Чм66 или миллион лет после затмения солнца - Бектас Ахметов

Члены русской секции Союза писателей Казахстана не обиделись. Они и не то слышали.

Полгода назад герой нации, овеянный славой за бесстрашие при обороне Москвы, автор нескольких известных книг, остановил в вестибюле Союза писателей прозаика Мориса Симашко:

– Симашко, ты еврей?

Морис Давидович, кроме того что, и в самом деле еврей, еще и хороший писатель. Он много чего слышал о проделках фронтовика и все же к вопросу был не готов. Почему и промолчал.

Четверть часа спустя на выходе из здания перед Симашко вновь вырос герой казахской нации.

– Симашко, подожди.

Морис Давидович подчинился.

– Не переживай, – успокоил писателя фронтовик. – Карл Маркс тоже был еврей.

Раха получил новую квртиру. Работает он много, книги выходят у него без задержки, в несколько лет писатель наверстал обман со сберкнижкой и Маркиза перестала на него серчать. Продолжал ли и далее он ее поколачивать – неизвестно. Теперь Маркиза больше говорит о мебели, хрустале, коврах, о том, что быть женой писателя нелегко.

Маркиза приоделась, понацепляла на себя висюльки с камешками и сейчас ее принимают в писательских домах как свою.

Дети от первого мужа Алик и Лора выросли в благополучных людей.

Алик учился в начальных классах с Большим и Шефом, по их дорожке не пошел и закончив исторический факультет пединститута, заделался комсомольским активистом, сейчас инструктор Калининского райкома партии. Женился, имеет дочь.

Лора проучилась год на игровом факультете ВГИКа в мастерской

Герасимова и Макаровой, перевелась с игрового и окончила институт киноведом. Сейчас работает в институте литературы, публикует в республиканских газетах статьи о казахском кино. Не замужем.

– У Алика в школе была кличка "Поп – толоконный лоб". – вспоминал

Шеф.

Алика я несколько раз видел. Действительно, "толоконный лоб", – фитиль угрюмый.

Лора, говорит мама, умная девушка. Маркиза много рассказывает о дочери. О том, как в Москве за ней ухаживали писатель, лауреат

Ленинской премии, известный кинорежиссер из Грузии и еще какой-то узбекско-татарский гений из Ташкента. Всем им Лора дала от винта. В

Алма-Ате ей тоже нет отбоя от местных, но Лора и здесь держит марку.

Маркиза ворчит на дочь, недовольна богемным образом жизни Лоры.

Много, мол, времени посвящает друзьям, которые, по ее словам, только и делают, что собравшись на квартире первого мужа, курят и ведут пустые разговоры.

Мама не раз встречалась с Лорой и не одобряла нападок Маркизы на дочь.

– Людям искусства нужна пилосопия, – объясняет мама Маркизе. – и

Лора шестный девушка.

Лору я ни разу не видел и мне немного трудно понять, как дочь

Маркизы исхитрилась поступить в единственный в стране институт кинематографии. Там точные знания не нужны, ВГИК далеко не Физтех, но это фирма с именем..

Маркиза рассказала и о том, как хвалит дочку Олжас Сулейменов.

Матушке мнение Сулейменова нравится и она говорит: "Вот видишь!".

Знающие люди про поэта говорят: "Олжас ни с кем не ссорится и всех хвалит".

Человеку со счастливой внешностью сильно повезет, если природа вдобавок одарит его и учтивостью. Саток рассказал мне историю знакомства Кунаева с Сулейменовым. По словам соседа, Кунаев ранним утром в 62-м году прилетел после снятия с должности первого секретаря ЦК в Москву на утверждение предсовмином республики. На подъезде к постпредству машина забарахлила и встала. Кунаев махнул рукой и велев водителю догонять, пошел пешком. Бывший первый секретарь Южно-Казахстанского крайкома партии Исмаил Юсупов подсидел

Динмухаммеда Ахмедовича. Юсупов уйгур, мало того, когда-то он и

Кунаев учились в одной школе, жили по соседству. Шагая по пустынным улицам Москвы, Динмухаммеду Ахмедовичу было что вспомнить, а с поломкой машины и вовсе он вовсе призадумался: с чего это в последнее время мне так сильно не везет? И надо же было такому случиться, чтобы именно в этот момент по Москве бежал по своим делам куда-то Олжас Сулейменов. Поэт учился в литинституте и с ранья торопился, как сказал Саток, навстречу судьбе.

