Тайна трех - Николай Шпанов

— Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.

— Ах, эти! — сказала она с облегчением. — Это ботинки отца.

— Куда он ходил в них сегодня?

— Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.

— Только не это! Нет, нет, не делайте этого, прошу вас.

— Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли. Хотя нет… позвольте. Утром они стояли в кухне. Значит, он зашёл, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял. Только так. Да, вероятно, так оно и было.

 — Благодарю вас за объяснение, Рагна. Вы… очень умная девушка, с вами приятно иметь дело. Очень прошу вас не беспокоить кассира расспросами об этих несчастных ботинках. Так будет лучше. Обещаете мне?

— Если это нужно…

— Очень нужно.

Хлопнула входная дверь, и мы остались одни. Кручинин несколько мгновений стоял в раздумье и молча пошёл прочь, как будто меня тут вовсе и не было.

Двери «Гранд отеля» оказались запертыми, но окна кухни были ещё ярко освещены.

Я отворил дверь своим ключом, и мы намеревались прошмыгнуть в комнату незамеченными, но это нам не удалось. Дверь кухни отворилась, и хозяин приветливо пригласил нас войти. Там мы застали всё ту же компанию: кроме хозяйки около потухшего камелька сидели кассир и пастор. Меня поразило, что Видкун Хеккерт до сих пор не ушёл домой.

И я невольно вспомнил об его ботинках, стоящих там, в его собственном коттедже! Сейчас он был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром — с самого дня нашей поездки на острова. Я даже вспомнил, что эти сапоги он надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Сегодня ему понадобилось забегать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было несподручно бегать по горам? А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней. Царапины могли привлечь внимание и вызвать расспросы, где он умудрился изрезать сапоги? Расчёт был верен. И если бы он был именно таков, то я готов был признать самообладание этого старика, умеющего так ловко разыгрывать роль убитого горем человека и столь хладнокровно продумывать каждый свой шаг.

Я был так поглощён этими размышлениями, что не слышал, о чём говорят за столом. Мое внимание привлёк странный знак, дважды повторённый Кручининым кассиру. Повинуясь этому знаку, кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни мне, ни, конечно, остальным не было слышно, о чём они шептались. И только я один видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнот. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.

Вскоре все мы заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно глядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти домой один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз довольно резко сказал:

— Идите, идите, Видкун, я сейчас вас догоню.

К моему удивлению, я не заметил в кассире и тени недовольства таким заявлением. Наоборот, он даже как будто обрадовался и, поспешив всем поклониться, ушёл.

— Можно подумать, что старик боится ходить один, — сказал я пастору.

— Так оно и есть, — подтвердил пастор. — А получив от вашего друга такую пачку денег, — пастор выразительно глянул на Кручинина, — он будет трястись, как осиновый лист.

Я не заметил ни смущения, ни удивления у Кручинина, когда он узнал, что пастор видел, как он передавал деньги Хеккерту.

— Согласитесь, что старик заслужил эту тысячу крон, — спокойно произнёс мой друг.

— Малая доля того, что он должен получить в награду за открытие немецкого клада.

— Тысяча крон!.. Но я не понимаю, о каком кладе вы говорите? — воскликнул пастор.

— О ценностях ломбарда, спрятанных немцами.

— А при чём тут наш кассир?

— Теперь я… знаю, где они спрятаны. И должен вам признаться: не понимаю, как вы при вашей проницательности и влиянии на кассира давным-давно не узнали от него эту тайну.

— При моём положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела.

— Но теперь, когда мы уже знаем, где спрятаны ценности, вы, конечно, поспособствуете, чтобы вещи попали в руки владельца?

— Завтра же переговорю об этом с фогтом, — сказал пастор,

— Значит, позволите передать это дело в ваши руки? Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.

— Как вам будет угодно… Мне остаётся только узнать, где… их искать.

— Завтра я покажу вам это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги.

— Однако мне пора, — спохватился пастор. — А то кассир подумает, что я его покинул на волю разбойников, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся на его особу. Спокойной ночи! 

Весело насвистывая, Кручинин отправился к себе в комнату. А я, ничего не понимая, уныло плёлся за ним, задавая себе вопрос, следует ли расспросить обо всём Кручинина или подождать, пока он сам соблаговолит поделиться со мною.

И не успел я додумать, как вдруг на улице, один за другим, раздались два выстрела. Через минуту к нам в комнату уже стучался хозяин.

— О, господа русские! — лепетал он трясущимися губами: — Кассир убит, пастор ранен!..

8. САМОЕ НЕОЖИДАННОЕ

Не успел я опомниться, как Кручинин был на улице. Я бросился следом.

Несколько человек уже возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в гостиницу. Сам пастор был невредим, только в его куртке была сквозная дыра от пули.

С ловкостью, близкой к сноровке медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось сквозное пулевое ранение в верхнюю часть правого и в середину левого лёгкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как всё произошло: нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку и едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела и пастор тут же почувствовал, как кассир повис на его руке. Тотчас раздался и второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего, который скрылся.

Воцарившаяся тишина была нарушена появлением Рагны. Узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, она попросила оставить их наедине. Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что немедленно уходит, чтобы позвать фогта и аптекаря. Так хочет отец.

Пока мы с пастором помогали ей в холле одеваться, Кручинин вернулся в гостиную, где лежал больной. Но пробыл он там очень недолго. Пастор ещё только затворял дверь за Рагной, а Кручинин уже вернулся в холл.

— Я не хотел расстраивать девушку, ваш диагноз не совсем точен, — обратился Кручинин к пастору, — по-моему, кассир плох.

— Вы думаете… он умрёт?

— Совершенно уверен, — решительно произнёс Кручинин.

— В таком случае мне лучше всего быть возле него, — сказал пастор.

— Да, конечно. Во всяком случае до тех пор, пока не придёт хотя бы аптекарь.

Пастор послушно прошёл в гостиную. Жестом приказав мне оставаться у двери, Кручинин одним неслышным прыжком очутился возле вешалки, где висели пальто кассира и верблюжья куртка пастора, снял их и поспешно унёс к себе в комнату. Через несколько минут он выглянул в дверь и, поманив меня, сказал:

— Дай мне твою лупу и оставайся тут. Постарайся занять пастора, если он выйдет. Но ни в коем случае не мешай ему поговорить с кассиром. Мне кажется, что этот разговор кое-что ещё выяснит.

Я был чрезмерно утомлён переживаниями этого дня и, по-видимому, задремал на несколько минут. Во всяком случае, мне показалось, что во сне слышу шум подъехавшего автомобиля. Открыв глаза, я успел увидеть, как гаснет за окном яркий свет автомобильных фар. По-видимому, услышал приближение автомобиля и Кручинин: он вбежал в холл и торопливо повесил на место куртку пастора и пальто кассира.

Пастор, сидевший в гостиной, окна которой выходили на другую сторону, ничего не знал. Он вышел в холл лишь тогда, когда там уже раздевались фогт и приехавший с ним врач.

Осмотрев Хеккерта, врач заявил, что опасности для жизни нет. Он сделал предохранительное впрыскивание, переменил повязку и заявил, что утром извлечёт застрявшую в левом боку пулю.

Все вздрогнули от молодого радостного смеха, которым огласилась вдруг гостиная. Оказалось, что это смеётся пастор.

— Простите, — сказал он, несколько смутившись. — Не мог сдержать радости. Он будет жить?! Это хорошо, это очень хорошо! — он стремительно подошёл к врачу и несколько раз сильно потряс ему руку.