Деревянное царство (с рисунками О. Биантовской) - Борис Алмазов

— Кушай, моя хорошая! — приговаривала Катя, почёсывая её меж рогов. Петька бы тоже не отказался от куска хлеба с солью. — А я бабушку с дедом Клавой встретила, они в Староверовку на митинг пошли.

— На какой митинг? — спросил Петька, рад-радёхонек, что выбрался из хлева.

— Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы — комсомольцы. Пойдёмте?

— С удовольствием! Только я ещё не завтракал.

— Ух, как у вас душно! Так и угореть можно! — сказала Катя, когда они вошли в горницу. — Что ж вы заслонку-то не открыли?

Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.

— Зайдём к нам? Может, папа приехал — нас на тракторе в Староверовку отвезёт, — сказала она, убирая тарелки.

Дом, в котором жила Катя, был недалеко — улицу перейти. Когда Петька вошёл в горницу, ему показалось, что он попал в детский сад. Две девчонки-близнецы что-то рисовали. Мальчишка лет семи крутил радиоприёмник. Другой, поменьше, хныкал, стоя в перевёрнутой табуретке. Ещё одного, грудного, качал на руках высокий, широкоплечий и русоголовый мужчина. Полная румяная женщина возилась у печки и ворчала на пацана, который сидел на горшке посреди комнаты.

— Дай молока! — требовал он.

— Подой быка! — отвечала мать. — Отлепись от своего горшка! С утра приклеился!

— Это атомобиль! — сказал мальчишка, загудел и поехал по половице на горшке. — Дай молока! — закричал он опять.

На Петьку уставилось шесть пар синих глаз. И в избе сразу стало тихо. А тот, что катался на горшке, поехал под стол от греха подальше.

— Это — Петя! — объяснила Катя. — Ну, на митинг-то поедем?

— А как же, — сказал отец, — одевай малышей.

— А ну, быстренько! — захлопотала Катя, и в руках у неё замелькали чулки, валенки, рубашки. Она так ловко одевала малышей, что Петька от удивления рот открыл и пришёл в себя, когда его потянул за штанину малыш и сказал:

— Дядя! Ну-ко застегни мне лифчик назаду!

Глава десятая

«СЫНУШКА МОЙ, ГОРЬКИЙ!»

— Лайнер! Лайнер! — пищала малышня, проезжая мимо дома деда Клавы. — Поехали с нами!

Лайнер выскочил на дорогу. Залаял. Завертел хвостом. Сделал вид, что хочет вскочить в сани. Но прыгать не стал, а с деловым видом начал что-то вынюхивать на сугробах и вернулся во двор. Не такой это был пёс, чтобы в стужу куда-то бежать из теплой конуры.

Трещал тракторный мотор, крутились огромные колёса «беларуси», и сани плыли в сугробах, подымая снежные буруны, будто это и не сани были вовсе, а торпедный катер. И уже кто-то из малышей кричал:

— Плава луля! Лева луля! — и приставлял к глазам кулаки, словно смотрел в бинокль.

— А к нам на праздники корабли в Неву заходят! — сказал Петька.

— Ой! — вздохнула Катя. — Да как же они помещаются — на мель не сядут и домов не зацепят?

— Сказала! Да ты знаешь, какая Нева большущая! Редкая птица долетит до середины! — И тут же Петька спохватился, потому что Гоголя Катя тоже проходила в школе. Но она не заметила.

— А какие они, корабли?

— Большие! Высокие!

— Выше вон той сосны?

— Ха! Раза в три!

— Да как же они не переворачиваются?

А потому что у них остойчивость и балласт… Когда я ходил на корабле в Кронштадте!.. — Надо сказать, что Петька никогда не был ни на одном корабле, кроме речного трамвайчика. А побывать в Кронштадте было его заветной, но пока ещё несвершившейся мечтой. — Когда мы были на корабле… — И он принялся рассказывать про остойчивость, про парусное вооружение, про броню…

Катя слушала нахмурившись и думала о том, какие всё-таки в городе умные люди живут! А этот Петя, наверное, умнее всех.

«А она хорошая, — думал Петька, — Сидит, слушает — такой рассказывать интересно! А наши девчонки из класса уже тысячу бы раз перебили».

«Что ж я-то молчу как дура!» — думала Катя. И ей так захотелось чем-нибудь тоже удивить городского мальчика, который так много знает совершенно непонятных вещей.

— А у нас оборотни водились! — сказала она.

— Как оборотни? — не понял Петька.

— А так — целое село могло невидимым стать! — сказала Катя отчаянно, потому что сама не очень верила в эту историю.

«Врёшь», — чуть было не сказал Петька. Но не те у них с Катей были отношения, чтобы сказать такое слово. Кроме того, поскольку Петька сам был врун неисправимый, он как профессионал уважал чужую выдумку.

