Хлебушко-батюшка - Александр Александрович Игошев

уходит. А взволновался он сейчас потому, что подумал: кое в чем и он виноват. Как просил его Аверьянов весной оставить лаборантку Надежду Соломину на окладе агронома. Николай Иванович был непреклонен: «Уйдет? Ну что ж. Возьмем на ее место агронома с дипломом. По крайней мере, будем спокойны, никакая ревизия к нам не придерется». Теперь он вспомнил эту непреклонность и почувствовал, как краска начинает заливать шею и щеки.

— Человека, что бы мы ни говорили, тянет куда повыше. Ведь громадная разница: академия или рядовая сельхозстанция. Там и замах шире, и возможностей больше. И оклад…

Николай Иванович хотел осторожно намекнуть еще о тяжелом характере Аверьянова, но после короткого колебания промолчал: ни к чему вот так заглазно и мелочно отзываться о неуживчивом старике, который, он это чувствовал, неодобрительно следил за переменами на станции.

— Что вы думаете предпринять?

— В смысле?

— Кого назначите вместо Важенкова?

Николай Иванович не знал, что и ответить: об этом он еще не думал. У него были планы — передать все, кроме трав, институту или другим опытным станциям. Естественно, и пшеницу Аверьянова…

— Как вы находите Веру Александровну?

— Как к работнику у меня к ней нет претензий. Дело свое знает.

— Вот-вот. Агроном она отменный. К несчастью, как женщина — непозволительно красива.

Михаил Ионович с улыбкой грузно повернулся к сидевшему в кабинете человеку, молча слушавшему их и не принимавшему участия в разговоре. Николай Иванович тоже посмотрел в ту сторону. Рассеянный взгляд скользнул по человеку. В нем почудилось что-то знакомое, но Михаил Ионович, очевидно, не хотел знакомить их, и Лубенцов отвел глаза.

— Когда она работала у нас в институте, мужчины так и табунились за ней. Со стороны их жен ежедневные сцены ревности. На этой почве и случилась неприятная история. Жена одного специалиста открыто обвинила Веру Александровну в разрушении семьи. Пришлось развести их в разные стороны. Вера Александровна попросилась на станцию. В сущности она — несчастный человек. В молодости обманул ее мерзавец. У нее осталась от него девочка… Чем сейчас занимается Вера Александровна? Анализами в лаборатории? — Это относилось уже к Лубенцову. — Такая сидячая работа не по ней. Переведите-ка Верочку к Аверьянову.

То, как он произнес это имя «Верочка», будто называл родную дочь, и то, как при этом потеплел, стал совсем домашним его голос, говорило о том, что он относился к ней, словно к своей дочери, которую баловал и любил, а в несчастье еще и жалел, заботился о ней.

— Ну что ж, — Лубенцов без торопливости согласился с его предложением. — За Павлом Лукичом она будет как за каменной стеной, — пошутил он, и его круглые глаза лукаво и весело взблеснули.

— Да вот еще, я слышал, что у вас с нею…

— Бабьи наговоры, — покраснел Николай Иванович. — Ничего между нами не было и нет.

— Смотрите, — Михаил Ионович погрозил ему пальцем.

«Только-то и всего? Куда как страшно», — подумал Николай Иванович. Напряжение спало. Он удобно устроился и сидел теперь в кресле вольно. В отутюженной серой паре и сиреневой, расстегнутой на шее рубашке он выглядел моложавее своих тридцати шести лет. Положив на подлокотник руку и чуть откинув голову с зачесанными назад, волнисто лежавшими волосами, он улыбался дружески Михаилу Ионовичу. Но тотчас же что-то, точно электрическая искра, проскочило между ними. Квадратное, с желтыми пигментными пятнами лицо Михаила Ионовича неуловимо изменилось.

— А теперь о вас.

— Слушаю. — Лубенцов привстал.

— Что это вы, батенька, ни с кем не поговорив, не посоветовавшись, не обсудив такого важного дела, как будущее Вязниковской станции, решили бить во все колокола? Мы вас поддержали, когда вы поставили вопрос о травах, но о специализации станции уговора у нас с вами не было.

«Вон оно что. Ему известно про статью в журнале. Тем лучше…» Николай Иванович, как человек, которого застали врасплох, в отчаянности пошел напролом. Он знал за собой такую черту — собрать в критический момент в себе все свои силы и всю волю, и тогда в нем эти сила и воля клокотали через край.

— Вы имеете в виду статью в журнале? — задиристо выговорил он.

— Да. Вы уж, батенька, извините нас, стариков. Редактор журнала, мой давний знакомый, решил посоветоваться со мной, и я задержал ее опубликование.

Кровь отхлынула у Николая Ивановича с лица. Так, значит, статья не появится в журнале? Он на нее рассчитывал. Мысль в статье высказана дерзкая. Но если бы она была опубликована, руководству института волей-неволей пришлось бы согласиться с его идеей специализации Вязниковской станции на травосеянии. И вот пропал эффект неожиданности. А это было главным в его замысле.

Он, торопясь, сбивчиво заговорил. Пусть поймут его правильно. Он хотел… он хотел как можно быстрее сдвинуть дело с мертвой точки. Вопрос этот назрел, и полумерами тут не обойтись. Наука о травосеянии десятилетиями находилась на задворках. Да и теперь… Какой институт занялся по-настоящему гетерозисом трав? Назовите сельскохозяйственную опытную станцию, которая вела бы селекцию трав? Кто из крупных ученых взялся за решение главных, насущнейших вопросов травосеяния?.. Да и вообще исторически так сложилось, что зерновая проблема стала с самого начала доминирующей в растениеводстве. Академик Николай Иванович Вавилов вывез с прародины семена злаков. От них и ведут свой род нынешние лучшие сорта зерна. А кто решил эту задачу в травосеянии? Академик Вильямс? Он дал только общие указания в травосеянии, да и то применительно к зерновому хозяйству. Академик Лысенко? Его волновали иные проблемы. А потом двинули на поля кукурузу и о травах забыли — на добрый десяток лет вычеркнули их из баланса насовсем. Никто не отрицает: хлеб — всему голова. Один писатель назвал его именем существительным. Это так. И пока у нас хватало естественных сенокосов и пастбищ, никто и не оспаривал его приоритета в науке о земледелии. Но население растет, луга распахивают под пашни, тысячи гектаров отводятся под промышленные комплексы и города…

Во время своей речи Николай Иванович встал. Михаил Ионович, слушая, покачивал крупной, голой, глянцевито блестевшей головой; горячность Лубенцова ему нравилась. Николай Иванович закончил и сел. В открытую форточку было слышно, как шелестят под окном тополя. Где-то на участках с глухим треском поливал поле водомет. В приемной зазвонил телефон, и секретарша нажала кнопку зуммера. Михаил Ионович поднялся и прошел к аппарату. Поговорив, он вернулся и провел ладонью по выбритой шишковатой голове.

— Голубчик, — наконец сказал он ласково Лубенцову, — кто же с вами спорит?

— Да вот вы же…

— Все дело, батенька, в том, как решать эту проблему. Мы специализируем Вязниковскую станцию на