Прошлогодний снег - Илья Суслов

Когда мы подъехали к моей остановке, я вдруг взял ее за руку и вывел из автобуса. И мы пошли.

— Почему ты пошла со мной?

— Не знаю.

— Почему ты такая?

— Мне страшно.

— Ну что ты? Чего ты боишься?

— Не знаю.

— Ты красивая.

— Я хочу любить.

— Почему же ты не выйдешь замуж?

— Глупый, я же сказала, что хочу любить.

— Полюби меня. Я так хочу, чтобы меня полюбили…

— У тебя добрые глаза.

— Не смейся надо мной…

— Что ты! Я говорю правду.

— Почему ты пошла со мной?

— У тебя добрые глаза. А ты любишь оперетту?

— Ненавижу.

— Я тоже. Я хочу, чтобы ты был талантливым.

— Зачем?

— А я буду тебе помогать. Ну вот, ты будешь писать книгу, а я буду сидеть рядом.

— Я не умею писать книгу.

— Ну, тогда ты изобретешь машину. А я буду чертить тебе ночью…

— Глупая, я никогда не изобрету машину.

— Ну и не надо. Ты будешь читать газету, а я буду смотреть на тебя. А потом ты уйдешь далеко-далеко… А я буду ждать. Ждать… ждать… и верить… И ты вернешься домой. А я буду стоять у дверей. А потом я укрою тебя и, когда ты уснешь, буду смотреть на тебя…

— Глупая…

— Ты знаешь, как страшно все время ждать?

— Конечно, знаю. Я и сам все время жду.

— Ты не уйдешь от меня? Не уходи. Пожалуйста. Я не могу, чтобы ты ушел…

Мы не сказали друг другу ни слова. Я боялся, что она что-нибудь скажет и все разрушит. Но она тоже молчала.

И мы пришли ко мне домой, и я поцеловал ее. И потом еще я долго целовал ее. А потом она ушла…

И мне было так хорошо, как будто я вернулся на Родину после долгой-долгой разлуки с ней…

8

На заочном факультете нас таких было пятеро. У нас была примерно одинаковая судьба, и мы вцепились в учебу, как будто приехали из голодного края. Мы расправлялись с предметами, как боксеры тяжелого веса с новичками. К концу первого семестра мы уже досрочно сдали все за первый курс. Теперь мы смогли оглянуться по сторонам.

Что же было впереди? Впереди была армия. Она постучала в мою дверь и тоном повестки из военкомата приказала явиться для несения службы. На заочников не распространялась льгота, предоставленная студентам-очникам. Заочники должны были служить. Я явился в военкомат.

— Товарищ Шифрин, — сказал мне майор, — пойдете служить в танковые войска. Нравится?

— Не очень, товарищ майор.

— Почему?

— Безотчетное чувство, товарищ майор.

— Ну, ну, не крути, Шифрин. А во флот пойдешь?

— Учиться хочется, товарищ майор.

— Учиться? А что ты думаешь, пошлем тебя учиться. По спецнабору. В высшую мореходку, а?

— Образование там высшее?

— Высшее инженерное.

Я представил себя: я надеваю клеши, тельняшку, бескозырку… Девушки идут навстречу. «Кто этот лихой моряк? Смотрите, да это Толя Шифрин. Ах, как он возмужал! Тяжело служить. Толя? — „Да как вам сказать? Труднее всего, когда на море баллов 9. Ты стоишь на мостике, весь продрог, но крепко держишь штурвал. Так держать! Что вы, смеетесь? Это вам не какая-нибудь сухопутная мямля. Это не шутка… „На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки“…“».

— Ну так как, Шифрин? Даю направление на врачебную комиссию.

— Так точно, товарищ майор!

— Ну, вот, совсем другое дело.

По Москве в мореходку отобрали человек пятьдесят. Всех нас послали на врачебную комиссию. Комиссия забраковала сорок восемь человек. Пропустила двоих, меня и еще одного, самбиста. Я был худ как жердь, на меня можно было смотреть только в профиль — фаса не было. Доктор пощупал мои тощие мускулы и сказал:

— Мясо на флоте нарастет.

— Ты, Шифрин, счастливчик, — сказал майор, — такую комиссию проскочить! Теперь все. Придет начальник отдела кадров мореходки, каперанг. Ты с ним побеседуешь — и с Богом!

Каперанг приехал через три недели. Он принимал нас в военкомате. Я уже чувствовал себя заправским моряком. Когда он меня вызвал, я щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и отрапортовал:

— Шифрин Анатолий, явился по вашему приказу!

Каперанг полюбовался мной из-за стола и отечески пробурчал:

— Лихой будет офицер… Готовы, товарищ Шифрин?

— Так точно, товарищ капитан первого ранга!

— Хорошо. Майор, принесите-ка мне личное дело товарища Шифрина.

Майор побежал за моим делом, а каперанг беседовал со мной за жизнь: живы ли родители, как учился в школе, как насчет дисциплины.

