Загадочные страницы русской истории - Александр Бондаренко

НИКИТИН: После революции — контрреволюция.

ЛИСЕЙЦЕВ: Русское общество и Московское государство удержалось, по-моему, на двух столпах: первый — православная вера, та последняя грань, за которую русский человек никоим образом отступать не желал, второй — национальная консервативная идеология. Русские люди захотели жить, «как при прежних государях повелось». Новшества им были не нужны. Полякам они на переговорах совершенно четко говорили: «Вольностей мы ваших польских не хотим. Они только для знатных людей, простому же человеку от них хуже будет».

— То есть, выйдя из Смутного времени, Россия оказалась как бы отброшена назад по всем параметрам?

ЛИСЕЙЦЕВ: Нет, напротив! Ключевский сказал, что именно Смута впервые породила поколение, которое стало заботливо и тревожно посматривать на еретический Запад в поисках выхода из домашних затруднений, не поступаясь при этом принципами благочестивой старины. Там можно заимствовать что угодно — мушкеты, военный строй и т. д., не трогая народной души. Следует сохранить прежний порядок в неприкосновенности, оставить в незыблемости православие — и можно потихонечку модернизироваться, европеизироваться.

РОГОЖИН: Выход из Смуты произошел на единении царско-светской и церковной властей, что, на мой взгляд, дало колоссальный взлет, способствовало упорядочению системы государственного управления, упрочению централизованного государства. Это при том еще, что патриархом был отец царя.

— Однако мы совсем забыли про восстание Болотникова, некогда популярное у наших историков. Оно-то к чему привело?

МОРОЗОВА: Вопрос сложный. Некоторые считают, что так называемая крестьянская война под руководством Ивана Болотникова велась за отмену крепостного права. Но все дело в том, что крепостного права как такового еще не было. И за что тогда этот Болотников сражался?

НИКИТИН: Сейчас, думаю, ясно, что это никакая не была крестьянская война, хотя из учебника в учебник переходило как аксиома, что она, как и все крестьянские войны, имела сугубо прогрессивное значение. А в чем прогресс — в том, что на полстолетия было отодвинуто окончательное закрепощение крестьянства, тогда как крепостное право было в России явлением неизбежным? Предначертанное совокупностью исторических обстоятельств развитие России через период крепостничества как бы на полвека остановилось.

— Может, движение по одному из возможных направлений? И все же, какая задача стала приоритетной для молодого государя Михаила Романова?

МОРОЗОВА: Наводить в стране порядок! Это была самая первая, самая главная задача, которую он перед собой поставил. А потом по возможности возвращать утраченные территории — и эта задача также им решалась.

— Звучит достаточно злободневно.

Россия: история выживания

Главная проблема, с которой сталкиваются исследователи, — крайне ограниченное количество достоверных источников. Об этой проблеме, а так же о некоторых загадках прошлого — наш разговор с известными авторами исторических исследований Ярославом Кеслером и Сергеем Валянским.

— Современная концепция истории народов Евразии — когда она возникла? Кто стоял у истоков ее создания?

КЕСЛЕР: «Отцом истории» традиционно считается Геродот, труды которого относят к V веку до н. э. Ему, в частности, принадлежит описание скифов, имеющих прямое отношение к истории России — «Да, скифы мы…», — писал Александр Блок. Скифия изображалась на картах еще и в XV, и в XVI веках.

Известно, что в истории до сих пор главенствует не естественнонаучный подход, а идеологическая парадигма, которая определяется геополитическими и региональными экономическими и политическими интересами. Помните, у нас утверждалось, что история стала наукой только на основе идей Маркса и Энгельса — «исторический материализм». Однако и сегодня остается совершенно справедливым определение, данное истории в Британской энциклопедии 1771 года, где она названа «Историей деяний» (History of Actions): «История деяний — некоторым образом упорядоченный ряд достопамятных событий». Какие события считать достопамятными, каким образом их упорядочить, — это остается на усмотрение историографа. Потому все то, что понимается под историей сегодня, это историография, когда писания отдельных историографов так или иначе объединяются в «курсы истории» на основе общественного компромисса в условиях определенной политической конъюнктуры.

— С «истматом» — понятно. Каковы другие варианты трактовки истории?

