Жажда смерти - Кирилл Шелестов

— Боюсь, без Москвы мы не обойдемся, — вздохнул Лисецкий. — Хотелось бы, но нет... Вряд ли. Не потянем. Есть у нас, конечно, еще Автозавод. Но отношения с ними, сам знаешь, какие...

— Зачем Автозавод? — пожал плечами Храповицкий. — Есть еще «Трансгаз». Вы же только час назад говорили, что Покрышкину пора на пенсию. Значит, надо помочь человеку.

Это было неожиданно и дерзко. Капкан для губернатора захлопнулся. Я оторопел. Амбиции шефа я знал лучше всех остальных, но замахиваться на «Уральсктрансгаз» с его стороны было почти так же фантастично, как Лисецкому рваться в президенты страны.

«Уральсктрансгаз» был огромной организацией, в которой, если мне не изменяла память, работало около двадцати пяти тысяч человек. В нашей области находилась лишь ее головная компания. И еще несколько дочерних подразделений располагались в соседних губерниях. По своим оборотам эта мощная государственная структура могла легко соперничать с «Русской нефтью», а может быть, и превосходила ее. Точных цифр я не знал. Но, в отличие от нефтяников, которые из-за низких цен на нефть вынуждены были останавливать добычу и замораживать скважины, газовики купались в деньгах. Черномырдин, бывший руководитель «Газпрома», в состав которого входил «Уральсктрансгаз», был недавно назначен премьер-министром. После чего влияние газового лобби сделалось безграничным.

Боковым зрением я увидел, как Пономарь хмыкнул не то скептически, не то с одобрением. Виктор и Вася замерли, вдавившись в подушки дивана.

Теперь план Храповицкого стал ясен всем. Он давал понять губернатору, что для осуществления грандиозного политического замысла необходимо срочно менять Покрышкина на него, Храповицкого. Причем делал это так, словно он, Храповицкий, не особенно-то и хотел. Словно это было нужно одному Лисецкому.

Лисецкий совершенно растерялся. Он уже догадался, что попался в расставленную Храповицким сеть, но было поздно. Некоторое время он сидел, изумленно хлопая глазами, как будто смысл, заключенный в словах Храповицкого, от него ускользал.

Он понимал, что все мы напряженно ждали его реакции, и, кажется, впервые за весь вечер утратил присущую ему самонадеянность.

— Не знаю даже, что сказать тебе, Володя, — промямлил он наконец. — Газпром не согласовывает со мной назначение региональных руководителей. Вот если бы речь шла об энергетике, я бы еще мог повлиять...

— Вы на все можете повлиять, — уверенно заявил Храповицкий. — Вы — губернатор крупнейшего в России региона. Вас знают в Москве. К вам прислушиваются. Вам есть что предложить взамен. Впрочем, — словно спохватился он, — решать, конечно, вам.

— Не знаю, — повторил Лисецкий. Он как-то сразу угас и сник. — К тому же Покрышкин мне друг...

— Сами же нас учили, что в политике нет друзей, — напомнил Храповицкий. И решив, что дальше Лисецкого дожимать не стоит, легко рассмеялся, обращая все сказанное в необязательную болтовню. — Да Бог с ним, с Покрышкиным. Давайте лучше выпьем за ваше будущее. За то, чтобы все ваши замыслы исполнились.

Он принялся разливать коньяк. Все с облегчением задвигались.

8

— Давно у тебя возникла эта идея насчет Покрышкина? — спросил я у Храповицкого, когда мы на заднем сиденье его машины часов в одиннадцать возвращались домой.

Прежде чем ответить, он достал из сумки тонкую короткую сигару и тщательно ее раскурил. После отъезда Лисецкого он сразу переменился. Пил мало, не терзал больше Пахом Пахомыча, был молчалив, а вскоре и вовсе решил уехать. Очевидно, президентские планы губернатора, впервые высказанные с такое открытостью, потрясли его так же, как и всех нас.

Но если остальные после отъезда Лисецкого лишь качали головой и перешептывались о том, что Лисецкого нужно срочно отговаривать, спасать и лечить, пока еще не поздно, то Храповицкий, с его железной хваткой, наверняка обдумывал, какую практическую пользу можно извлечь из замыслов губернатора.

— Да уж порядком, — рассеянно отозвался он. — Все ждал повода с Егоркой поговорить. Вот наконец получилось.

— Чего же ты от меня таился? — упрекнул я. — Мог бы и поделиться.

— А разве с тобой уже можно что-то обсуждать? — парировал он. — Спасибо, буду знать.

Я проглотил это, отлично зная, что именно он имеет в виду. В общем-то, у него были основания для сарказма. Последние несколько месяцев, прошедших после гибели Ирины Хасановой, я действительно был тяжел. Вряд ли я бы его услышал.

