Собрание сочинений в шести томах. Том 6 - Всеволод Кочетов

— Ничего, ничего, — утешил разведчиков Гродзенчик. — Все дается опытом. Следующего ганса возьмете аккуратней.

— Это уж точно, товарищ старший политрук. Мы же обувщики, «скороходовцы». С таким делом впервые столкнулись.

Да, все это нам ново, непривычно, оно нам не нужно, оно навязано. И убийства людей, и засады, и вся звериная жизнь в лесах, когда попеременке один — охотник, другой — дичь, и черт знает, от каких сил тут зависит, кто кого. Кто кого перехитрит, переборет, победит в конце концов.

Проведя ночь на топчане в соседней землянке, мы чуть свет отправились в деревушку Выползово, в километре от командного пункта 2-го СП. Рядом с нею, в лесу, нам предстояло позавтракать. А в деревушке решено помыться колодезной водой.

В чистом, голубейшем небе подымалось свежее, выспавшееся солнце. Воздух пах сосновым лесом, скошенными травами, бодрил. Деревушка стоит на пригорке. Вокруг нее — поля, а за полями — леса, как зеленое бескрайнее море. Тишина, мир. Мы сбросили гимнастерки, умываемся возле колодца прямо посреди деревушки. Поливаем друг другу из ведра. Вода холодная, обжигает, по и придает удивительную бодрость. Ни о какой войне даже и не думается.

Но что это? В лесной дали хлопнуло так, как хлопают в ладоши, — негромко и вместе с тем отчетливо. Мысль не успела ничего сказать, как в воздухе над нами визгнуло и рвануло. Горячий воздух и какой-то град пронесся по земле. Хлопнуло снова…

Один из тех, кто должен был показать место, где нам предстояло завтракать, крикнул шальным голосом: «Шрапнель!» И дальше произошло нечто нелепое, странное и стыдное. Заслышав третий хлопок, мы кинулись в первый попавшийся огород, проламывались через колючие заросли малины, оступались, падали. Это была горячка, паника, страх. Мы искали, куда бы, где бы скрыться, спрятаться от обстрела…

Очнулись только тогда, когда смолкли железные, огненные удары над головой. И что же? Где же мы оказались? Куда спрятались? Мы лежали в траве за ветхим отхожим дощаником, в углу чьего-то огорода.

Поднялись, ухмыляясь теми ухмылками, которые в литературе имеют название кривых. Было чертовски стыдно друг перед другом, но чувство стыда смешивалось с радостью избавления. Мы живы, живы, живы!.. Мы прошли первое крещение огнем. Нет, оказывается, не так-то легко проходит это крещение, не так-то легко чувствовать себя мишенью для вражеских артиллеристов, со своих НП заметивших наше беззаботное, привольное мытье и пощекотавших нас полдюжинкой шрапнели. А каково же было тем, которые прямо из эшелонов, прямо от станков, от канцелярских столов пошли в атаку под огонь пушек, минометов, пулеметов, в гранатные взрывы? И они же шли, они контратаковали, выбивали врага из захваченных селений, они остановили его.

Через полтора часа мы беседовали с группой участников того первого боя. Ополченец Степан Бардин в первых числах июля еще редактировал многотиражную газету на фабрике «Скороход»; он правил рабкоровские заметки, планировал очередные номера, ходил в партком и высказывал там свое возмущение начальниками цехов, которые не отвечали на письма рабочих. И вот несколько дней назад, став политработником, он шел в свой первый бой, этот худощавый мирный человек, журналист, член партии большевиков.

— Было ли страшно? — Бардин задумался. — Да, было, было. И очень даже. Но только в какие-то первые, непреодоленные минуты. Потом стало лучше. Пришло нечто вроде хмельной ярости. Дорваться бы до деревни, на которую мы наступали, и вернуть ее, вернуть, отнять у врага. — Он смотрит добрыми, улыбчивыми глазами, и Думается о нем, что совсем не его это дело — проламывать кому-то черепа прикладами, поддевать под ребра штыками, швырять под ноги людям гранаты. Но он это Делал. Он насмерть дрался с врагом.

Первый бой ополченцев был нелегок. Нелегок главным образом потому, что бойцы-то были уж очень неумелые. Бардин видел, как бегущий с ним рядом в атаку знакомый ему инженер на ходу вытаскивает из обойм патроны по одному, загоняет их в патронник винтовки пальцем и стреляет куда-то вперед, не прицеливаясь, что называется, «с живота». Значит, не знает, как вложить обойму в магазин, а стреляет, значит, просто в божий свет.

