Верность сестер Митфорд - Мари Бенедикт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как проходят ваши встречи? — Я должна спросить это из вежливости, хотя не уверена, что смогу вынести ответ.
— Тяжело. Когда няня привозит их с фермы Ригнелл, они поначалу не могут вспомнить меня, особенно Макс. Как только они наконец оттаивают и вспоминают, что я их мать, вбегают охранники и заявляют, что время свидания истекло. Приходит пора плакать. — Она глубоко вдыхает. — Всем нам.
Я тянусь к ее исхудавшей руке и замечаю, что ее обычно идеально ухоженные длинные ногти сломаны. Я сдерживаюсь, чтобы не отшатнуться. Почему эта неопрятность меня огорчает и удивляет?
— Я позволяю себе плакать в этом богомерзком месте, только когда моя ярость из-за незаконного ареста становится невыносимой. — Грусть на ее лице сменяется злостью. — Мосли и я стали козлами отпущения, над которыми глумятся вместо истинного врага, а нечистоплотная пресса ухватилась за нас, чтобы состряпать сенсацию. Но если бы было разбирательство, мы были бы признаны совершенно невиновными, несмотря на мою дружбу с Гитлером. То, что я хотела бы фашистское правительство и мира вместо войны, не означает, что я готова вредить собственной стране. Я не сделала ничего против Великобритании, я просто хотела для нее другого правительства.
Я не в силах ей ответить. Я буквально не могу найти слов. Убедила ли Диана себя в истинности собственных слов? Если бы я не знала, какие документы хранились у нее в запертом ящике письменного стола, я бы ей поверила. Возможно, она тоже сочинила для себя другую историю — более приятную.
— Чем ты тут занимаешься? Может, принести что-то, чтобы скоротать время? — меняю я тему, не в силах продолжать предыдущий разговор.
— Чем больше книг, тем лучше. Чтение помогает развеяться. Оно и разговоры с другими заключенными.
— Я привезу несколько в следующий раз, — обещаю я, задаваясь вопросом, разрешит ли Мосли мне вновь навестить сестру, и молясь, чтобы у меня не нашлось недруга, который прислал бы ей экземпляр моего нового романа «Голубиный пирог». Диана ни в коем случае не должна прочитать эту книгу о нацистских шпионах, которые используют радио, и догадаться, что я причастна к ее заключению. Хотя я знаю, однажды мне придется признать свою роль.
Я снова меняю тему.
— О чем ты болтаешь с другими заключенными? — спрашиваю скорее из вежливости, пытаясь сделать разговор менее болезненным. Мне сложно представить великолепную Диану беседующей с обычными женщинами, не важно, членами БСФ или нет.
— О книгах, которые читаем. О военных новостях, которые до нас доходят. О наших семьях на воле. И-и-и… — Она чуть усмехается, прежде чем продолжить. — И, конечно, все расспрашивают меня о Гитлере. Какой он? Как ему удалось прийти к власти, взять под контроль Германию и вытащить ее из экономической ямы? Я говорю им, что человек без особой искры не смог бы превратиться из безработного художника в лидера такой огромной страны, как Германия. Рассказываю, какой он очаровательный джентльмен. — Она на секунду замолкает и продолжает: — Конечно, тут много сторонников БСФ, поэтому им особенно интересно узнать о моей дружбе с герром Гитлером. — И я отмечаю, что теперь вместо «мой фюрер» она произносит «герр Гитлер». Интересно, сложно ли ей было перестроиться?
На ее лице играет легкая самодовольная улыбка, и мне интересно, вспоминает ли она какой-то конкретный ужин или беседу у камина с Гитлером? Неужели эти воспоминания приятны ей и сейчас? «Посмотри, куда тебя завели эти странные личные встречи», — думаю я. Не говоря уж о том, что мы воюем с Гитлером, его войска угрожают нашим военным и гражданским, в том числе нашему брату, моему мужу и бесчисленным знакомым. А может, не Гитлер, а Мосли виноват в том, что она оказалась в таком положении? Или, может, я?
И снова я думаю о том же. Я соткала у себя в голове повествование, в котором сплела воедино жизни моих сестер, этот гобелен льстит мне и подтверждает правильность моего поступка. Но можно ли так же легко из тех же нитей соткать совершенно другую картину? В конце концов, я не читаю мыслей своих сестер и не знаю их чувств, но мне нужно верить, что я послужила великой цели и время это подтвердит. Каждый хочет верить в это.
Тут дверь в комнату свиданий распахивается, и я чувствую огромное облегчение от мысли, что наше время подошло к концу. Однако вместо надзирателя в комнату входит сэр Освальд Мосли, в грязной поношенной рабочей одежде, похудевший, но бесконечно самоуверенный.
— Дата перевода вашего мужа изменилась, — объясняет охранник.
Диана и Мосли встречаются глазами и бросаются друг другу в объятья. Продолжая обнимать друг друга за талию, они слегка отстраняются и, не веря своим глазам, разглядывают друг друга. Их долгая разлука наконец закончилась, даже если в обозримом будущем им придется жить в тюрьме. Кажется, что для Дианы и Мосли в этот момент все остальное исчезло, остались только они. Они снова вместе — и лишь это имеет значение.
По щекам Дианы текут слезы: — Не верится, что это и правда ты.
— Это и правда я, дорогая, — уверяет он ее. — И мы больше никогда не расстанемся.
— Никогда! — Меня поражает, с какой страстью Диана восклицает это. Хотя что меня удивляет? Насколько хорошо я ее знаю?
Моя сестра по-особенному открыто и понимающе улыбается мужу, и становится ясно, что она по-прежнему вся в его власти, точно так же, как Юнити, полагаю, была во власти Гитлера. В этот момент я совершенно уверена: Диана пожертвовала бы всем — страной, семьей, собственной жизнью — ради этого человека и его дела. Какие бы выдумки я ни сочиняла о своих сестрах, по крайней мере эта часть — правда. Оправдывает ли это мой поступок — по-прежнему неясно и, возможно, никогда не станет ясно до конца.
Насколько политика в конечном счете личное дело, думаю я. Она делает нас авторами собственных историй, мы становится патриотами и героями или, если придется, шпионами и предателями. Кто из них, интересно, я?
Выходные данные
Примечания
1
Head — голова (англ.).
2
Праздник шампанского, вечеринка в саду (фр.).
3
Запрещенной (нем.).
4
Сотый член партии. — Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.
5