Особенно невыносимо было вначале. Я забывал есть и совсем не мог спать. Внутри все мучительно болело, и я поминутно смотрел на часы, чтобы увидеть, сколько я уже сумел протянуть. Это продолжалось сутками, день за днем, неделя за неделей. Я похудел килограммов на шесть. Случайно ловя в зеркале свое отражение, я отшатывался, не сразу понимая, что это изможденное существо со сжатыми губами и воспаленными глазами и есть я.

Я существовал в каком-то дурном, надрывном угаре. Обкурившись анашой до потери пульса, я до утра таскался по ночным клубам, затевал нелепые скандалы с незнакомой бандитской братвой, нарывался на неприятности и ввязывался в драки. Несколько раз меня волоком вытаскивала милиция и моя охрана.

Домой один я возвращаться не мог. Обложившись с двух сторон незнакомыми девицами, я неподвижно лежал на кровати, сжав зубы, и, проваливаясь во времени, тупо таращился в потолок, ожидая рассвета. Я не запоминал имен тех, с кем спал, и не спрашивал телефонов. Днем, на работе, я был раздражителен, взвинчен, плохо соображал и неадекватно реагировал на окружающих. Храповицкий отправлял меня в отпуск, но я почему-то отказывался. Должно быть, просто из упрямства.

Однажды ночью, в августе, уже отпустив охрану, я вдруг зачем-то сорвался на машине в Нижнеуральск. На мокром от дождя шоссе, ничего не видя перед собой, я на скорости вылетел в кювет и врезался в дерево. Отделался сломанными ребрами, сотрясением мозга, синяками и ссадинами. После этого эпизода у нас с Храповицким состоялся серьезный мужской разговор, в ходе которого мы обменялись нелестными характеристиками и послали друг друга по далеким адресам.

Я сознавал, что необходимо взять себя в руки. Я пытался. Я брал. То и дело призывал себя встряхнуться, придумывал сам себе дела и поручения. Но тот азарт, с которым я работал прежде, куда-то испарился. Похоже, навсегда. Все казалось мне ненужным и безразличным. Я словно бесцельно брел в тумане.

— Зачем тебе «Трансгаз»? — поинтересовался я. — Неужели тебе еще не надоело воевать? Чего тебе еще не хватает?

Вопрос пришелся ему не по вкусу.

— Всего! — резко отозвался он. — Мне всегда всего мало. В том числе и денег, если ты на это намекаешь. Но дело не в них. Я должен двигаться вперед. Это смысл моей жизни. Я же с ума схожу от скуки, когда хоть на секунду останавливаюсь! Как ты этого не понимаешь?! Я задыхаюсь в нашей конторе. Здесь я хозяин. Все отстроено, все понятно. Я знаю, что случится завтра и через год. Я путаюсь под ногами у собственных подчиненных. Мешаю им работать. Мне нужно что-то новое. Другое. Новые цели. Новые проекты.

В темноте он повернул ко мне свое обострившееся лицо с заблестевшими глазами.

— Я не могу без этого! — проговорил он почти просительно, словно признавался в каком-то проступке. — Я обязан к чему-то стремиться. Приказывать, подчиняться. Чего-то добиваться, кого-то побеждать, переигрывать. Это непреодолимый инстинкт. Он сильнее меня. Что-то военное, наверное.

— Или хищное, — предположил я.

— Или хищное, — согласился он, пожимая плечами. И добавил после паузы: — Разве у тебя самого внутри иначе устроено?

— Честно?

— Конечно, честно. Как же еще?

Грузный «мерседес» Храповицкого плавно катил по неосвещенной дороге, ведущей из кемпинга в город. За нами вереницей двигались машины охраны. Редкие встречные автомобили слепили нас фарами дальнего света. Темнота за тонированными стеклами казалась сплошной и черной. В кабине звучал какой-то металлический рок. Храповицкого это взбадривало. Меня утомляло.

— Если честно, то я устал жить, — признался я. — Надоело. Не хочу.

Он выпрямился как на пружинах.

— Офонарел? — рявкнул он. — Терпеть не могу эти слюнявые разговоры! Вены резать собрался? Раздолбай хренов! Или, может, пулю в лоб пустишь?

Он нарочно говорил грубо, не скрывая издевки.

— Надеюсь, это как-нибудь само собой разрешится, — ответил я примирительно. — Без моих усилий.

— Самолет разобьется? — фыркнул он. Я промолчал.

Он презрительно скривился.

— Нельзя так раскисать из-за бабы! — опять завелся он. — Это все трусость. Мужик должен бороться. Женщины, конечно, часть нашей жизни. Но всего лишь часть. И не самая главная.

— Это не из-за женщины, — вяло возразил я. — Это из-за жизни. Ты знаешь, для чего живешь. А я нет. Поэтому мне и неохота.

— Дурак ты! — решительно сообщил он. — Ты просто застоялся. Как и я. Хищники не могут в клетке. Они болеют и подыхают. Зато теперь мы вышли на охоту. У нас есть за что бороться.