Стихотворения - Саша Черный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невольное признание
Гессен[106] сидел с Милюковым[107] в печали.Оба курили, и оба молчали.
Гессен спросил его кротко, как Авель[108]:«Есть ли у нас конституция, Павел?»
Встал Милюков. Запинаясь от злобы,Резко ответил: «Еще бы! Еще бы!»
Долго сидели в партийной печали.Оба курили, и оба молчали.
Гессен опять придвигается ближе:«Я никому не открою – скажи же!»
Раненый демон в зрачках Милюкова:«Есть – для кадет! А о прочих ни слова…»
Мнительный взгляд на соратника бросив,Вновь начинает прекрасный Иосиф[109]:
«Есть ли…» Но слезы бегут по жилету —На ухо Павел шепнул ему: «Нету!»
Обнялись нежно и в мирной печалиДолго курили и долго молчали.
<1909>Молитва[110]
Благодарю Тебя, Создатель,Что я в житейской кутерьмеНе депутат и не издательИ не сижу еще в тюрьме.
Благодарю Тебя, Могучий,Что мне не вырвали язык,Что я, как нищий, верю в случайИ к всякой мерзости привык.
Благодарю Тебя, Единый,Что в Третью Думу[111] я не взят, —От всей души, с блаженной минойБлагодарю Тебя стократ.
Благодарю Тебя, мой Боже,Что смертный час, гроза глупцов,Из разлагающейся кожиИсторгнет дух в конце концов.
И вот тогда, молю беззвучно,Дай мне исчезнуть в черной мгле, —В раю мне будет очень скучно,А ад я видел на земле.
1908Всё то же
В Государственном совете[112] одним из первых будет разбираться дело о том, признаются ли Бестужевские курсы[113] высшими. Спор этот ведется уже семь лет.
«Речь»В средневековье шум и гамСхоласты подняли в Париже:[114]Какого роста был Адам?И был брюнет он или рыжий?
Где был Господь (каков Париж!)До первых дней земли и неба?И причащается ли мышь,Поевшая святого хлеба?..
Возможно ль «высшими» иль нетПризнать Бестужевские курсы?Иль, может быть, решит СоветНазвать их корпусом иль бурсой[115]?
Ведь курсы высшие – давно,И в самом высшем смысле слова,Ведь спорить с этим так смешно,Как называть реку коровой.
Вставлять в колеса палки всем,Конечно, «высшее» призванье, —Но в данном случае совсемБессильно старое брюзжанье.
А впрочем… средние векаУ нас гостят, как видно, цепко.Но ведь корова не река —И не в названье здесь зацепка…
<1909>Веселая наглость
Русский народ мало трудится.
Марков[116]. 2-й Съезд дворян[117]Ах, сквозь призмуКретинизмаГениально прост вопросец:Наш народ – не богоносец,А лентяйИ слюнтяй.
В самом деле, —Еле-елеКовырять в земле сухойСтаромодною сохой —Не работа,А дремота.
У француза —Кукуруза,Виноград да лесопилки,Паровые молотилки.А у нас —Лень да квас.
ЛежебокамЗа урокомЧто бы съездить за границу —К шведам, к немцам или в Ниццу?Не хотят —Пьют да спят.
Иль со скукиХоть наукиИзучали бы, вороны:Философию, законы…Не желают:Презирают!
Ну, ленивы!Даже «Нивы»[118]Не хотят читать, обломы.С Мережковским[119] не знакомы!!Только б жрать,Только б спать.
Но сквозь призмуКритицизмаВдруг вопрос родится яркий:Как у этаких, как Марков,Нет хвостовИ клыков?
1909Послания
Послание первое
Семь дней валяюсь на травеСредь бледных незабудок,Уснули мысли в голове,И чуть ворчит желудок.
Песчаный пляж. Волна скулит,А чайки ловят рыбу.Вдали чиновный инвалидВедет супругу-глыбу.
Друзья! Прошу вас написать —В развратном ПетербургеТакой же рай и благодать,Как в тихом Гунгербурге[120]?
Семь дней газет я не читал…Скажите, дорогие,Кто в Думе выкинул скандал,Спасая честь России?
Народу школа не дана льЗа этот срок недельный?Какая в моде этуаль?И как вопрос земельный?
Ах, да – не вышли ль, наконец,Все левые из Думы?Не утомился ль Шварц[121] – делец?А турки?.. Не в Батуме?
