Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов - Мао Дунь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В общем, да. За ночь прошел шестьдесят ли, хорошо, что военной подготовкой занимался.
О поезде пассажир больше не спрашивал, видимо, догадавшись, что железнодорожник в красной фуражке осведомлен не лучше, чем он сам.
— Говорят, что в партийных комитетах все изучают военное дело. Это правда?
«Партийный руководитель», облаченный в белые брюки, рассмеялся.
Однако Сяо-пи, утратив чувство меры, продолжал досаждать ему вопросами, точно любопытный школьпик.
— Ведь вы из партийного руководства. А наступающая армия, говорят, тоже стоит за Три народных принципа! Зачем же вам уезжать?
«Партийный руководитель» нахмурился и холодно ответил:
— Я же говорил, у меня дела в Т. Ясно?
Он дал понять, что дальнейшие расспросы ему неприятны. Только теперь Сяо-пи догадался, что проявил бестактность и тем вызвал неудовольствие собеседника. Пока они разговаривали, все, кто стоял, сидел и толкался в помещении вокзала, с любопытством смотрели в их сторону.
— Конечно… Вам, господин, следует остерегаться! Говорят, вчера на соседней станции Ван Верзила со своими туфэями обманом захватил начальника уезда Усянь и нескольких членов комитета. Теперь следов не найдешь. Да, время опасное!
Он произнес эту тираду, желая по доброте сердечной предостеречь «партийного руководителя», но тот еще больше нахмурился, неопределенно хмыкнул и направился к кабинету начальника станции. Весь в поту, Сяо-пи устремился за ним и с трудом протиснулся к кабинету. Заглянув в дверь, он увидел, как «партийный руководитель», стоя у выходящего на перрон окна, торопливо стаскивает с себя брюки европейского покроя. Мгновение — и он остался в коротких белых штанах, едва доходивших ему до колен.
Расталкивая толпившихся перед дверью людей и по-прежнему держа под мышкой флажки, стрелочник весь в поту пробился наконец в зал вслед за дежурным, чей нос был увенчан очками в золотой оправе. Тот приклеил к доске объявлений исписанный тушью листок бумаги.
Заметив Сяо-пи, стрелочник стал пробираться к нему.
Все, кто хоть сколько-нибудь знал грамоту, устремились к доске объявлений; какой-то старик по складам читал:
— «Настоящим извещается, что в четыре часа прибудет специальный поезд, в котором следуют иностранные резиденты. Стоянка три минуты. Китайским гражданам посадка на поезд запрещается, продажа билетов начнется лишь по прибытии следующего пассажирского поезда».
Дочитав объявление, старик опустил голову и вздохнул, а молодые люди, с виду не то сельские школьники, не то приказчики, что-то недовольно бормотали. Объявление привлекло всеобщее внимание. Люди разочарованно вздыхали, некоторые пришли в отчаяние. Беженцы завидовали иностранцам. Но им оставалось лишь смириться с судьбой и ждать следующего поезда. В них, побежденных усталостью, еще не родилась здоровая сила сплочения, они еще не понимали, что такое единство. С мольбой простирали они руки к очередному поезду и снова ждали, ждали…
Было около четырех часов пополудни, солнце жгло немилосердно, трещали цикады в ветвях акаций за станцией. Черные, словно обугленные, лежали на земле тени деревьев. А на перроне, точно раскаленные добела, сверкали острия штыков, соперничая в блеске с каплями пота, стекавшими из-под серых солдатских фуражек.
Стрелочник с Сяо-пи вышли из здания вокзала. Усевшись в тени на траве и обмахиваясь соломенными шляпами, они принялись беседовать.
— Никакой надежды на заработок! — начал Сяо-пи. — Ведь этих мужиков не пустят и на следующий поезд. И опять я ничего не получу. Вот невезение! За весь день и пяти цзяо не заработал! Если провоюют еще дней десять, среди туфэев наверняка объявится парень по имени Сяо-пи.
— С ума сошел! Какой из тебя туфэй, дружище?… Да ты только на то и годен, что вещи таскать! Плечи у тебя здоровенные, правда, руки неуклюжие… — На красном лице стрелочника появилась презрительная мина. Густые брови, приподнятые уголки рта, прямой нос, морщинки под глазами, появлявшиеся у него во время разговора, — весь его облик говорил о том, что это человек твердого характера и недюжинного ума.
— Зачем насмехаешься, ты ведь знаешь — мне ничего не стоит поднять одной рукой корзину в сто цзиней или двух пятилетних ребят. Как-то Чэн Жуй, интендант одной из армий Большого Чжана,[104] вывозил отсюда снаряжение. Так ты представь: левой рукой я тащил пушку, а правой — три мешка с мукой… В общем, без малого цзиней тысячу за собой волок! Ты этого не видел, в школе сидел, на уроках. Помню, все ребята мною восхищались.
Воспоминания нахлынули на Сяо-пи. Теперь все было так же, как тогда, три года назад, — беженцы, брошенные поля, прерванная связь. Он чувствовал себя героем, на мгновение ему стало радостно, как ребенку, которому рассказали веселую сказку. Почему же через каких-то три года все снова повторяется? Этого он не мог понять. Царившая вокруг суматоха раздражала его.
«Как плохие фокусники, у которых все номера старые!» — подумал он.
Стрелочник все еще обмахивался соломенной шляпой, напряженно всматриваясь вдаль, куда уходило железнодорожное полотно, и молчал, погруженный в раздумье, словно не слышал Сяо-пи. А тот продолжал:
— Выходит, эти руки ни на что другое не годны, только таскать чужой багаж?…
— Ладно, ладно, пригодятся твои руки — солдатские мешки таскать, выволакивать повозки с орудиями, водку в себя вливать да баб щупать. Каждому свое, — холодно произнес стрелочник.
— Что?… Да ты какой-то тронутый — то и дело из себя выходпшь! Сам не знаешь, чего хочешь, мечешься, как поезд без графика. Если деньгу не зарабатывать, на что тогда руки нужны? Насчет водки ты прав — это со мной иногда случается, но бабы… Не буду врать, сегодня впервой себе позволил: пощупал бабу, и то не как следует. Не возводи напраслину, я же самый смирный человек на свете… — От волнения Сяо-пи говорил сбивчиво.
— Значит, все в порядке: водки не пьешь, с женщинами не путаешься, прямая тебе дорога в буддийские монахи… Только знаешь: некоторые и пальцем не пошевелят, а у них и вино, и женщины, и автомобили, и деньги! А тебе нужны руки, чтобы пушки таскать! — Юй говорил, будто учитель на уроке, не волнуясь и не торопясь, а когда
