Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

– Ваше величество!

Невнятный ответ Людовика прозвучал так тихо, что Констанции пришлось притвориться, что она расслышала его слова. Вялыми руками Луи поднял княгиню из ее поклона, выронил при этом суму, неловко обнял, случайно стукнув ее посохом в висок, троекратно поцеловал, дважды вместо щеки попав в ухо. Руки у короля были холодные, губы – влажные, светлые глаза постоянно мигали. Он ласково склонился к наследнику Антиохии, но пошатнулся и едва не упал прямо на мальчика. Бедняжка Бо испугался. Людовик совсем не походил на антиохийских рыцарей – мощных, загорелых, уверенных в себе рубак. Французский король явно не был создан для лишений и трудностей походного марша. Тем больше его заслуга, что он все же предпринял это славное деяние. Сердце Констанции стиснула то ли жалость, то ли нехорошее предчувствие. Бедный, невезучий Луи! В невольном порыве она крепко сжала мягкие руки монарха, пытаясь ободрить его.

За Людовиком в проеме показался Раймонд. Увлеченный беседой, князь остановился. Он глядел назад и что-то весело говорил следующей за ним племяннице. Констанция сердечно улыбалась, терпеливо ожидая измученную путешественницу. Наконец Раймонд шагнул в залу. Оживленное лицо его было озарено ласковым сиянием, тем редчайшим, любимейшим Констанцией выражением, принадлежащим только ей и их детям.

Констанция прожила с Раймондом много лет, родила ему Боэмунда и Марию, а ныне носила под сердцем его третье дитя, но по-прежнему каждый раз, когда он возникал на пороге и улыбался ей, сердце ее трепетало лучом солнца на воде. Не существовало рыцаря краше и мужественнее ее Раймонда, вот только улыбался он в последние годы очень редко. Отрадно было увидеть ее Пуатье вновь воспрявшим!

Он вел королеву за собой, держа, как в танце, приподнятой рукой кончики ее пальцев. Вот Алиенор возникла в дверной раме, и всем показалось, что все эти годы франки ждали ее одну. Констанция и ее дамы замерли, ошеломленные видением. На груди королевы сверкала золоченая кираса с выдавленными на металле полушариями женской груди. От одного вида этой дерзновенной кирасы перехватывало дыхание, так необычно смотрелся бесстыжий и одновременно прекрасный доспех. И все остальное в королеве тоже оказалось под стать языческой Афродите, а не христианской паломнице: распущенные длинные, темные, с медным отливом волосы древнегреческой Медузы, мантия, ниспадающая складками, как на статуе с соборного фронтона. Но такая высокая, широкоплечая, с гордо поднятой головой, излучающая уверенность статуя осквернила бы любой христианский храм и украсила бы любое языческое капище. Влажная ткань платья приникла к ногам королевы, облепив полусогнутую мускулистую ногу и ядро коленной чашечки. Даже замерев в дверном проеме, Алиенор казалась устремившейся вперед, словно гальюнная фигура на носу корабля. Ее лицо с крылатыми, темными, высокими бровями и живыми зелеными глазами, с тонким хищным носом и решительным подбородком было озарено полетом мысли. На этой женщине не сказались ни усталость, ни холод, ни мучительные лишения бесконечного пути и морских бурь.

Сама Алиенор так загляделась на Пуатье, что хозяйку замка заметила, только когда князь с новообретенной веселостью представил дам:

– Ваше величество, это моя супруга – княгиня Антиохии. Констанция, примите как сестру нашу дорогую племянницу – Алиенор, королеву Франции. На свете нет другой столь отважной и прекрасной государыни.

– Ваше величество, позвольте нам выразить нашу любовь и благодарность за ваше прибытие сюда, к нам на помощь…

Алиенор приняла поклон и лепет Констанции как должное, хозяйку поднимать не бросилась, только слегка опустила голову, признавая справедливость похвал и заслуженность благодарности:

– Благодарю вас, князь, благодарю, княгиня. Если бы я знала, что нас ожидает здесь столь радушный прием, нам было бы легче переносить наши невзгоды.

Даже голос ее оказался необыкновенным – она почти шептала, растягивая слова, и простую вежливую фразу произносила так, словно поверяла собеседнику сакральную тайну. Одним движением гостья небрежно сбросила с плеч драгоценный плащ, не заботясь, куда он упадет. Сморщившаяся, тут же потерявшая царственный вид материя действительно была кем-то подхвачена. На королеве осталось грязное и мятое платье, затканное французскими лилиями, но разодетая Констанция рядом с ней почувствовала себя неуклюжей и кряжистой.

– В нашем курятнике появилась птица-лебедь, – оглянулась простодушная Изабо, ожидая от подруги такого же восхищения и преклонения.

Эта уверенность мадам Бретолио, что княгиня испытывает одинаковые с ней чувства, с детства задевала Констанцию.

Французский король с супругой возглавили пиршественный стол. Констанция села по правую сторону от Людовика, а Раймонд – слева от своей племянницы. Монарх так и остался в дорожных обносках, но больше, чем тряпье, облик венценосца портили неподобающие Капетингу признаки неуверенности и волнения – король вздыхал, хрустел пальцами, ковырял хлеб, кривил губы вослед своим мыслям, глаз его дергал тик. Алиенор переоделась в платье из зеленой тафты, неведомым чудом уцелевшее в дорожных тюках. Корона удерживала газовое, почти невидимое покрывало на темных локонах. Можно было не сомневаться, что назавтра половина дам – Изабо первая – появятся при дворе в прозрачных головных накидках.

Алиенор была совершенна, но полюбить королеву как сестру оказалось не так-то просто. Если не считать своей немолодой тетки – королевы Мелисенды, Констанция впервые находилась в присутствии женщины, превосходящей ее по положению, а Алиенор к тому же оказалась такой непохожей на остальных дам и вела себя так высокомерно, что княгиня не решалась к ней подступиться. За годы правления Констанция привыкла к почтению и лести окружающих, но рядом с королевой заробела и смутилась. Удачно, что между женщинами сидел Людовик, и гостья попросту не замечала хозяйку. Все внимание Алиенор было обращено на Пуатье, обхаживающего ее с другой стороны.

Остальные вассалы короля и защитники Христа – жалкие, потрепанные, но счастливые, что достигли наконец-то Святой земли, почти без ссор заняли места вдоль огромного стола. Аквитанцы – коннетабль Алиенор Сальдебро де Санзей, воинственный Гуго VII де Лузиньян, воевавший с двумя герцогами Аквитанскими, Ги де Туар и множество прочих баронов – расположились со стороны своей повелительницы королевы, властительницы Аквитании. Подле Констанции устроились братья короля – Роберт, граф Дрё, прозванный Великим, и Пьер де Куртене, а также дядя короля – граф Морьенский. За ними сидел военный стратег короля архиепископ Жоффруа де Лангра, рядом с ним Генрих, граф Шампанский, прозванный Щедрым. Весь дальнейший стол занимали знатные вельможи Лимузена, Савойи, Лотарингии, Нормандии, Иль-де-Франса и Бургундии, среди них Ангерран II де Куси, граф Тьерри Фландрский, женатый на Сибилле Анжуйской, дочери покойного короля Фулька, а также Готье Эльзасский, одноглазый Реджинальд де Бар и прочий цвет Франции.