Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждое утро я испытывал неподдельное радостное изумление от того, что просыпаюсь рядом с этой красивой, златоволосой, загорелой, сильной женщиной.
На цыпочках, чтобы не разбудить ее, я шел на кухню, готовил завтрак. Варил в старинной кофеварке с деревянной ручкой кофе, от запаха которого Наталья обычно просыпалась. И вся еще такая теплая, заспанная, в наспех запахнутом халате, появлялась на пороге.
– Ты меня покормишь? – сонно спрашивала она. – Мне необходимо подкрепиться, я совсем обессилела…
Сделав несколько шумных вдохов и игриво уворачиваясь от моих объятий, она ускользала в ванную комнату «привести себя в порядок». После чего, свежая, с прибранными непокорными волосами, вновь появлялась на кухне и, перед тем как сесть за стол, уже сама благодарно целовала меня в щеку.
Ела она с завидным аппетитом все, что бывало на столе: глазунью ли с помидорами и красным перцем, поджаренную на сале, или гренки с запеченным на них сверху сыром, или бутерброды с ветчиной и петрушкой, но обязательно чтоб с черным хлебом. Во время завтрака она могла выпить две-три небольших чашки крепкого кофе с подогретыми сливками.
– У меня совсем не осталось калорий, – озорно поглядывая на меня, говорила она. – Ты не знаешь, почему?
Я только улыбался в ответ, и тогда она, напустив на себя строгий вид, говорила:
– Сегодня ночью никаких оргий – крепкий, мирный сон. Согласен?
– Конечно… нет, – отвечал я. И мы, как заговорщики, улыбались друг другу, словно знали одни что-то такое, чего до нас не знал никто.
От пламени газовой горелки, на которой я подогревал кофе (которое Наталья пила только утром), в небольшой Натальиной кухне становилось еще теплее. Стекло окна, у которого стоял круглый стол, отпотевало, и снаружи по его призрачной неясности лениво сползали капли ночного дождя. Как будто этот дождь печалился о нас. Таких несовершенных, таких уязвимых, таких мимолетных в краткой земной жизни. Но слез дождя мы с ней не замечали. Нам так было славно вдвоем. Вот так, не спеша, маленькими глотками пить кофе и говорить неведомо о чем. И думалось, что так может быть всегда или, во всяком случае, очень долго. Просто жить, просто любить друг друга и не знать, не думать о плохом… Однако незаметно в мое солнечное настроение проникала откуда-то пока еще очень маленькая тучка сомнения, быстро разраставшаяся до огромных, панических размеров. Это тревожное, неясное состояние именовалось так называемым здравым смыслом, который уже почти полностью заслонял, вытеснял из меня то светлое и теплое, что согревало изнутри. Я начинал думать о том, что в этом маленьком прелестном южном городе с его открытыми и добрыми людьми мне было бы нечем заняться, особенно после окончания аспирантуры. Здесь нет ни одного НИИ, ни одного вуза. А жить в Питере или моем родном городе, в Сибири, где есть и университет и множество научно-исследовательских институтов, нам было бы просто негде. У моих родителей, где жила еще моя сестра, была точно такая же, как и у Натальи, небольшая двухкомнатная квартира, оставшаяся моей милой от ее родителей, несколько лет назад погибших в автомобильной катастрофе по дороге в Одессу, куда они мчались – тоже в дождь – на своей новенькой, недавно купленной «Волге» к родственникам… «Да и согласится ли Наталья поехать в Сибирь?» – все более мрачнело у меня внутри… В лета младые так много придаешь значенья пустякам, забывая о том, что у человека есть только две существенных задачи: достойно жить, достойно умереть…
– После обеда сходим на Молдавию, за молодым вином, – отвлекла меня от грустных мыслей Наталья. И после некоторого раздумья доела последний бутерброд с бужениной и сыром, прикрытый сверху сочным листом салата.
После наших безумных, горячечных, почти нереальных ночей аппетит у нее бывал отменный.
Наверное, из всех дней, что я провел в Могилеве-Подольском, именно этот, предпоследний, день перед моим отъездом был самым счастливым. Хотя я до сих пор не могу объяснить себе точно, почему…
До обеда нам так и не удалось заправить постель… Где мы то валялись без сил, то тихо, словно боясь спугнуть тишину, говорили о чем-то хорошем и немного грустном… А потом вдруг так быстро разъяснело! В окно брызнуло солнце, а на улице похолодало. И этот осенний, влажный холодок как-то особенно бодрил. И нам обоим было от него так хорошо и весело, что даже предстоящее на завтра расставание печалило не очень. Словно до завтрашнего дня, до моего отъезда в Питер, у нас в запасе оставалось еще много-много дней…
На Молдавском берегу, на пустыре за поселком, почти у самого Днестра, стояли, поставленные кругом повозки, с впряженными в них волами, с большими печальными глазами. Головы животных были обращены в центр круга, где перед каждым лежала охапка приятно пахнущего сена. На телегах громоздилось по нескольку бочек с молодым, урожая нынешнего года, вином, которое молдаване завтра чуть свет повезут на «привоз», на украинский берег, по капитальному мосту, распложенному выше по течению реки, на трассе Черновцы – Винница.
В разных местах, невдалеке от телег, теплились два-три небольших костерка. Продрогшие возницы сидели у огня, подбадривая его сухими кукурузными будыльями и щепками, собранными на берегу, грея в закопченных котелках вино. У некоторых от одежды шел пар…
Старик с седой, коротко стриженной бородой, в неимеющей уже никаких форм шляпе, с опущенными вниз полями, жестом пригласил нас к своему огоньку. И когда мы подошли к костру, он с улыбкой протянул Наталье кружку парящего, с запахом каких-то острых, неведомых мне пряностей, – вина, а мне дал ломоть посоленного сверху крупной солью хлеба и несколько стручков зеленого лука.
Наталья осторожно, чтобы не обжечься, отпила несколько небольших глотков вина, передала кружку мне и, щипнув от кусмана, который я держал в правой руке, немного хлеба, стала с нескрываемым удовольствием есть.
Вино по цвету было похоже на гранатовый сок, а по вкусу отдавало будто бы слегка забродившим виноградом, сумевшим все же сохранить в себе тепло и радость летних солнечных дней. Оно было кисловатое, терпкое, вкусное. И я никак не мог оторваться от края кружки, пока не допил все вино.
Старик улыбается, весело и как-то по-детски озорно смотрит на нас, снова зачерпывает кружкой из котелка и передает ее мне. Я делаю
