Мое обретение полюса - Фредерик Кук

Пока мы шли к полюсу, мы не отрывали времени у сна ради того, чтобы позабавиться с этим теневым кругом. Однако на полюсе наблюдения за длиной теней вызвали необычный, прямо-таки мистический интерес Этукишука. Для меня это было частью доказательства, что Северный полюс достигнут, так как только на полюсе тени могли быть одинаковой длины. Поскольку наши интересы совпали, нам удалось найти повод для того, чтобы даже в отведенное для сна время каждый час чертить линии на нашем теневом циферблате.

Я почувствовал, что мы проводим очень важные наблюдения, которые помогут отыскать точку полюса, и в отличие от всех других наблюдений они не были основаны на домыслах, связанных с абсолютно точным отсчетом времени или точной поправкой на рефракцию.

Круг теней. Изменение длины тени по мере приближения к Северному полюсу

в) Круг теней на полюсе. Если находиться в одной и той же точке, с течением времени длина тени остается практически неизменной

Как положение Солнца над горизонтом фиксирует место Северного полюса

Теневой циферблат на полюсе. На полюсе тень, отбрасываемая человеком, примерно одинаковой длины в течение каждого часа в период удвоенного светлого времени суток. Если провести на снегу линию от ног человека по направлению его тени, подобно стрелкам часов на циферблате, то окажется, что тень может отмечать время словно компасные направления. Относительная длина этих теней дает также широту места или, что то же самое, положение этого человека по отношению к экватору (к югу или к северу). Местоположение Северного полюса можно считать найденным, если тени от предмета, фиксирующего его, окажутся одинаковой или почти одинаковой длины в течение двух оборотов Солнца.

Записка Ф. Кука, оставленная им на полюсе в специальном пенале

Как по высоте солнца над горизонтом определить положение Северного полюса? В полдень 22 апреля 1908 г. на полюсе солнце поднялось на высоту 12°09 16", но из-за дрейфа льда, незнания точного времени и поправки на рефракцию нельзя было произвести абсолютно точную обсервацию. Однако каждый час солнце, кружащее над горизонтом, отбрасывает тени одинаковой длины.

С того места, где Этукишук и я разбили лагерь, в пределах нашей видимости было только два больших тороса и более обширное пространство открытой воды, чем у нашего первого лагеря. После полуночной обсервации 22 апреля мы вернулись в лагерь. Когда собаки издали заметили наше приближение, они привстали и хоровым завыванием огласили окрестности, где до сих нор не доводилось лаять ни одной собаке. Поскольку все научные наблюдения были закончены, мы стали спешно готовиться к возвращению.

В районе Северного полюса мы провели около двух суток. После того как улеглось первое возбуждение, вызванное достижением цели, после отдыха и проведенной работы приподнятое настроение иссякло, пока мы крепили наши пожитки на нартах, я, как ни пытался, уже не мог вызвать в своей душе ощущения новизны. Опьянение успехом прошло. Я полагаю, что сильные эмоции неизменно сопровождаются обратной реакцией. Нам, утомленным, вдруг открылась бесполезность всего содеянного, и ощущение пустоты стало наградой за перенесенные тяготы — вот что последовало за восторгами. Я получил свое. Горе тому, кто бежит судьбы.

В те последние часы на полюсе я спрашивал себя: почему эта точка на Земле вызывала у людей такой энтузиазм? Почему в течение нескольких столетий люди старались отыскать это неуловимое для них место на Земле? Каково должно быть тщеславие, думал я, чтобы умереть ради этого! Для чего трагически бесполезные героические усилия путешественников, — усилия, которые сами по себе — пародия, ирония, сатира на многие тщеславные устремления человека. Я думал о том энтузиазме, какой, должно быть, охватывает людей, когда они читают о попытках достичь эту еще никем не занятую, отливающую серебром точку смерти. Но я думал и о людях науки, которые посвятили себя изучению микробов, изготовлению вакцин для того, чтобы спасать нас от болезней, о людях, которым нередко приходилось жертвовать жизнью, о людях, чей мир замыкался в сумрачных лабораториях, о людях, в чью честь не раздаются панегирики. Я ощутил горечь в душе при мысли о том, как часто восхваляются показные деяния тщеславных людей. Единственно ценная работа, единственно ценные усилия — это те, которые приносят пользу всему человечеству. Это работа благородных женщин, когда они идут в трущобы больших городов ухаживать за больными, обучать неграмотных, заниматься скромным трудом исправления других социальных недугов терпеливо, не ожидая никаких наград! Это работа ученого, исследующего разрушительное воздействие зловредных микробов, ученого, который излечивает от недуга инвалида-ребенка или выделяет вакцину, очищающую кровь от ужасной и смертельной болезни!

В то время как мои глаза, обозревая расстилающуюся вокруг серебристо-пурпурную пустыню, искали хоть какой-нибудь объект, на котором можно было остановить взор, я ощутил жалкое чувство неприкаянности, невыносимого одиночества. Я не мог говорить на эту тему со своими спутниками. Они бы не разделили мои мысли и эмоции. Я был одинок. Я был победителем. Однако какой ужасно чуждой мне показалась эта победа! Вокруг нас, единственных созданий из трепетной плоти, не было ни признака жизни, ничего, что могло бы скрасить эту монотонность мира льда. Дикое, нестерпимое желание поскорее вернуться к земле охватило меня. Казалось, будто нечто огромное, губительное… невидимое… и все же вызывающее ужас, словно выжигающее глаза, вынырнув из-подо льда, витает над нами. Я чувствовал, как некий смутный, ужасный, бестелесный дух, может быть, дух-хозяин этого места, осужденный за какой-то неведомый грех к одиночному заключению здесь, на вершине мира, распространяет вокруг свои злобные, страшные чары и столетиями заманивает людей на гибель… Пустынность здешняя была почти осязаемой. Мне казалось, что до нее можно дотронуться, увидеть ее. Мои спутники тоже ощущали тяжкое бремя этого духа, и из немногих слов, которыми они обменивались, я узнал, что они рисовали в своем воображении картины простых радостей жизни в Эта и Анноатоке. Я помню, как и сам мысленно рисовал себе свой дом на Лонг-Айленде. Все это возникало в мозгу совершенно естественно, как реакция на столь долгое напряжение, неистовые усилия достичь цели и сознание постоянно грозящей опасности. До чего же безрадостным оказалось это место, столько лет будоражащее человеческое честолюбие!