Майор принес папку, каперанг ее открыл, заглянул в анкету, и вдруг челюсть у него отвалилась и глаза стали совсем круглыми. Он посмотрел на майора и сказал ему:

— Вы что, майор, с ума сошли?

— Что такое?

— Да ты что? Ты что… — он увидел меня. — А ну, марш в коридор, вас вызовут.

Я стоял за фанерчатой дверью и слышал их разговор.

Каперанг: Ты что мне подсовываешь, майор? Порядка не знаешь?..

Майор: Виноват, товарищ каперанг, недоглядел! Да и рожа у него непохожая.

Каперанг: Рожа! Сюда смотреть надо, здесь все написано. Без глаз, что ли?

Майор: Виноват, бывает! Что же с ним теперь делать?

Каперанг: Как что? В армию отправь, в пехоту.

Майор: Я его в среднее танковое. Шифрин! Зайдите.

Я вошел. Рот до ушей. Белоснежная улыбка. Швейк.

— Вы чего улыбаетесь, Шифрин, — строго сказал майор. — И стоите как? Так вот в Высшем мореходном уже, к сожалению, закончен набор. Мы направляем вас в танковое училище.

— Никак нет, майор, — продолжая улыбаться, сказал я.

— Это что такое «нет», — взорвался майор. — Пошлем — и пойдешь!

— Никак нет, майор! — упрямо повторил я.

Мне было очень плохо. Какой-то комок у горла мешал мне говорить. Улыбка как будто приклеилась к моему лицу. Я не мог ее убрать.

Как отдаленный морской прибой я слышал выкрики майора: «Повестка… С вещами… Не уезжать…»

На улице была весна. Вдоль тротуаров неслись мутные ручьи, старательно обходившие глыбы серого снега, лежавшего на их дороге. Пахло воробьями. В водосточных трубах с шумом и треском разбивались грязные сосульки. На сердце у меня было холодно. У меня и сердца-то не было.

Я и сам не знаю, как дошел до института. Мимо меня пробегали беспечные студенты. Им-то что, им не идти в танковое. Самый короткий анекдот: Шифрин — танкист.

Уже работала приемная комиссия. В комнате сидела девушка, та самая, которой в прошлом году я сдавал документы.

— Привет, — сказал я, — студенты не требуются?

— Требуются, — сказала она.

— А я на второй курс. Я с заочного.

— Давай, у нас на втором курсе большой отсев. Подай заявление.

— Да ты что, — сказал я, — так не бывает.

— Бывает, — сказала она. — Чего же ты застыл, давай заявление, укажи отметки за первый курс.

Через две минуты она вышла из кабинета директора. На моем заявлении красным карандашом было начертано: «Принять на второй курс».

Я отключился. То есть я куда-то провалился. Когда я открыл глаза, передо мной стояла испуганная девушка со стаканом воды.

— Ты что, — говорила она, — что это ты?

— Справку, — прошептал я, — немедленно справку. Я студент. Я очник. Я на втором курсе.

Я зажал справку в правой руке. Левой рукой я придерживал правую руку, чтобы она не потерялась. Я шагал в военкомат. На улице была весна. Вдоль тротуаров журчали чистые сверкающие ручьи, они сметали остатки грязного снега и уносили их с собой. Пахло солнцем. В водосточных трубах весело трескались сосульки. Они пели весенние марши. На сердце у меня была весна. Сердце билось, как часы на Спасской башне.

— Ну что, Шифрин, — окликнул меня майор. — Завтра с вещами. Смотри, не опаздывай!

— Никак нет, майор, — сказал я, протягивая ему заветную справку.

Вошел каперанг.

Он схватил бумажку, пробежал ее глазами и восхищенно сказал:

— Умеют они устраиваться!..

Потом он хлопнул себя по бокам и сказал:

— Умеют они устраиваться!..

Я уходил, а в спину мне неслось это злобное и восторженное: «Умеют они устраиваться!..»

9

В ОТК со мной работал старик Сидоров. Это был добрый человек, исключительно равнодушный к работе. Ему было на все наплевать. Он утром неторопливо обходил цеха, трепался с рабочими о том, как хорошо было в старое время и что нынче совсем не то. Потом он возвращался в контору и целый день записывал в книгу мастеров свои впечатления о работе. Записи его не отличались разнообразием. Он писал: «машина № 1 — в порядке, машина № 2 — тоже в порядке, машина № 3 — в порядке…» Со стариком Сидоровым было просто приятно работать.

Летом он поехал в Клин или в Калинин и там умер.

На фабрике всполошились. Директор вызвал меня и сказал:

— Ты хорошо знал старика Сидорова. Поэтому я назначаю тебя председателем похоронной комиссии. Ты поедешь в Клин или в Калинин и привезешь гроб с телом старика Сидорова. Мы поставим его в нашем зале, а потом, попрощавшись, похороним за счет фабрики. Ты меня понял?