Башни из камня - Войцех Ягельский

Неизвестно, что навело его на мысль покуситься на власть в Дагестане. Неожиданная популярность, а может, обретенная депутатская неприкосновенность? Факт, что вместе со старшим братом, также бывшим боксером, он повел своих сторонников на правительственные здания, утопающие в глубокой тени огромных, разлапистых сосен. Здания взяли без труда и укрепили зеленый флаг на крыше. Уступили только просьбам прибывших из Москвы посланцев, которые, умоляя проявить здравый смысл, одновременно пугали отправкой войск против бунтарей.

Надиршах уступил, а пока он определял условия соглашения, правительственная милиция, пользуясь случаем, мародерствовала в кабинетах министров, очищая их от компьютеров, дорогих телевизоров и телефонов, ценных ковров.

Годом позже российские солдаты, теряя сознание на сорокоградусной жаре, продолжали охранять укрывающийся в тени сосен дворец в Махачкале от других смельчаков и безумцев. Надиршах, обманутый своими властями, которые нарушили договоренности, и объявленный в розыск российскими властями, скрывался, якобы, в бунтующей долине Кадара, откуда в случае опасности, перебирался лесами в Чечню.

Я настоял на поездке в долину. Рассчитывал, что это хоть немного смоет привкус разочарования от посещения Ботлиха. Три дня искал знакомого связного, который отвез бы меня в долину Кадара. Еще три дня в мучительном бездействии ждал, когда Хамзат, посланник из долины приедет в условленное место на автовокзал.

Он оставил мне номер телефона, но умолял, чтобы я не звонил без надобности, а если позвоню, то чтобы следил за тем, что говорю. В гостинице единственный исправный телефон находился в администрации, где выложенные темными мраморными плитами полы и колонны усиливали каждый шорох, каждый шепот. Старый администратор, которого гостиничная обслуга называла швейцаром, подслушивал телефонные разговоры, не особенно даже скрывая это. То ли по приказу, то ли — просто от скуки.

До появления Хамзата с сообщением, что боевики из Кадарской долины согласились впустить меня и переговорить, я убивал время походами на вокзал и бессмысленным просиживанием в гостиничном номере, 29 которое пытался иногда разнообразить, приводя в порядок свои заметки и набрасывая планы будущих корреспонденций.

Свобода ослепила кавказских горцев, как и другие покоренные народы могучей и — казалось бы — вечной российской империи, которая на склоне двадцатого века неожиданно рухнула под собственной тяжестью. Свобода пришла неожиданно, и, может, поэтому больше настораживала, пронизывала страхом, чем радовала. Немногие в нее верили, только единицы ее добивались. Честно говоря, мало кому ее отсутствие досаждало, немногие могли ее себе даже вообразить. Дикие звери, рожденные в неволи, не тоскуют по лесу и бескрайним степям. Не зная другого мира, принимают этот, ограниченный стенами клеток, за естественную среду обитания. Прирученные, ждут пору кормежки и спят все остальное время, примирившись с судьбой, другой не ведая.

Свобода обрушилась на кавказских горцев как гром с ясного неба. Они ее не ждали, они не были к ней готовы. Чистая ирония судьбы! Двести лет боролись, чтобы не позволить отобрать у себя свободу, а потом, чтобы ее вернуть, пролили море крови, пока не признали превосходство и не приняли подданства России. А теперь получили эту свободу в нежданный дар. Вот уж действительно, необычный способ завоевания независимости.

Им просто сообщили, что они свободны. Они узнали об этом по телевизору декабрьской ночью девяносто первого года. Диктор в новостях сообщил, что именно в этот день великая империя прекратила существование, аннулированная президентами России, Украины и Белоруссии, тайно собравшимися на встречу в Беловежской Пуще. Весть о свободе вместо радости вызвала ужас и даже чувство унижения. Славяне вновь показали горцам с Кавказа их место, снова с ними не посчитались, обманули. Ликвидировали империю с таким же неслыханным, демонстративным высокомерием, с каким раньше ее создавали, покоряя край за краем, а под конец существования пытались ее совершенствовать. Только они сами и только с мыслью о себе. Не сочли нужным даже спросить мнение тех, которых сделали своими подданными и которым приказали уподобиться себе.

