Чертов дом в Останкино - Андрей Добров

– Ага, – пробормотал Крылов. – Вот загадка. Ну ничего, сам посмотрю, что там и как. Каши хочешь? Там еще осталось.

Он принялся за утку, запивая ее вином.

К концу завтрака явился хозяин трактира, волоча за собой большую корзину, набитую припасами. Иван Андреевич расплатился и приказал Афанасию приторочить корзину, а сам, накинув плащ, пошел во двор облегчиться за пристройкой. Наконец, оправив платье, он полез в бричку и тут краем глаза заметил, как Митрофан передает кучеру конверт с сургучной печатью. Афанасий быстро оглянулся на попутчика, но Крылов успел отвернуться.

После того как кучер занял свое место на облучке и тронул с места, Иван Андреевич спросил:

– Никак ты корреспонденцию тут получаешь, а?

– Чавой? – откликнулся Афанасий.

– Письмо.

– А, тетка прислала. С оказией.

Он заставил лошадей пойти рысью.

– Поспи, барин, дорога длинная, ехать надо быстро. Теперь остановимся не скоро.

Петербург. 1844 г.

Крылов отложил сигару и закашлялся. Доктор Галер встал, чтобы пощупать пульс больного, но поэт махнул на него дряблой рукой.

– Ничего, – прохрипел он. – Нет времени! Пиши дальше. Может, тебе квасу или вина?

– Кофе, – попросил доктор. – И еще… я не успел позавтракать.

Крылов кликнул кухарку и приказал принести большую чашку крепкого кофе, ветчины и немецких рогаликов. Пока требуемое не доставили, он сосредоточенно молчал, глядя в окно на темные крыши и шпили, как будто подпиравшие низко нависшие петербургские облака. Наконец он сказал:

– Описывать всю дорогу до Москвы я не буду. Довольно с нас и книжки Радищева. Хотя, если говорить честно, Александр Николаевич описал вовсе не настоящее путешествие. Это было чистой воды литературный вымысел, гипербола, которую все вдруг восприняли совершенно серьезно. Глупейшая история – собрав в книжке все пороки нашего общества, которые могло выдумать его чистое сердце, Радищев думал, что императрица прочтет и исправит жизнь. Но в том-то и дело: розыск, учрежденный императрицей, показал – написанное – сплошь выдумка. И хотя в жизни произвол, леность и жестокость случаются часто, все конкретные происшествия, описанные Радищевым, оказались чистой литературой. Это-то и взбесило Екатерину, что привело несчастного Радищева в крепость.

От себя же скажу только, что тогда я еще был молод и не страшился выезжать из теплой квартиры в холода и жару. Да и не могу я вспомнить путь из столицы в Первопрестольную – это было как нырнуть с одного берега и вынырнуть на другом. А посредине – вечный холод, стремительное течение, борьба с усталостью и желанием уснуть, чтобы не проснуться. Впрочем, и в следующие годы мне пришлось много ездить по России, часто выскакивая в одном камзоле, чтобы, бросившись в экипаж, мчаться подалее, прислушиваясь, не стучат ли за спиной копыта драгунских лошадей.

– Так было? – удивился доктор Галер.

– Было, было, – ответил Крылов. – Но не имеет отношения к этой истории. Итак, кроме случая с письмом от тетушки, почитай, не было ничего интересного. Тряска и холод. Слава богу, осень стояла хоть и холодная, но сухая, так что нам пришлось всего раза три вытаскивать бричку из непролазной грязи. По вечерам я пил чай на остановках, ел дрянную еду и считал набитые кочками шишки. Конечно, между прочим, думал я, что за странная тетка, которая была так хорошо осведомлена о нашем маршруте? И запечатывала письмо сургучом. Может, мой конюх не так-то и прост? Может, он племянник фрейлины двора? Нет, конечно! Ясно было, что письмо это послано совсем не родственницей моего Афанасия и речь в нем шла вовсе не о продаже сарая, как уверял меня кучер, когда я на следующей остановке пытался выведать содержание этого послания. У меня даже возникла идея выкрасть письмо, но я не смог приметить, куда Афанасий его сунул.

Так или иначе, мы быстро катили в сторону Москвы, пока дожди все же не припустили и не превратили привычно дороги в болота. Поначалу мне казалось, что за неделю пути из Петербурга в Первопрестольную я сойду с ума от скуки с таким собеседником, как Афанасий. Но я ошибся. Он оказался замечательным рассказчиком простонародных побасенок. Прямо хоть сейчас записывай и издавай в журнале. Одно плохо – все они были чрезвычайно скабрезными. Так, однажды в дождь мы проезжали мимо красивого пруда с лебедями. Пруд, вероятно, принадлежал помещику, чья обветшавшая усадьба с заколоченными окнами стояла за аллеей, проходившей позади пруда. Указав длинным кнутом в сторону лебедей, Афанасий спросил, знаю ли я побасенку про лебедя, рака и щуку.

