Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

А теперь Бероун, спутник смерти, сам погиб то ли от собственной, то ли от чужой руки. Каким секретом он хотел поделиться во время той краткой прогулки до здания парламента, навечно останется тайной. Но если он и впрямь был убит, все секреты должны выйти наружу, о них будут рассказывать его мертвое тело, интимные подробности его жизни, его родные, его враги и друзья устами кто правдивыми, кто предательскими, кто дрожащими, кто с готовностью, а кто с неохотой. Убийство как ничто иное взламывает неприкосновенность частной жизни, а равно и многого другого. И Дэлглишу казалось насмешливой гримасой судьбы то, что именно он, человек, которому Бероун выказал готовность довериться, будет вынужден начать этот неумолимо-насильственный процесс.

Они почти доехали до церкви, когда он мысленно вернулся в реальное время. Массингем вел машину в непривычном для него молчании, словно чувствуя, что шеф будет благодарен ему за эту краткую тишину между «знать» и «видеть». А как ехать, ему спрашивать не требовалось. По своему обыкновению, он, прежде чем тронуться в путь, сверился с картой города. Они миновали Харроу-роуд и как раз поравнялись с комплексом зданий больницы Святой Марии, когда слева в поле зрения возникла колокольня церкви Святого Матфея. Ее поперечные каменные пояса, высокие арочные окна и медный купол напомнили Дэлглишу башенки, которые он трудолюбиво строил в детстве из кубиков: один шаткий кубик на другой, – пока все они с грохотом не рушились на пол детской. Была для него в этом здании такая же отчаянная неустойчивость, так что, глядя на него, ему даже хотелось инстинктивно пригнуться и отшатнуться в сторону.

Не произнеся ни слова, Массингем на следующем перекрестке повернул налево и стал приближаться к церкви по узкой дороге, с обеих сторон обрамленной рядами террасных домов. Все они были почти одинаковые: маленькие окошки наверху под крышей, узкие крылечки и квадратные эркеры, – но было очевидно, что здесь идет своя, особая, жизнь. Некоторые, немногие, дома еще несли на себе красноречивые свидетельства присутствия множества прошедших через них жильцов: неухоженные лужайки, отшелушившаяся краска, задернутые шторы. Но на смену этим домам уже приходили новые яркие «спичечные коробки» – мечта претендентов на социальное жилье: свежеокрашенные двери, фонари на низких столбиках, кое-где подвешенные цветочные горшки, асфальтированные пятачки для автомобиля в палисаднике перед домом. Высившееся в конце улицы огромное тело церкви с ее взмывающими ввысь почерневшими от копоти каменными стенами выглядело сколь неухоженным, столь и неуместным посреди этого бытового самодовольства.

Массивная северная дверь, не посрамившая бы и собор, была закрыта. Стоявшая рядом доска с въевшейся грязью сообщала имя и адрес приходского священника, а также расписание служб, но в остальном ничто не давало оснований предположить, что эту дверь когда-либо открывали. Они медленно проехали по узкой асфальтированной дорожке между южной стеной церкви и ограждением канала, по-прежнему не заметив никаких признаков жизни. Скорее всего слух об убийстве еще не успел распространиться. У южного входа были припаркованы лишь две машины. Одна, догадался Дэлглиш, принадлежала сержанту Робинсу, красный «метро» – Кейт Мискин. Его не удивило, что она прибыла раньше их. Не успел Массингем позвонить, как она уже открыла дверь. В проеме показалось ее красивое лицо в обрамлении светло-каштановых волос. В рубашке, слаксах и кожаной безрукавке она выглядела неофициально-элегантно, словно явилась сюда прямо с загородной прогулки.

– Вам привет от окружного инспектора, но ему пришлось вернуться в участок. У них убийство на Ройял-Оук. Он уехал, как только прибыли мы с сержантом Робинсом. Если он вам понадобится, его можно будет застать во второй половине дня. Тела здесь, сэр. Эту комнату называют малой ризницей.

Для Глина Моргана было типично ничего не трогать на месте преступления. Дэлглиш уважал Моргана как человека и сыщика, но был рад, что благодаря то ли служебным обязанностям, то ли такту, то ли тому и другому вместе он уехал. Дэлглиш испытал облегчение оттого, что не придется делать реверансы и умасливать опытного детектива, которому едва ли было приятно вторжение на его территорию коммандера из нового отдела СИ-1.

