — спросил он дворецкого.

— Нет, сэр.

— А телеграммы не было?

— Нет, кроме утренней почты, сегодня ничего больше не приносили. Утром вам было письмо. Да ведь вы сами взяли его, сэр, — сказал Уилсону в чьи обязанности входило по утрам принимать почту и перед завтраком разносить ее адресатам; в промежутке между этими двумя моментами почта лежала в нижнем холле, и если кто-то вставал рано, то, проходя мимо, забирал свои письма и газеты сам.

Кейн сказал, что, уже поужинал, поднялся к себе и больше не показывался. Джека все не было. Вероятно, он намеревался пропустить и ужин. Его место за столом оставалось пустым и на следующее утро.

— Он вообще вернулся? — спросил доктор.

— Да, сэр, — ответил Уилсон. — Очень поздно вечером, я уже запирал двери. В холле было темновато, и он проскочил мимо меня очень быстро, но, по-моему, у него на лице была кровь.

— Джеймс, поднимитесь и спросите, будет ли он завтракать, — распорядился Траверс.

— Сэр, комната заперта изнутри, и он не отвечает, — вскоре доложил дворецкий.

Трэверс встал из-за стола и пошел к комнате Джека сам. Дверь была заперта. Он постучал — никакого отклика.

— Картмел, откройте! — Он постучал снова, громче. — Откройте!

— Сейчас, — приглушенно раздалось из-за двери. Щелкнул замок. На пороге стоял Джек, босиком, в одной пижаме. Шторы были опущены, и в комнате царил полумрак. — Можно мне сегодня не вставать? — тихо сказал он. — Я плохо себя чувствую.

— Вы больны?

— Вчера я споткнулся в парке и ушибся. Там было темно…

— Хорошо, лежите. Завтрак вам принесут сюда.

Узнав, что Джек сильно ушибся, доктор Уэйн после завтрака направился к нему, однако юноша заявил, что врач ему не нужен. Решив, что Джек отказывается от его помощи, стыдясь своего позавчерашнего поведения, доктор стал настаивать и добился своего. Во время осмотра он то и дело в недоумении поправлял свои круглые очки, а затем зашел к Трэверсу.

— Знаете, Гордон, какая получается история: Джек утверждает, будто упал, но на самом деле его избили, причем довольно сильно. Сначала он упорно отказывался от моих услуг, но я думал, что ему просто стыдно за позавчерашнее, и в конце концов заставил его раздеться. Его били, это абсолютно точно, ни о каком падении тут и речи быть не может.

— Значит, вчера в городе он попал в драку.

— Да-а, — нерешительно, протянул доктор Уэйн, — Попал в драку… Только вот что странно: руки у него совершенно целы. После хорошей драки на кистях обычно остаются следы, а у него ничего… Или его держали, или он сам решил, что лучше не сопротивляться. Поговорите с ним, Гордон! Почему он лжет, будто упал?

— Сомневаюсь, что он скажет мне правду.

— Если он кому-то и скажет правду, то в первую очередь вам. Все зависит от того, какова эта правда.

— На что вы намекаете?