Я — человек русский - Борис Ширяев

Кто это играет, кто поет ее? Мама? Сестра? Да, кажется, они… Ведь были же они тогда? Были… были… были…

— Ну, согласен. На вашу ответственность, как говорится. Но ставлю и свои твердые условия выполнения плана: во-первых, только свои, никого из сомнительных.

— Конечно! Как же иначе!

— Во-вторых, водка не менее, как в полном ассортименте — чистейшая, лимонная и перцовка, и, в третьих, самое главное… и я сделал паузу…

— Ну!..

— Настоящие малороссийские колбасы! Какое же без них Рождество? И Гоголь такого не признавал! — поставил я трудные, почти невыполнимые условия, не надеясь и сам на их успех.

— Достанем! Сделаем! — с подлинным пафосом строительства воскликнула охваченная самоотверженным энтузиазмом жена, — я тетю Клодю настрою, а она, ты знаешь, все может, коли возьмется.

Это звучало убедительно. Тетя Клодя действительно обладала необыкновенной способностью творить чудеса в области доставаний, добываний, отыскиваний всего скрытого от взоров обычных граждан страны социалистического изобилия. Могуществу ее старушечьего кленового посошка, открывающего самые недоступные двери, позавидовала бы и сама упраздненная ныне фея из сказок. Но о тете потом, а пока мы с женой углубляемся в сложную работу по составлению списка возможных кандидатов.

— Конечно, обоих Морозовых и их чадушку, — выставляю я своего кандидата. Профессор Морозов руководит здесь научно-исследовательским институтом, ведет сложные опыты по аклиматизации каучуковых растений и считается светилом первой величины, а для меня он просто — Васька, с которым мы вместе от Шаляпина в «Дон Кихоте» с ума сходили и «Татьяну» справляли в годы оны. Рад он будет старое вспомнить. Сын его, правда, комсомолец, но, конечно, это только «защитный цвет»… Коммунизмом в такой семье заболеть нельзя. И с женой его я еще на гимназических балах танцевал. Потом растолкнула нас жизнь и снова свела в этом тихом южном городке.

— Нюрочка с мужем и с дочкой, — вставляет жена, — записывай! — Жена местная уроженка, здесь и училась. Подруг и родни, хоть отбавляй. Поэтому и я торопился продвинуть свогго ставленника — Семищева, теперь бухгалтера, а прежде тонягу-гусара. Вот с ним-то уже выпьем с толком и пониманием дела и «Журавля» споем… с многоточием…

— Список закончен. Двенадцать человек, тетя Клодя — тринадцатая. Плохая, говорят, примета, ну, да это раньше было, теперь все приметы отменены! Кроме того, считая с нами — пятнадцать!

— Пятнадцать! — я задумываюсь.

— Говорю тебе: ни о чем не беспокойся, — улавливает мои сомнения жена, — все сделаем очень дешево. Я уже придумала: на закуску…

— Я не о том… Но понимаешь, пятнадцать! Ну, будь бы еще пять, шесть, еще так. Но пятнадцать! Ведь это — уже собрание! Заговорят, доложат, кому следует — и готово! Мало ли народа в Колыму транспортируется…

— Но тебя же все знают, как вполне лояльного!

— А доктора Корнева не знали? Всех чекистов лечил! Лучший терапевт в округе! А где он теперь?

Жена тоже задумалась на минуту и вновь вспыхивает радостью:

— Придумала! Ты сам заранее заяви!

— Как заявить? На себя?

— А что ж такого? Поди и скажи: так и так, праздную, мол, ну, там предлог какой-нибудь выдумай… прибавку дали, скажи…

— Справятся. Не годится.

— Ну, другое. Наследство, скажи, получил.

— Какие теперь, к чертям, наследства!

— Придумала! Скажи, друзья комнату для нас в Москве нашли, а о том, что тебя нарком к себе берет и лишь за жилплощадью дело, все давно знают. Вполне правдоподобно.

— А потом?

— А потом комнату перехватят. Только и всего. Со всеми так бывает…

Этот проект был вполне реален. О приглашении меня в наркомат знали все сослуживцы. Знали, конечно, и где следует. Без спраівок и проверок не обошлось.

Вечером я тщательно обдумал конъюнктуру и решил начать с милиции: там меня знали, даже «блат» кое-какой с начальником был. Вошел к нему без доклада и по-товарищески изложил дело.

— Нас это не касается, — захохотало начальство, — на своей жилплощади пейте, гуляйте, от этого доход государству! Проявляйте энтузиазм! «Жить стало веселей» — сказал тов. Сталин. А, вот, на улицу выходите уже без энтузиазма. Проявите хоть на 41 градус — заберем… И за нарушение порядка статью дадим — стоит «годешник»!

