Заколдованный спектакль - Иван Василенко

Мы слушали притихшие, присмиревшие. У оврага все остановились.

- Скоро в Москве откроется Съезд союзов рабочей молодежи, - сказал командир. - Надо и Нам создать тут свою молодежную организацию. Вот сколько уже вас. Да какие! Гляди, и делегата пошлем на съезд. А что? Пошле-ем!

Стали прощаться. Таня поколебалась и, вскинув Артемке на плечи руки, поцеловала его.

Когда очередь пожать Артемке руку дошла до меня, он вынул из-под рубашки что-то завернутое в тряпочку и протянул мне.

- Спрячь, - сказал он тихонько, - а то как бы беляки не отобрали.

Мы расстались. Была луна, и я еще долго видел две фигуры, шагающие вдоль оврага.

Я вернулся в нашу бумажную комнату, зажег коптилку и развернул тряпочку: в ней лежали часы с искристым циферблатом, маленький бумажник из мягкой желтой кожи и золотистая парча.

Сверток я зарыл в землю, под сценой.

У БЕЛЫХ

Вот что я потом узнал.

До рассвета Артемке с Трубой удавалось избегать всяких встреч, по утром, когда вдали показался серый, мрачный корпус Крепточевского литейного завода, из-за куста сначала высунулась сонная физиономия, а потом заблестел погон.

- Ох!.. - тихонько вырвалось у Трубы. Но тут же лицо его приняло умильно-радостное выражение. Он истово перекрестился и с облегчением сказал:

- Слава тебе, царица небесная: свои!

- Свои и есть! - подхватил Артемка. - А я что говорил?

- Ты, конечно, говорил, да все как-то сомнительно было. Ну, слава тебе, господи!..

Офицер прищурился:

- Кто такие?

- Актеры мы, господин подпоручик, - снимая кепку и кланяясь, сказал Труба. - Из Харькова в Енакиево пробирались, да под Щербиновкой на красных напоролись. Еле ноги унесли.

- Документы есть?

- Какие документы! Слава господу, душа в теле осталась. Вот только и удалось спрятать. - Труба засунул два пальца в прореху между подкладкой и верхом пиджака и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги.

- "Подсвичення", - прочитал офицер и с любопытством спросил: - Что такое "подсвичення"?

- Удостоверение. По-украински это, господин подпоручик.

- А-а... - сказал офицер. Он покосился на кусты: - Пономарев!

Из кустов вылез казак.

- Отведи этих шерамыжников к поручику Потяжкину. Скажи, подпоручик Иголкин прислал. - Он что-то пошептал казаку и опять повернулся к Трубе: - Вы что ж, в балаганах представляете?

- Да уж, конечно, не в императорских театрах, - вздохнул Труба. - Где придется. И на улице случалось. - Он вобрал в себя воздух и загрохотал в самое ухо офицера:

Жил-был король когда-то..

- Ого!.. - сказал офицер, отшатываясь.

...Полчаса спустя Артемка и Труба уже сидели в скверике и ждали поручика Потяжкина. По скверику ходил с тетрадкой в руке тот же писарь и с отчаянием повторял: "О, ваше превосходительство, доблестный полководец, спаситель родины, пошлите меня на ратный подвиг против красных башибузуков".

- Служивый, - поманил Труба писаря пальцем, - не скажешь, где тут поручик Потяжкин обретается? Пошел казак искать и пропал.

- А он еще спит. Вчера ездил в Марьевку мужиков сечь, так поздно вернулся. Труба побледнел:

- А он и сечет?

- А то как же! - удивился нашей неосведомленности писарь. - И марьевских посек, и тузловских, и каменских. Подождите, он и вас высечет.

- Шалишь, братец, - сказал Труба неуверенно. - Мы актеры.

Писарь безнадежно махнул рукой:

- Он и актеров сечет.

- Актер актеру рознь, - не сдавался Труба. - Таких, как ты, и я бы высек; не берись не за свое дело.

- "Не берись"! - обиженно шмыгнул писарь носом. - Кто бы это взялся за такое дело, если б не приказ! - Лицо его вдруг вытянулось. - Вон он идет. Побегу в театр - сейчас начнется.

По скверу в сопровождении казака, с папкой под мышкой, шел худой, сутулый офицер. Выражение его лица с мутно-голубыми заспанными глазами было такое, будто он принюхивался к чему-то дурно пахнущему.

Труба снял кепку и церемонно поклонился:

- Господин поручик, разрешите представиться: Матвей Труба, оперно-драматический актер. А это - Артемий Загоруйко, - сделал он широкий жест в сторону Артемки. - Прибыли в ваше распоряжение по рекомендации подпоручика Иголкина. Имели вполне приличный вид, да под Щербиновкой красные архаровцы обчистили.

- Чего-чего? - скороговоркой сказал офицер и брезгливо потянул носом воздух. - Ваш подпоручик Булавкин много на себя берет, да-с. Чтоб рекомендовать, надо разбираться в искусстве, а подпоручику Шпилькину больше по сердцу супруга здешнего аптекаря, чем Мельпомена. Так ему от меня и скажите.

