Под шапкой Мономаха - Сергей Платонов

Наши замечания будут яснее, если мы припомним кое-что из истории Тушина. В другом месте[138] мы старались показать, что с первых же минут появления Тушинского вора под Москвою люди романовского круга стали отпадать от Шуйского в сторону Вора. «Шатость» в том отряде, где начальствовали И.Н. Романов и женатые на Романовых князья И.Ф. Троекуров и И.М. Катырев-Ростовский, была первым показателем неблагонадежности Романовых с точки зрения Шуйского. Они стали «шататься» раньше, чем Вор пришел в самое Тушино. А когда образовался Тушинский стан, туда в числе первых поехали из Москвы князья А.Ю. Сицкий и Д.М. Черкасский, близкие к Романовым по свойству; пристал к Тушину и И.И. Годунов, женатый на Романовой; пристали и Салтыковы, родня жены Филарета. Приведен был туда, наконец, и сам ростовский митрополит Филарет, названный там патриархом; он терпеливо сносил свое подневольное житье в Тушине и не принадлежавший ему сан вплоть до самого бегства Вора из Тушина. Если бы младший брат Филарета И.Н. Романов не сидел все это время в Москве с царем Василием, мы решились бы сказать, что Романовы вообще все склонились к Вору, волею или неволею оставив Шуйского. Все родные и присные Филарета, переехавшие в Тушино, стали там первостепенною знатью; вместе с прочими приверженцами самозванца из московской и литовско-польской знати они почитались думцами Вора и посылались от него для управления городами. В Тушинских же приказах, в роли руководителей центрального тушинского управления, сидели люди попроще, дьяки вроде Б. Сутупова, Д. Сафонова, П. Третьякова, И. Чичерина, И. Грамотина,Ф. Апраксина и других. Оставаясь всегда в Тушине, ведя все отрасли тушинского хозяйства и управления, эти люди приобретали очень важное значение для Вора и его партии: именно они становились истинным тушинским правительством. К концу Тушинских дней многие из них, по-видимому, слились в один кружок, сохранивший свою целость и после побега Вора из Тушина в Калугу. Имея во главе Филарета, продолжавшего называться патриархом, и близких к нему Салтыковых, они первые обратились к Сигизмунду, прося его дать на Москву Владислава. Посольство, приехавшее из Тушина к королю в январе 1610 года, заключало в своем составе людей, которые долго потом действовали одним кружком при Сигизмун-де и, по его полномочию, в Москве[139]. Кроме Салтыковых, здесь были князь Хворостинин, Л.A. Плещеев, НД Вельяминов, ИР Безобразов, ИВ. Измайлов и дьяки И. Грамотин, С. Дмитриев, Ф. Апраксин, А. Царевский. Всего же этот кружок, судя по грамотам тех лет, заключал в себе до восемнадцати или двадцати человек. Когда он появился с административными полномочиями от Сигизмунда в Москве, в сентябре 1610 года, то его встретили там очень враждебно, считая М. Салтыкова и его товарищей «врагами» и «богоотметниками»[140]. С точки зрения патриотов-москвичей, эти люди были изменниками, потому что отъехали к Вору, а затем служили видам Сигизмунда. И тем не менее все названные выше члены кружка при царе Михаиле Федоровиче благополучно служили законному правительству: князь Хворостинин, Плещеев, Вельяминов, Безобразов и Измайлов в придворных и ратных службах, а Грамотин, Апраксин и Царевский – в приказах[141]. Добрая половина того «воровского» круга, который «преж всех» явился из Тушина на королевские послуги под Смоленск, оказывается при Михаиле не только прощенной, но и припущенной к делам. Если вспомнить, что исключительные события тех лет погубили многих из данного кружка еще ранее воцарения Романовых, то можно сказать, что из кружка реабилитированы были все вообще уцелевшие от погрома 1612–1613 годов. Об остальных участниках кружка известно, что стоявшие во главе кружка Салтыковы остались верны Сигизмунду; один из них (сын) погиб во Пскове, другой (отец) укрылся в Польше. Знаменитый Андронов был казнен в Москве, как мы видели, до вступления в управление Михаила Федоровича; С. Соловецкий и Б. Замочников были замучены на пытках в Москве еще раньше Андронова. Князья В. Масальский и Ф. Мещерский, М. Молчанов, Г. Кологривов и В. Юрьев, по словам летописи, умерли «злою скорою смертию». В. Янов и Е. Витовтов вместе с Салтыковым навсегда ушли в Литву[142]. Остальные получили в Москве амнистию, а некоторые и большое влияние на дела.

Нельзя, конечно, удивляться тому, что при воцарении Романовых вокруг них поспешили собраться их родные и ближние семьи, а в числе прочих и те, которые служили Вору. Князья Сицкие, Троекуровы, Черкасские естественно приблизились в Москве к «великим государям», царю Михаилу и патриарху Филарету, после того, как были близки к последнему в Тушине. Удивительнее судьба тушинских дьяков. Вероятно, исключительною талантливостью и деловитостью, а не иными соображениями следует объяснять возвышение при царе Михаиле таких людей, как Петр Третьяков, помянутый Иван Грамотин, Ф. Шушерин, которые были коренными тушинцами и тем не менее в Москве потом играли очень большую роль. Из них о Шушерине мы знаем мало.