Лежу, как лошадь, на траве —Забыл о мире бренном,Но кто-то ноет в голове:Будь злым и современным…
Пишите ж, милые, скорей!Условия суровы:Ведь правый думский брадобрейСкандал устроит новый…
Тогда, увы, и я и выНе будем современны.Ах, горько мне вставать с травыДля злобы дня презренной!
1908ГунгербургПослание второе
Хорошо сидеть под черной смородиной,Дышать, как буйвол, полными легкими,Наслаждаться старой, истрепанной «Родиной»[122]И следить за тучками легкомысленно-легкими.
Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею,Смотреть с веранды глазами порочными,Как дворник Петер с кухаркой АгашеюУгощают друг друга поцелуями сочными.
Хорошо быть Агашей и дворником Петером,Без драм, без принципов, без точек зрения,Начав с конца роман перед вечером,Окончить утром – дуэтом храпения.
Бросаю тарелку, томлюсь и завидую,Надеваю шляпу и галстук сиреневыйИ иду в курзал на свидание с Лидою,Худосочной курсисткой с кожей шагреневой.
Навстречу старухи, мордатые, злобные,Волочат в песке одеянья суконные,Отвратительно старые и отвисло-утробные,Ползут и ползут, словно оводы сонные.
Где благородство и мудрость их старости?Отжившее мясо в богатой материиЗаводит сатиру в ущелие яростиИ ведьм вызывает из тьмы суеверия…
А рядом юные, в прическах на валиках,В поддельных локонах, с собачьими лицами,Невинно шепчутся о местных скандаликахИ друг на друга косятся тигрицами.
Курзальные барышни, и жены, и матери!Как вас нетрудно смешать с проститутками,Как мелко и тинисто в вашем фарватере,Набитом глупостью и предрассудками…
Фальшивит музыка. С кровавой обидоюКатится солнце за море вечернее.Встречаюсь сумрачно с курсисткой Лидою —И власть уныния больней и безмернее…
Опять о Думе, о жизни и родине,Опять о принципах и точках зрения…А я вздыхаю по черной смородинеИ полон желчи, и полон презрения…
1908ГунгербургПослание третье
Ветерок набегающийШаловлив, как влюбленный прелат.Адмирал отдыхающийПоливает из лейки салат.
За зеленой оградою,Растянувшись на пляже, как краб,Полицмейстер с отрадоюИз песку лепит формочкой баб.
Средь столбов с перекладинойПедагог на скрипучей доскеКормит мопса говядиной,С назиданьем при каждом куске.
Бюрократ в отдаленииКрасит масляной краской балкон.Я смотрю в удивленииИ не знаю: где правда, где сон?
Либеральную бородуВ глубочайшем раздумье щиплю…Кто, приученный к городу,В этот миг не сказал бы: «Я сплю»?
Жгут сомненья унылые,Не дают развернуться мечте, —Эти дачники милыеВ городах совершенно не те!
Полицмейстер крамольниковЛепит там из воды и песку.Вместо мопсов на школьниковПедагог нагоняет тоску.
Бюрократ черной краскоюКрасит всю православную Русь…Но… знакомый с развязкою —За дальнейший рассказ не берусь.
1908ГунгербургПослание четвертое
Подводя итоги летомГрустным промахам зимы,Часто тешимся обетом,Что другими будем мы.Дух изношен, тело тоже,В паутине меч и щит,И в душе сильней и строжеГолос совести рычит.
Сколько дней ушло впустую…В сердце лезли скорбь и злость,Как в открытую пивную,Где любой прохожий – гость.В результате: жизнь ублюдка,Одиноких мыслей яд,Несварение желудкаИ потухший, темный взгляд.
Баста! Лето… В семь встаю я,В десять вечера ложусь,С ленью бешено воюя,Целый день, как вол, тружусь.Чищу сад, копаю грядки,Глажу старого кота(А вчера играл в лошадкиИ убил в лесу крота).
Водку пью перед едою(Иногда – по вечерам)И холодною водоюОбтираюсь по утрам.Храбро зимние сомненьяНеврастеньей назвал вдруг,А фундамент обновленьяВсё не начат… Недосуг…
Планы множатся, как блохи(Май, июнь уже прошли).Соберу ль от них хоть крохи?Совесть, совесть, не скули!Вам знакома повесть эта?После тусклых дней зимыЛюди верят в силу летаЛишь до новой зимней тьмы…
Кто желает объясненьяЭтой странности земной,Пусть приедет в воскресеньеПобеседовать со мной.
1908ГунгербургПослание пятое
