Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер

— Жуткая ночка, сэр, и должно быть, станет еще хуже, прежде чем дело пойдет на лад.

Всегда найдутся какие-нибудь утешители. Будучи в плохом настроении, Хорнблауэр буркнул что-то в адрес Брауна, и его настроение только ухудшилось при виде того, что Браун склонен принимать все это философски. Его жутко злило, что с ним обращаются как с расплакавшимся ребенком.

— Оденьте лучше тот шарф, который вам связала Ее светлость, сэр, — продолжал Браун, как ни в чем не бывало. — Утром будет чертовски холодно.

В одно движение он выдвинул ящик и достал шарф. Последний представлял собой квадрат из бесценного шелка, легкого и теплого, это была возможно, самая дорогая вещь, которой владел Хорнблауэр, принимая в расчет даже шпагу за сто гиней. Барбара вышила его, что стоило ей невероятных мучений, так как она ненавидела работать иглой и наперстком, и тот факт, что она сделала это, был самым ценным ее комплиментом в адрес Хорнблауэра. Хорнблауэр обернул им шею под воротником бушлата и остался очень доволен теплом и мягкостью, а также мыслями о Барбаре, которые возникли при этом. Собравшись с силами, он двинулся к двери, и преодолел пять ступенек, ведущих на квартердек.

Здесь царила непроглядная тьма, и после пусть жалкого, но света каюты, Хорнблауэр почувствовал, что ослеп. Вокруг свирепо завывал ветер, чтобы противостоять его напору, он вынужден был склониться. «Порта Коэльи» лежала почти на борту, хотя ветер был не с траверза, а с кормы. Качка была и бортовой и килевой. Брызги и пена, смешанные с дождем, лившимся на палубу, хлестали в лицо Хорнблауэру, пока тот пытался пробраться в относительно спокойное место. Даже когда его глаза привыкли к темноте, он едва смог различить смутно видневшийся угол зарифленного грот-марселя. Суденышко плясало под его ногами, словно взбесившаяся лошадь — море было бурным — даже через гул шторма Хорнблауэр слышал, как скрипят тросы рулевого привода, когда квартирмейстер поворачивал штурвал, чтобы удержать корабль на курсе. Хорнблауэр чувствовал, что Фримен где-то рядом, но не обращал на него внимания. Говорить было не о чем, а если бы и было о чем, то рев ветра сделал бы это весьма затруднительным. Он пропустил локоть через коечную сеть, чтобы стоять увереннее, и стал вглядываться во тьму.

На верхушке каждой волны, прямо перед тем, как «Порта Коэльи» взбиралась на нее, можно было различить пенный гребень. Впереди матросы работали на помпе: Хорнблауэр слышал разделенный промежутками времени глухой стук. В этом не было ничего необычного, так как при такой интенсивной качке швы должны были то сходиться, то расходиться, словно жующие челюсти. Где-то в темноте ночи, должно быть, плывут корабли, влекомые штормом, где-то суда выбрасывает на берег, и моряки гибнут в волнах прибоя, а этот безжалостный ветер ревет над ними. Дрейфуют якоря и рвутся канаты. И этот самый ветер проносится над жалкими бивуаками охваченной войной Европы. Миллион безымянных солдат, в недавнем прошлом простых крестьян, грудясь у огонька походных костров, которые им едва удается поддерживать, будет клясть этот ветер и дождь, лежа без сна в ожидании завтрашней битвы. Интересно, что именно от них, неисчислимого количества неизвестных, зависит, в значительной степени, его освобождение из сегодняшнего рабства. Накатил приступ морской болезни, и его вырвало в шпигаты.

Фримен что-то сказал ему, но разобрать слова было невозможно. Фримен вынужден был закричать громче.

— Мне кажется, я должен лечь в дрейф, сэр.