Веселый был человек товарищ начальник милиции! Все с хохотом изложил, но вдруг лицо его омрачилось:

— Пятнадцать, говоришь? Многовато… мне-то, конечно, без разницы, хоть двадцать, но там-то что подумают? Всякое возможно… Советую, как другу: сходи к уполномоченному, в тройку, изложи, освети, осведоми в общем и целом:.. Как другу, говорю. Тебе же спокойней, а он — парень свой, сам выпить не дурак…

Совет был разумен, и я зашагал к заветному, лучшему в городе дому, над входом в который красовались четыре всемирно известные буквы: Н.К.В.Д.

Тут попасть на прием было много сложнее. Сначала опросили через окошечко, вроде как у кассира. Дали заполнить бланк. Забрали паспорт. Подождал. Вызвали к. столику и снова опросили. Отобрали портфель и повели по корридору…

Признаюсь, в эти минуты я горько раскаивался в том, что легкомысленно согласился на детский каприз жены. Какая там елка, хлопушки, орешки! Хлопнут тебя, раба Божьего, здесь лет на пять эти самые елки заготовлять в местах отдаленных, тогда будет на орехи… позолоченные…

Но делать нечего. Назад не повернешь — хуже будет. Запасаюсь большевистской стойкостью и иду впереди конвоира, как полагается.

— Здесь! Налево! Стукните в дверь!

Стукнул. Вошел. Все знакомое. Кто в этих кабинетах не побывал? Все они на один шаблон. Стол фронтом к входу, перед ним — стул, над ним — «мудрейший», сбоку — Ягода, тогда еще не расстрелянный…

— Садитесь. Что можете сообщить?

Я излагаю свое дело под прощупывающим меня «Гипнотизирующим» взглядом немигающих глаз. Кончил. Молчание. Страж бдительности пролетариата на этот раз, видимо, озадачен. Он ищет какого-то скрыто го смысла моей «информации» и находит его…

— Чего же вы, собственно, хотите? Ваша частная жизнь нас не интересует.

Знаем мы, как не интересует. Все домкомы вам еженедельные сводки о своих жильцах подают! Но разыгрываю роль вконец запуганного интеллигента.

Впрочем, тут и «играть» нечего: так ведь оно и есть…

— Зная необходимость бдительности при данной международной обстановке… — лепечу я.

— Бдительность необходима, конечно, но здесь — ваша частная жизнь… Пятнадцать человек, вы говорите. Да… ну, скажем так: к вам придут на вечер еще двое, очень милые люди… Они не нарушат вашего веселья, наоборот, выпьют, споют, потанцуют с молодежью. Прекрасные молодые люди…

— Да, конечно, — пытался протестовать я, — но все-таки, ведь соберутся только близкие, друзья детства, родственники… так сказать, семейное торжество…

— Ну что ж, рекомендуйте и их как приезжих дальних родственников, а, впрочем, кто у вас будет?

Я услужливо вытягиваю заготовленный список:

— Пожалуйста, вот…

Гипнотизирующий взгляд переносится на мой манускрипт. Покрытый рыжеватой щетиной указательный палец левой руки медленно ползет сверху вниз по заботливо расставленным женой номеркам… Правая рука свободно брошена на стол. У меня же, вследствие тесного общения по служебным делам с кассирами, привычка выработалась — смотреть при разговоре на рукй партнера. И тут смотрю. Вот указательный палец левой зацепился за жениного дядю учителя:

— Стороженко П. H.? Это какой? Учитель или железнодорожник?

— Учитель, — отзываюсь я, — 3-ей неполной… лояльнейший человек?

— Ааа… — вижу палец дальше вниз пополз, а на правой — мизинец к ладони загнулся…

— Профессор Морозов? Известный? Он друг вам или родственник?

На правой — пригнулся безымянный…

— Друг с университетской скамьи… Человек большого масштаба, много раз премирован.

Дальше, вниз… Задержка на Семищеве. Ну, пропало дело: значит, они на подозрении… Контра…

— Семищев из Плодвинсоюза? Здоровый такой крепкий?

— Он самый.

От характеристики я уже отказываюсь: похвалишь контрика, а потом и тебе статью пришьют. Молчание — золото.

На правой руке загнулся третий, средний, палец… Так и есть: влопался с устройством елки. Три контры в списке. Ясный заговор! Тут уж не открутишься: десятка — минимум, а то и вышка. Вот влип… На лбу проступает холодный пот…

Проверка списка окончена. «Гипнотизирующий» взгляд снова устремлен на меня, но, странное дело, он стал мягче, легче…

— Что ж, веселитесь в своем тесном кругу… имена известные, не возражаем… Пока. Счастливо!

Даже руку на прощание подал! Вот так фунт! И без «приглашенных» обошлось. Словно в бане выпарился. Но в чем же дело? Почему? Откуда это доверие? Господи, Твоя воля! Неужели и они? Васька! С университетской скамьи! Друг… и он? Вот тебе и Шаляпин в «Дон Кихоте»… а я то, как себе, ему верил… Анекдоты про Сталина рассказывал… за одно это — не менее трех… хотя все же не донес до сих пор, помнит московскую «Татьяну». Теперь — кончено: бдительность, бдительность, бдительность! Самая распролетарская! На 120 %.