- Святая истина, - подтвердил Труба. - Я тоже заметил: в искусстве подпоручик Наперстков ни бельмеса не смыслит.

- То-то вот.

Поручик сел на садовую скамейку, повернул как-то по-птичьи голову и сбоку, одним глазом, уставился на Артемкин башмак. Так он сидел, наверно, минут пять. Потом вздохнул, вынул из кармана кителя пузырек и отсыпал из него на ноготь большого пальца белого порошка.

- Да, жизнь... - шепнул он, с шумом втянул носом порошок и опять задумался. Он сидел с полуприкрытыми глазами и точно прислушивался, что у него делается внутри. - Вздор, - прошептал он опять. - Расцветают лопухи, поют птицы-петухи. - И выругался. Артемка и Труба стояли перед ним и ждали. Поручик открыл глаза. Теперь они возбужденно блестели. Да и все лицо порозовело, оживилось.

- Впрочем, подпоручик Иголкин весьма приятный человек. Большой джентльмен, да. Всегда выручит друга. Хорошо, я вас испытаю. - Он внимательно осмотрел Артемку. - Вы, Запеканкин, будете играть большевистского комиссара... Не возражайте. Я лучше знаю ваше амплуа. Мне достаточно только взглянуть на человека. А вы, Трубочистов, получите роль боевого генерала, - перевел он строгий взгляд на Трубу. - И чтоб я больше не видел на вас этих рыжих кепок. Штафирки!.. Ну-с, следуйте за мной. - Он повернулся к казаку: - А ты ступай. Скажи подпоручику Иголкину, что я его благодарю.

Поручик встал, понюхал воздух и, не оглядываясь, пошел к длинной желтой казарме, что тянулась вдоль сквера. Шел он странно: не сгибая ног. Артемка и Труба на почтительном расстоянии следовали за ним.

- Загубит он нас, - шепнул Труба, давая волю своему страху. - Видишь, тронутый. И кокаин нюхает. Артемка упрямо сдвинул брови:

- Посмотрим, кто кого... Ты, знай, держись. Но тут поручик оглянулся, и у Артемки похолодело в сердце: такой злой насмешкой, показалось ему, вдруг блеснули глаза офицера.

В длинной с низким потолком казарме сидели на нарах солдаты и дымили цигарками. При появлении Потяжкина они вскочили, затоптали цигарки сапогами и выстроились в одну шеренгу. Было их человек пятнадцать.

- Смирно! - скомандовал писарь и, подойдя строевым шагом к Потяжкину, отрапортовал: - Ваше благородие! Действующие лица на месте, никаких происшествий не было.

- Начинать! - приказал Потяжкин.

Стуча сапогами, все двинулись к сцене. Репетиция началась.

Что это была за пьеса, я так толком и не узнал. Труба говорил, что это была не пьеса, а какой-то бред. Однако свою роль, аккуратно переписанную в тетрадку, он прочитал с большим вниманием, и, когда очередь выходить на сцену дошла до него, он сделал это с такой важностью, так раскатисто загрохотал своим басом, что Потяжкин. казалось, пришел в восторг.

- Каналья!.. Шельмец!.. - взвизгивал офицер, ударяя себя ладонями по бедрам. - Громыхай!

Труднее пришлось Артемке. Вся его роль состояла из набора дурацких фраз, кровожадного рычанья, а под конец - трусливого вопля. Артемке было гадко кривляться, но что же ему оставалось делать!

- Прищурь глаз! Оскаливай зубы! - неистово кричал ему Потяжкин. - Стой, я придумал новые слова. Кричи: "Товарищи, вперед за восьмичасовой рабочий день, чтоб, значит, работать нам от восьми до восьми" - И, довольный собой, заливался дребезжащим смехом.

Из казармы он привел Артемку и Трубу в штаб, где их опросили, а из штаба к себе на квартиру.

- Пейте! - приказал он, разливая по стаканам коньяк. - Пейте и благодарите судьбу, что привела вас к такому режиссеру. Я из вас Щепкиных сделаю, сто собак вам зубами в пятки!

Пил и сам, а выпив, хлопал ладонью по столу и хвастливо спрашивал:

- Ну как? Хороша пьеса?

- Сверхъестественная! - мотал Труба головой, будто ему дали понюхать крепкого хрена.

- То-то вот. А Иголкин - дурак. Говорит: "Зачем сечь мужиков подряд?" Нет, сто собак им зубами в пятки, сечь, так всех! Они вредней даже рабочих. Кто разграбил мою конюшню? Мужики! Кто выгнал моего папу из родного имения? Мужики! Всех, всех, всех!.. - взвизгивал он, ударяя кулаком по воздуху.

- Мудрое решение! - "одобрял" Труба. - Никаких исключений! Это вы правильно говорите. А спектакль надо ставить поскорей, а то как бы эти архаровцы не испортили нам всю музыку.

- Что? - уставился на Трубу Потяжкин опять помутневшими глазами. - Ха!.. Я их в Припекине собственной рукой вешать буду.

И опять у Артемки защемило в сердце: сквозь пьяную муть этих глаз на мгновение будто проглянула злобная настороженность.