О Третьякове же и Грамотине известно кое-что любопытное. Оба они, по-видимому, выдавались своими способностями и своим уменьем менять господ. Третьяков служил еще первому самозванцу и при Шуйском, как указал Н.П. Лихачев[143], был разжалован из дьяков в подьячие. От Шуйского он первым подьячим Посольского приказа перебежал в Тушино и там стал думным дьяком. Вора он оставил поздно, в 1610 году, и тем не менее во временном правительстве 1612–1613 годов умел стать первым дьяком, хотя там и потерял титул «думного». Вторично он его получил 12 июля 1613 года от царя Михаила. Мы видели, как высоко Масса ставил Третьякова по силе его влияния; большое и притом злое влияние на ход дел приписывает Третьякову и московский летописец. По словам летописи, посольский съезд под Смоленском в 1615 году расстроился «от дьяка от Петра Третьякова» по той причине, что московским послам он из Москвы не посылал «полново указу». Тогда же и в Новгороде Третьяков создал беды русским людям от шведов, так как изменою про тайные дела «писал с Москвы в Немцы»[144]. Однако эти злоупотребления, если только они были, не повлияли на карьеру Третьякова, который и скончался «великим канцлером», по терминологии Массы. Заменивший его Иван Грамотин приобрел еще большую известность, чем Третьяков. Мы видели выше, что он бывал дважды в Западной Европе в исходе XVI столетия как подьячий Посольского приказа. Первый самозванец сделал его думным дьяком, а Шуйский сослал его дьяком во Псков, откуда Грамотин и начал свои похождения, уйдя в Тушино. Из Тушина явился он к Сигизмунду, от Сигизмунда приехал дьяком в Посольский приказ в Москву, из Москвы вовремя выехал опять к королю, у которого и оставался в первое время власти Романовых. Когда именно он вернулся в Москву и чем заслужил прощение и милость, сказать трудно. Еще в 1615 году на официальном московском языке он именовался «изменником» и «советником» Гонсевского вместе с Андроновым и другими подобными[145]. А в 1618 году он уже ведает Посольским приказом в Москве. Если на самоуправство «измену» Третьякова до нас дошли жалобы летописца, то на такие же качества Грамотина жаловались сами «великие государи». В конце 1626 года их именем было объявлено: «…был в Посольском приказе Иван Грамотин и, будучи у государева дела, государя… и отца ево государева… указу не слушал, делал их государския дела без их государского указу самовольством, и их, государей, своим самовольством и упрямством прогневал, и за то на Ивана Грамотина положена их государская опала». Грамотин был сослан на Алатырь, а после смерти Филарета снова вошел в милость и получил прежнюю должность, от которой по старости отказался сам в конце 1635 или в начале 1636 года[146]. Удивительно это постоянство царской милости к такому «перелету», каким был Грамотин: его возвращают из ссылки тотчас по смерти патриарха, торопясь загладить опалу, шедшую, очевидно, от патриарха, милостью «для блаженныя памяти» того же патриарха Филарета. Опираясь на государеву милость и пользуясь государевым доверием, такие дельцы, как Третьяков и Грамотин, сосредоточивали в своих руках управление несколькими ведомствами, соприкасавшимися обыкновенно с Посольским приказом, именно «четями». Обширные сферы правительственной деятельности и общественной жизни попадали поэтому в круг их влияния и воздействия и терпели от их властных рук, привыкших к самоуправству и насилию в жестокие годы смуты и «разоренья». Память о Третьякове и Грамотине жила у московских людей и после того, как они ушли от дел: не добром вспоминали их, например, торговые люди в своей челобитной 1646 года, приписывая их подкупности свои торговые беды[147].

Если приведенные нами наблюдения точны и правильны, они вскрывают перед наблюдателем чрезвычайно любопытный и важный факт. Ни одна политическая партия, ни одна общественная организация из действовавших в Смутное время, не дала такого количества влиятельных представителей в правительство царя Михаила, какое дало пресловутое Тушино. Как нам кажется, три обстоятельства могут до некоторой степени объяснить это поразительное явление. Во-первых, вражда Романовых с Шуйскими естественно вела к тому, что Романовы не прочь были пользоваться Тушином против царя Василия. Пребывание в Тушине Филарета, разумеется, не было только подневольным «пленом»: освободившись от этого плена, Филарет обратился, как известно, к королю, а не в Москву. При этих условиях связи, завязанные Филаретом в Тушине, не были тюремными узами и не разорвались при падении самого Тушина. Филарет и вообще Романовы имели возможность узнать и оценить тушинские таланты и давали им ход в Москве, вспоминая в них старых слуг и союзников тушинского патриарха. Во-вторых, с торжеством казачества в подмосковном ополчении 1611 года тушинские бояре князь Трубецкой и Заруцкий на время получили в свои руки верховную власть в стране и осуществляли ее с помощью администрации, в которой преобладал тушинский элемент. Из таборов Трубецкого этот элемент перешел во временное правительство в освобожденной Москве (вспомним Третьякова и Шушерина) и занял здесь первые места, потому что, по известной тушинской щедрости, обладал вьющими чинами и званиями, чем сотрудники Пожарского. В-третьих, численное превосходство казачества в Москве и сильное его влияние в пору избрания царя Михаила Федоровича должно было поддерживать в составе правительства тушинских деятелей, близких к казачеству по воспоминаниям и традициям «воровского» стана. Мы видели в начале статьи, как тяжело было давление казаческих вожделений на неокрепшую земскую власть: умевшие ладить с казаками чиновные тушинцы, скорее всего, могли и умели ослабить это давление.