– Нет, не слыхал, – ответил я.

– Ну! – воскликнул он. – Жили-были лебедь с лебедушкой. Вроде как жили они хорошо, да только мужик-то лебединый пил горькую. Ну, лебедушке это надоело, вот она и улетела в теплые края, на Туретчину. А мужика своего похмельного бросила. Проспался он, а бабы нет. Ну, думает, и хрен с ней, никто шипеть не будет. Поплавал он в пруду день, проплавал второй. А потом невтерпеж ему стало – хоть лебедь и птица, а естество в нем мужское тоже есть. Вот и думает – кого ж ему еть, когда жена улетела? Тут видит – щука близ берега плавает. Он к ней – щука, говорит, давай побалуемся, а то жена моя тю-тю, а естество требует. Давай, говорит щука, токмо у меня муж ревнивый – рак! Ничего, говорит лебедь, мы по-быстрому. Он пока доползет, мы все дело и кончим. Ты на дно уйдешь, а я в небо улечу – он за нами и не угонится. Ну, и начали они еться, а рак-то туточки, под кустиком сидел. Как увидел он это непотребство – хвать лебедя за хозяйство! Лебедь от боли орет, крыльями хлопает, взлететь пытается, а не может – застрял в щуке! Щука на дно тянет – и тоже – никак! А рак их в кусты тащит…

Он замолчал.

– Ну! – не выдержал я. – Так чем дело кончилось?

– Вестимо, моралью.

– Какой?

– Отчекрыжил он лебедю елду по самые перья и говорит: не будешь вперед зариться на чужих баб. И с тех пор лебеди никогда с щуками не етятся.

Я аж крякнул.

– Все? – спросил я. – А раньше как? Было?

– Ага, – кивнул кучер. – Раньше всякое бывало. Такая вот басня.

– Это не басня, братец ты мой! – сказал я. – Это черт знает что! Лафонтен бы со стыда сгорел.

– Может, и сгорел, – отозвался кучер. – Я такого не знаю. Может, из немцев он? Да только и немцы, когда напьются, такое порассказать могут, что святых выноси.

Мы ехали дальше. Казалось, что я забуду эту дурацкую историю, но почему-то она все лезла и лезла мне в голову. Пока на повороте у одной грязной деревушки я не увидел, как два воза сцепились оглоблями. Крестьяне, ехавшие на возах, орали почем зря, но ни один из них не желал сойти на землю и расцепить оглобли, чтобы освободить свои повозки, только понуждая к этому своего противника. Уже, казалось, далеко осталась и та деревня, и мужицкие возы, как вдруг в голову мне пришла фраза: «Когда в товарищах согласья нет…»

Вечером на станции я вынул из кармана тетрадку, спросил чернил и перьев, а потом в один присест написал смешную басню про лебедя, рака и щуку, которую ты, вероятно, знаешь.

Доктор машинально кивнул. Он не читал басен Ивана Андреевича, но решил согласиться, чтобы не раздражать пациента.

Москва. 1794 г.

Через неделю бричка Крылова подъехала к Тверской заставе в Камер-Коллежском вале. Кучер указал на тучи впереди:

– Неласково встречает Первопрестольная.

Крылов разлепил глаза и сонно посмотрел на линию вала, поросшую жухлой травой. Вытащив из кармана початую бутылку вина, заткнутую платком вместо пробки, он сделал большой глоток и задумчиво сказал:

– Надеюсь, хоть поужинать я успею…

У заставы скопилось множество телег, груженных товаром, несколько бричек и даже две кареты. Солдаты проверяли телеги, заставляя мужиков откидывать рогожу, очередь двигалась медленно. Офицер скучал, присев на скамейку и куря тонкую фарфоровую трубку. Афанасий то пускал лошадей шагом, то снова натягивал вожжи, чтобы не наехать на двигавшийся впереди экипаж. Крылов вылез из брички, чтобы размять затекшие ноги и раскурить одну из сигар императрицы.

– Черт знает что, – сказал он с досадой кучеру. – Нельзя ли как-нибудь проскочить?

– Здесь завсегда так, – ответил Афанасий. – Уж больно тракт оживленный.

– Так, может, до другой заставы доехать?

– Ничто! Дольше будем объезжать.

Сзади послышался стук копыт. Крылов обернулся и увидел простую карету с занавешенными окнами. Кучер резко затормозил и крикнул Афанасию, спрашивая, как давно он тут стоит. В этот момент занавеска на окне чуть отодвинулась, и в нем показалось миловидное женское лицо. Дама заметила Ивана Андреевича и кивнула ему. Крылов кивнул в ответ, хотя и не узнал женщину. Но она отворила дверь и крикнула:

– Месье Крылов, это вы?

Иван Андреевич удивился, но подошел к самой дверце.

Женщина действительно была молода и очень хороша собой. У нее были кругленькие близко посаженные карие глаза, курносый носик и губки, которые так и норовили сложиться сердечком. Лисичка, а не девушка.