КЕСЛЕР: Ну, до XVII века она строилась целиком на «божественной» идее, подчиненной, соответственно, интересам церкви. В период XVII–XIX веков главенствующей исторической идеей стала идея гуманизма. Таким образом, идейная направленность традиционной европейской истории очевидна: она сложилась в XVI–XVII веках, в эпоху Реформации и Контрреформации, в результате идейного компромисса между «клерикальными» историками и историками-«гуманистами» на почве укоренения философии национальной государственности. Заметим, что большинство философов того времени отличались идеологической беспринципностью: яркие тому примеры Николо Макиавелли и Мартин Лютер. Тех же, кто не хотел участвовать в идеологическом компромиссе, попросту уничтожали — Томас Мор в Англии, Джироламо Савонарола в Италии, Матвей Башкин в России… В результате единственными принципами крупнейших историков того времени стали лозунг Макиавелли — «Цель оправдывает средства» и клич Лютера — «Кто не с нами, тот против нас». Исходя из этих «принципов», австриец Куспиниан вывел непрерывную родословную Габсбургов от… Юлия Цезаря.

— То есть «ход истории» власть имущие определяли?

КЕСЛЕР: Современную историческую традицию, сложившуюся к середине XVII века, создал не только идейный компромисс новых империй и Папского Рима — ее создал и бизнес. С середины XV века стараниями прежде всего флорентийских банкиров Медичи, а затем банкирского дома Фуггеров история стала предметом весьма выгодного бизнеса — начиная от торговли «священными реликвиями» и кончая изготовлением и продажей «древних рукописей», позднее входивших в научный обиход… В это время происходит важное цивилизационное событие — появление книгопечатания, стимулированное неудовлетворенным рыночным спросом на книги. Именно тогда внезапно появляется изобилие только что обнаруженных «древних» рукописей и хроник. Они обрываются «где-то в древности»: типичный пример — летопись Саксона Грамматика, обрывающаяся в 1185 году и обнаруженная в 1514 году. Она была положена в основание истории скандинавских стран. То же касается и других хроник. Например, аналогичную «древнепольскую», простирающуюся до 1113 года, написал некий Галл Аноним, а обнаружена она в том же XVI веке и т. д. У каждой европейской монархии в течение XVI–XVII веков появился свой «Нестор-летописец». Характерно, что все подобные хроники «обнаружились» после некоторого обязательного разрыва во времени и не имели однозначной привязки к единой хронологической шкале. К какому времени отнести какую хронику в то время определяла не общепринятая сквозная хронология, которой еще не было, а, скорее, историческая география, привязанная сначала к какому-либо региону, а уж только затем отнесенная ко времени в прошлом. Такие «древние» хроники были, так сказать, «экспериментальным материалом» средневековых хронологов при создании традиционной истории.

— Как это обстоятельство трактует современная историческая наука?

КЕСЛЕР: При обнаружении хронологического разрыва традиционная история «обходит» его за счет географии и «сшивает» временные отрезки перемещением событий в пространстве. Поэтому в традиционной истории любых региона, страны, нации есть цивилизационные провалы, сопровождающиеся бурным расцветом цивилизации в некотором другом, достаточно отдаленном месте. Например, когда в Европе «настали мрачные века средневековья» и цивилизация откатилась назад, на Арабском Востоке «наступил расцвет новой цивилизации». Затем, лет через 700, уже Восток «впадает в варварство», а в Европе «наступает Возрождение». Характерно, что документы, призванные заполнить исторические лакуны, как правило, «счастливо обнаруживались» вслед за тем, как к этим лакунам привлекалось внимание общественности.

— Как же возникла нынешняя хронология мировой истории?

КЕСЛЕР: Вот что пишет наш современник — крупнейший западноевропейский историк Бернар Гене: «Одним из главных достижений учености XII века оказалось то, что она воспользовалась устными свидетельствами и устным преданием. Другим великим начинанием историков XII века, быть может, наиболее трудным, было освоение времени. В итоге ста лет эволюции весь Запад, наконец, согласился поместить каждый год в непрерывный ряд от Рождества Христова, и все без исключения стали, наконец, относить само Рождество к одному и тому же году — независимо от имевшихся сомнений и колебаний. Затем, после того как было установлено всеобщее согласие относительно христианской эры, историкам пришлось разрешить еще одну сложную задачу: указать год от Рождества Христова для различных дат, которые сообщали им тексты, и закрепить на одной и той же хронологической шкале факты, относительно которых ни письменные источники, ни память человеческая не сообщали точного времени. Знатоки церковных календарей, виртуозы по части хронологии, монахи XII века справились с этой задачей так успешно, что это и сегодня вызывает изумление».