Ибо, видя безнадежность сопротивления славянским агрессорам, кавказские горцы, с практицизмом, свойственным только народам, которым угрожает уничтожение, приняли защитную окраску. Не имея возможности противостоять, решили приспособиться. Со временем стали страдать болезнью всех покоренных народов. Почувствовали себя хуже своих покорителей и стремились во всем подражать им.

Отказались, отреклись от собственной веры. В коммунистической империи, где вера в Бога считалась порочным суеверием, постыдным пережитком, религия свелась к чисто экзотическому обряду, немодному и абсолютно непригодному в эпоху компьютеров, полетов в космос, индустриализации, глобализации. Никто с претензией на звание человека светского и современного не позволил бы, чтобы его увидели отбивающим поклоны в мечети. Молодые люди, воспитанные в коммунистических школах и университетах, считали религию, и особенно ислам, символом отсталости и упадка.

Кавказские столицы, когда-то центры мысли и искусства, караван-сараи купеческих караванов и места паломничества, превратились в провинцию, в периферию. Старые мечети и медресе закрывали, разрушали или превращали в дома культуры, спортивные залы или продуктовые магазины. Те немногие, что уцелели, оставили в качестве фольклорного музея под открытым небом для развлечения немногочисленных зарубежных туристов.

Стыдливыми и заслуживающими только забвения стали казаться им не только религия, но и традиции и древние обычаи, знаменующие их прошлое и даже родной язык, все охотнее подменяемый русским языком. Лишенные собственной истории, которой не обучали в школах и о которой не позволяли писать научных трудов, жители Кавказа превратились в образцовых Homines sovetici, создание которых и было основной целью коммунистической утопии. Лишенные собственного Бога, истории, памяти, незнающие своих корней, стыдящиеся родного языка и самих себя, они были покорены двукратно, троекратно.

Они охотно спускались со своих гор, но на российских равнинах тоже не чувствовали себя комфортно. Не стали славянами. Но не были уже и давними, верными традициям, горцами.

Не были и правоверными мусульманами.

— Кто же мы? — рождался в глубине души потерянных горцев мучительный вопрос.

Свобода, свалившаяся на них, когда они пребывали именно в таком беспокойном состоянии души, с разбитыми сердцами и полными сомнений головами, означала уничтожение всего, что составляло их прежнюю жизнь. Со дня на день все исчезло. Все понятные авторитеты, привычные указатели пути, все без исключения точки соотнесения. Чувство безопасности и предсказуемости сменилось полным бессилием перед лицом сильнейших и неуверенностью в завтрашнем дне. Привыкшие столько поколений жить под опекой, отученные от какой бы то ни было самостоятельности, лишенные инициативы, теперь они неожиданно вынуждены были на каждом шагу проявлять предприимчивость, совершать свободный выбор и принимать его последствия на себя. Нежданная свобода оказалась для многих слишком трудным вызовом.

У них уже не было Бога, потому что им приказали от него отречься. Они со стыдом покорились этому. Взамен им навязали веру в государство, державу непобедимую и мощнейшую. И вот империя, в величие и вечность которой им пришлось уверовать, как в Бога, как колосс на глиняных ногах на их глазах рассыпалась в прах. А возвращаться к старому Богу было как-то стыдно.

Теперь все то, что им было приказано презирать, снова должно было стать для них источником гордости. Им велели, как людям свободным, вернуться к старому языку и письменности, которых они уже не знали, и забыть те, которыми в последнее время пользовались. Они не могли поговорить с соседями, на родном языке попросить показать дорогу. Не могли прочесть названий улиц, потому что теперь их написали их 31 буквами, которых они не знали, хоть они и определяли их происхождение и идентичность.

Истории родного края тоже не знали, а страна, которую они привыкли считать своей родиной, просто исчезла. Им теперь пришлось жить в государствах, которые в такой форме никогда раньше не существовали, а их границы, искусственно прочерченные на картах московскими стратегами, уже в день их начертания грозили призраком неизбежных соседских войн за землю, водопои, пастбища, залежи ценных минералов.

Межи, проложенные без учета вековых традиций и порядков, разделили и рассорили между собой добрых соседей, развели по разные стороны родственников, а заклятых врагов сделали согражданами. Границы перекрыли пути пастухам, испокон веков перегонявшим по ним свои стада. Теперь, чтобы попасть на пастбище на южном склоне горы или на базар в деревню по соседству, горцам приходилось пересекать государственные границы, брести до официальных пограничных переходов, заполнять бумаги, отвечать на вопросы, оплачивать сборы.