— Это начальник одной из цеховых лабораторий, — рассказывал Бардин. — Умный, думающий человек. Он, знаете, удивлялся: до чего, мол, странная конструкция у винтовки, неужели, мол, не могли лучше-то сконструировать, никакого же смысла нет закладывать пять патронов в обойму, чтобы потом по одному их вытаскивать из нее и загонять пальцем в патронник.

Атака была яростная. До немцев, успевших окопаться, был добрый километр. Люди кричали «ура», стреляли, все друг другу были знакомы но мирным делам, по цехам, по производственным совещаниям. Бежали локоть к локтю, тесно, по лесной поляне, спотыкались о корни деревьев, непривычные к бегу, теряли дыхание. Огонь противника нарастал. Дым разрывов застилал глаза, пулеметные очереди рвали траву, секли ветки кустов. Не выдерживая, люди падали в кусты, в воронки, за пни. Но через минуту кто-нибудь поднимался, не обязательно командир или политрук, нет, любой, кто активнее:

— Ленинградцы, вперед!

И снова бег через кусты.

В этом бою много было работы у известных уже нам Нины Шейниной, у Клавдии Бадаевой, у десятков девушек-дружинниц. Потери были немалые.

В том бою участвовал и связной Георгий Бунтин. Связным его поставили из-за очков. Куда с очками в атаку! В последние годы он колесил по Карелии, по республикам Средней Азии — изучал залежи слюды, полевого шпата, молибдена — все, что относилось к пигматитам. Кандидатскую диссертацию он посвятил полезным ископаемым, их роли в народном хозяйстве СССР. Совсем недавно Бунтин был геологом. А вот стал бойцом, связным в роте. Когда атакующие ополченцы имели возможность залечь, окопаться или укрыться в окопах, этот человек обязан был пробираться из роты в батальон и обратно с донесениями, с приказаниями. Он ползал под минами, под каскадами цветных пуль, то и дело терял свои злосчастные, так не предназначенные к войне очки. Когда рвалось рядом, падал на землю, приникал к ней лицом, не замечая ни грязи, ни болотной воды.

— Но, знаете, — сказал он нам с доброй, тоже, как и у Бардина, светлой улыбкой, — сейчас я уже кое-что понял. И прежде всего, что падать надо далеко не всегда. Не каждый снаряд и не каждая пуля в тебя. Надо уметь их различать. Кажется, начинаю это делать.

Самым мирным человеком, с которым мы побеседовали в тот день, был, пожалуй, Николай Максимилианович Гамильтон, экономист со «Скорохода», большой мастер технико-экономического анализа деятельности своего предприятия.

Оп сидел на траве, тоже, как Бунтин, поблескивая очками в золотой «профессорской» оправе; гимнастерка на нем по-штатскому топорщилась, а на ногах были огромные ярко-желтые новенькие скороходовские сандалии: сапог на его ногу на военных складах не нашлось.

В первый бой Гамильтон вступил, как Бардин, как Бунтин, неумелым воином. Но сейчас Николай Максимилианович при штабе полка. Дело решило знание немецкого языка. Он стал переводчиком.

И еще, отправившись обедать в хозяйственную часть полка, мы встретили немало интересных людей. Оказался таким и сам начальник хозчасти Иосиф Дворян, недавний руководитель цеха обувной фабрики «Пролетарская победа», добрый, приветливый человек, на котором тоже очень смешно, по-штатскому сидела военная одежда.

Вот что нам рассказали о Дворяне его товарищи.

Уже сутки шли бои за село Ивановское. Часть выполняла приказ высокого командования — во что бы то ни стало выбить противника из этого важного населенного пункта. Задача была настолько ответственной, что в район боев прибыл Климент Ефремович Ворошилов и Даже сам лично водил ополченцев в атаку.

— Такое дело, — рассуждал военный хозяйственник Иосиф Дворян. — Я, пожалуй, пойти в бой не смогу: кто же станет осуществлять материальное снабжение боя? Но понимать свою ответственность — прекрасно понимаю.

Оп знал, что бойцы устали, что они напрягают все силы, выполняя приказ. Знал, что им необходима горячая, питательная пища, которая для бойцов уж, во всяком случае, не менее надобна, чем снабжение их патронами.

И вот, получив на складе треску, начхоз решил угостить своих боевых товарищей горячей жареной рыбой. Конечно, эта затея была несколько странноватой и, может быть, наивной для тех условий, в каких находились в тот день ополченцы. Но, мирные люди, хотя они и надели военные гимнастерки и пилотки, сознанием своим еще были в кепках и пиджаках и никак не могли расстаться с привычным заводским бытом. Дворяну показалось, может быть, что он все еще начальник цеха, и он, хозяйственник, хотел угостить товарищей повкусней. Но как это сделать? У него не было ни противней, ни плиты, были только котлы походной кухни. А в котлах рыбу, как ни старайся, не изжаришь.