— Не может быть! — только и сказал он вежливо.

— Ещё как может! — На глазах у Кати навернулись слезинки, потому что уж больно неловко было ей отстаивать эту сомнительную сказку. — Вот мы сейчас в Староверовку едем, там эти оборотни и жили! Староверами назывались. Они сюда от царя убежали. Послал царь слуг своих и полицейских, они приходят — деревня есть, а людей нету… Уйдут царские слуги — опять староверы появятся, вернутся — нету их! Так вот двести лет и не мог их царь обнаружить…

— А может, у них подземелье какое было?

— Да уж какое подземелье! — поправила платок Катя. — Тут копнёшь — вода выступает. А староверы и вовсе на краю болота жили…

— Так они в болото прятались, как собака Баскервилей!

— Да болото-то непроходимое! Трясина! Сколь разов мужики пробовали пройти! Да их и царь заставлял — не пройти! Кабы была через болото дорога, не побили бы в Староверовке партизан — не ехали бы мы сейчас на митинг, — вздохнула девочка. — Партизан-то фашисты в этом месте постреляли… В сорок втором году.

— А где же оборотни были?

— А где им быть — обернувшись были. Невидимые. Пустая была в ту пору деревня.

- Что ж они партизанам-то не помогли?

— Кто их знает… Не смогли, значит.

Ребятня в санях затихла и со страхом слушала Катю. Тот, кто просил Петьку застегнуть лифчик, уже совсем надул губу, собираясь зареветь, да всё не было подходящего момента.

— Ну, а потом-то они появились? — спросил Петька.

— Появились! Схоронили партизан. А потом и сами погибли!

— Как погибли? — чуть не подпрыгнул Петька.

— Какая-то часть эсэсовская на них наскочила. Стали требовать, чтобы староверы их через болото перевели. Фашисты из наших тылов к своим пробивались. Стали, значит, требовать, а староверы ни в какую! Ну они их всех в избу загнали и сожгли.

— Как сожгли? — не понял Петька.

— Обыкновенно… огнём.

— Ы-ы-ы-ы-ы! — наконец заревел карапуз, и за ним сейчас же принялись реветь остальные малыши.

— Да чего вы! Да что вы! — приговаривала, обнимая их, Катя. — Да я вас не дам никому! Ну, не плачьте…

— А много их было, староверов?

— Двадцать семь человек с детишками. Три семьи, в общем. Там на памятнике партизанам и их фамилии написаны. Мы их всех вместе поминаем.

— Что же они не обернулись?

— Не знаю… — ответила девочка. — Бабушка Анисья говорит, что они весной и осенью силу теряли, колдовать не могли…

— И никто не уцелел? Не спасся?

— Один человек. Егерь Антипа Пророков.

Петька даже вздрогнул. Опять это имя!

— Бабушка Анисья говорит, что он колдун! Оборотень. Что он в любого зверя может превратиться и по воздуху летает… — Катя утёрла нос успокоившемуся малышу. — А может, врёт! Антипа-то у неё сына на браконьерстве поймал и в тюрьму посадил. Такой у неё сын бандит был — так ужас. Вот бабка и несёт на егеря напраслину. Всё бегает по дворам и кричит: «Мой-то сынок какой стрелок! Из винтовки в гривенник подброшенный попадал, сколько он раз в Антипу стрелял, не может быть, чтобы мимо! Оборотень Антипа — сквозь него пули проходят…» Вообще, она плохая бабка — злая. Не то что твоя!

«Моя, — подумал Петька, и ему вдруг стало хорошо от этих слов. — Моя бабушка». И он вспомнил и блины, что совала ему бабка сонному, и её взгляд, когда он ел, и руки коричневые, шершавые… «Моя бабушка!» — прошептал он.

— А папа бабку Анисью не любит. Говорит, что она всё врёт и напраслину самую нелепую на человека возводит… А Пророков жив остался, потому что его на ту пору в селе не было… Он на охоте был. Первый он по нашим местам охотник.

«Охотник, охотник! — думал Петька. — Все кричат об этой охоте, что тут места, дичью богатые, а где этой дичи быть?» Он огляделся. Вокруг был заснеженный непролазный лес, и казалось, лес этот совершенно пуст. Голые осины, берёзы, корявые ёлки и кривые сосны. Лес был словно скручен ветрами и морозами, словно корчился от ревматизма, потому что стоял по колено в воде. Даже около станции лес был другим. Там хоть мачтовые сосны попадались. А здесь деревья хоть и большие, да какие-то перекрученные все…

Трактор остановился. Мотор замолчал. Петька глянул вперёд. У поворота стоял огромный чёрный крест.