Кейт Мискин толкнула первую дверь слева и отступила в сторону, пропуская Дэлглиша и Массингема. Малая ризница была освещена ярко, как съемочная площадка. В свете флуоресцентной лампы невероятное зрелище – распростертое тело Бероуна с перерезанным горлом, запекшаяся кровь, бродяга, словно брошенная марионетка, прислоненный к стене, – в первый момент показалось нереальным и напомнило афишу фильма ужасов, слишком утрированную и натянутую, чтобы быть убедительной. Бросив на Бероуна беглый взгляд, Дэлглиш пошел по ковру к Харри Маку и присел рядом с ним на корточки.

– Свет горел, когда мисс Уортон нашла тело? – спросил он, не поворачивая головы.

– В проходе нет, сэр. А здесь, по ее словам, горел. Мальчик это подтверждает.

– Где они сейчас?

– В церкви, сэр. С ними отец Барнс.

– Джон, сходи к ним, пожалуйста. Скажи, что я поговорю с ними, как только освобожусь. И постарайся связаться с матерью мальчика. Нужно увезти его отсюда как можно скорее. Потом возвращайся сюда.

В смерти Харри выглядел таким же неприкаянным бродягой, каким был при жизни. Если бы не пятно крови на груди, можно было бы подумать, что он спит: раскинутые в стороны ноги, голова, упавшая на грудь, съехавшая на правый глаз шерстяная шапка. Дэлглиш просунул руку под его подбородок, осторожно приподнял голову и почувствовал, что она вот-вот отделится от туловища и скатится ему в ладони. Он увидел то, что ожидал увидеть: единственный глубокий разрез через все горло, скорее всего сделанный слева направо и рассекший все, от трахеи до позвоночника. Трупное окоченение уже наступило, кожа была ледяной и покрылась гусиными пупырышками – так бывает всегда, потому что после окоченения трупа выпрямляющие мышцы волосяных луковиц сокращаются. Какое бы стечение обстоятельств или потребность ни привели сюда Харри Мака, никакой тайны причина его смерти не составляла.

На нем были старые клетчатые брюки, свободно болтавшиеся и завязанные вокруг щиколоток веревками. Сверху, насколько можно было разглядеть под кровавым пятном, – полосатый вязаный пуловер, надетый поверх морской тельняшки. Вонючий клетчатый пиджак, задубевший от грязи, был расстегнут, левая пола откинута. Дэлглиш приподнял ее кончиками пальцев за самый край и увидел на ковре размазанное пятно крови сантиметра два длиной, расширяющееся с правого края. Склонившись пониже, он заметил бледное пятно примерно той же конфигурации на кармане пиджака, но ткань была слишком грязной, чтобы сказать наверняка. Однако значение пятна на ковре было достаточно ясным: капля-другая крови, должно быть, стекла из раны или с орудия убийства, перед тем как Харри упал, и размазалась, когда его тащили к стене. Но чьей крови? Если окажется, что крови Харри, это будет менее значимо для следствия. А если предположить, что это кровь Бероуна? Дэлглиш с нетерпением ждал появления эксперта-биолога, хотя и понимал, что тот не сможет дать ответ на месте. Образцы крови будут взяты у обеих жертв во время вскрытия, и результата анализа придется ждать не менее трех дней.

Дэлглиш не знал, что заставило его сначала подойти к трупу Харри Мака. Но теперь он осторожными шагами перешел по ковру к кровати и молча остановился, глядя вниз, на тело Бероуна. Даже в пятнадцатилетнем возрасте, стоя у постели умершей матери, он не ощущал позыва произнести мысленно, а тем более вслух, слово «прощай». Нельзя же разговаривать с тем, кого больше нет. Можно опошлить все, только не это, подумалось ему. Тело, застывшее в неуклюжей позе, начавшее уже – во всяком случае, его сверхчувствительный нос это уловил – источать легкий сладковато-гнилостный запах тления, тем не менее сохраняло неотъемлемое достоинство, потому что еще недавно было человеком. Но он знал – ему ли не знать! – как быстро эта иллюзорная человечность исчезнет без следа. Еще до того, как патологоанатом закончит свою работу на месте преступления – обмотает бинтами голову жертвы и наденет на ее руки пластиковые пакеты, – еще до того, как док Кинастон подступится к телу со своими скальпелями, труп превратится в вещественное доказательство, более важное, более громоздкое и гораздо труднее поддающееся сохранению, чем все прочие, и тем не менее всего лишь вещественное доказательство, снабженное биркой, задокументированное, лишенное чего бы то ни было человеческого, вызывающее только интерес, любопытство или отвращение. Но все это еще не сейчас. «Я знал этого человека, – подумал Дэлглиш, – не то чтобы хорошо, но знал. Он мне нравился. Конечно, он заслуживает большего с моей стороны, чем просто стоять и взирать на него равнодушным полицейским взглядом».