Фримен говорил сдержанно, несколько стесняясь. Положение его было непростым: согласно морским обычаям и законам он являлся капитаном этого корабля, и Хорнблауэр, пусть и стоявший на много рангов выше его, был не более чем пассажир. Только адмирал мог принять на себя командование в присутствии назначенного для этого офицера без долгих и сложных формальностей, капитан, даже имевший ранг коммодора, как, например, Хорнблауэр, не был в праве этого делать. С точки зрения положение, прописанных в Своде Законов Военного Времени, Хорнблауэр мог руководить только действиями «Порта Коэльи», то же, каким образом будут выполняться приказы, отданные Хорнблауэром, Фримен определял единолично. Формально, у Фримена имелось полное право решать, ложиться в дрейф или нет, однако вряд ли хоть один лейтенант, командующий восемнадцатипушечным бригом, позволил бы себе хладнокровно проигнорировать мнение коммодора, находящегося на борту, особенно если этим коммодором являлся Хорнблауэр, имеющий репутацию человека, нетерпимо относящегося к промедлениям и задержкам, возникающим при выполнении поставленной перед ним задачи. В любом случае, ни один лейтенант, думающий о своем будущем, не станет так поступать. Несмотря на тошноту, Хорнблауэр усмехнулся про себя, размышляя над дилеммой, стоящей перед Фрименом.

— Если вы хотите, то можете лечь в дрейф, мистер Фримен, — прокричал он в ответ, и Фримен тут же стал отдавать приказания через рупор:

— Лечь в дрейф! Убрать фор-марсель! Поднять грот-стень-стаксель. Квартермейстер, привести судно к ветру.

— Есть привести судно к ветру, сэр.

Спуск фор-марселя уменьшил давление на судно, а подъем стакселя сделал его более управляемым, а затем оно привелось к ветру. До того времени корабль пытался противостоять ветру, теперь же он покорился ему, как женщина уступает напору настойчивого возлюбленного. Судно встало на ровный киль, повернувшись к резким волнам правой скулой, ритмично опускаясь и поднимаясь на них, в то время как раньше металось самым непредсказуемым образом на волнах, заходивших с кормы. Грот-ванты правого борта образовали собой нечто вроде укрытия для Хорнблауэра, стоявшего за фальшбортом, так что казалось, что сама сила ветра несколько уменьшилась.

Глава 4

Все стало, без сомнения, более удобным, безопасным. Теперь для «Порта Коэльи» не существовало опасности потерять рангоут или паруса, или что швы разойдутся. Но это совсем не приближало ее к «Флейму» и его мятежной команде, наоборот, это означало, что ее сносит под ветер, все дальше и дальше от них. Под ветер! Хорнблауэру, как и большинству моряков, свойственно было маниакальное стремление всегда находиться с наветренной стороны от цели. Он злился на каждый ярд сноса сильнее, чем скряга, вынужденный расставаться со своим золотом. Поздней осенью в водах Канала, где западные шквалы — практически каждодневное явление, за любой снос востоку придется заплатить высокую цену. Каждый час дрейфа будет стоить им двух- трех часов лавирования, если только ветер не задует с востока, чего вряд ли можно ожидать.

А каждый час должен быть на счету: кто может себе представить, какое новое безумие могут затеять отчаявшиеся люди на борту «Флейма». В любой момент они, под воздействием паники, могут перебежать к французам, или же их вожаки могут покинуть судно и отправиться искать убежища во Франции, навсегда избегнув, таким образом, веревки палача. И в любой момент по флоту могли распространиться слухи, что одному из королевских судов безнаказанно удалось разорвать узы дисциплины, что с забитые некогда матросы, как равный с равным, ведут переговоры с лордами адмиралтейства. Хорнблауэр слишком хорошо представлял себе, какой эффект могут возыметь такие новости. Чем скорее матросы «Флейма» получат образцово-показательную порку, тем лучше. Вот только до сих пор у него не было ни малейшего представления о том, как это можно осуществить. Нынешний шторм вряд ли потревожит бриг мятежников — он легко может избежать его, укрывшись с подветренной стороны Нормандского полуострова. Судно такого тоннажа способно переместиться в любую точку залива Сены, с одной стороны, оно может уйти в Гавр, с другой — в реку Каэн.