Встреча в безлюдном московском переулке нос к носу с Олжасом в момент встряхнула Кунаева. Поэт обнял Динмухаммеда Ахмедовича, порекомендовал не унывать, руководитель расчувствовался.

…У Сулейменова вышел сборник "Определение берега". Название – заявка. "Притворяется лондонским дождь…". Плясать надо от печки.

Определение берега – выбор точки отсчета.

Максим Горький в разговоре с Лениным заметил: "Писать прозу намного трудней, чем стихи".

"В эти годы шумно объявил о себе Олжас Сулейменов. Мне всегда было в радость узнавать о растущей популярности поэта. В то же время не имею оснований считать себя отъявленным поклонником

Олжаса Омаровича. Меня коробило и коробит его перманентная готовность сменить письменный стол на вельможное кресло. Что-то в этом есть от неуверенности в себе, как в литераторе. А может быть, – что вернее всего, – и тут наша национальная черта – чинопоклонство – сыграла неумную шутку с поэтом?

Не Олжас первый, не он последний, кто маялся и мается в раздумьях что лучше: быть литературным или еще каким другим начальством, или сгорать дотла, как на то велит огонь призвания? Мне известны менее одаренные, менее просвещенные витии, которые, тем не менее, сохранили верность призванию. У Олжаса, озаботившимся в свое время определением места и предназначения человека во Вселенной, присутствует неприкрытый мотив власти, постоянная страсть после краткого забвения гальванизировать к себе внимание общества. Отсюда стремление поспеть повсюду, поспешать всегда впереди паровоза, что граничит, а порой и переходит в вездесуйство".

Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".

Если это так, то одаренность поэта легче всего поверять тем, как он пишет прозу. "Аз и Я" не совсем проза. Но и не стихи. Люди говорят, что в книге немало крамолы, глубоких мыслей. Вполне может и так. Как бы не любили родители поэта, восторг почитателей книги мне разделить не по силам. Как и в случае с книгами Есентугелова,

Ауэзова – на меня со всех сторон поперло мыркамбайство и, хоть убейте, – ничего с собой поделать не мог.

С Карашаш обсуждаем шум вокруг книги.

– Ощущение, что это не роды, а неуклюжая попытка зачатия. – сказал я. – По-моему, если она и интересна для кого-то, то только тем, о чем написана. Не знаю, но кажется, что парнишка капитально испохабил тему.

– Детка, я с тобой на сто процентов согласна.

Мне кажется, что Карашаш тоже не читала "Аз и Я".

– Ай, закройте рот! – одернула нас матушка.

– Мама, не лезь.

– Олжаса не трогайте!

– Татешка, – я показал пальцем на маму, – видите, как она любит

Олжаса… Она говорит про себя какая она прямая и объективная, а заговорили о Сулейменове, вскипела, как будто он ей сын родной.

– Правда… Что ты нам рот затыкаешь?

– У Олжаса есть стихотворение, – продолжал я, – "степь моя, айналайын". Слыхали?

– Даже читала.

– Айналайын по-казахски – дорогой, дорогая. Так?

– Так.

– Теперь ответьте, не выворачивает ли вас наизнанку от "степь, моя дорогая"?

– Ай! Замолчите! – мама грозно смотрела на меня.

– Не мешай нам, – Карашаш хорошо понимала меня.- Детка, ты молодец! "Степь моя, айналайын"- это даже не смесь нижегородского с этим… Как его? Забыла… Это убожество.

– Ты что понимаешь? – мама развернула взгляд на Карашаш. – Почему нельзя говорить "степь моя дорогая"?

– Дорогая может быть только Шаку-апай, или Леонид Ильич, но не степь. Твой Олжас…

– Заткни рот! – матушка отступала с неохотой. – Мало ли что…

– Да ладно тебе. Никто ведь не узнает, о чем мы тут говорим.

Карашаш поменяла квартиру и развелась с Асланом. Она работает главным редактором кинематографического журнала. По новой вышла замуж и тоже за писателя.

Шум вокруг "Аз и Я" поутих. Но дело сделано. Выход в Историю у

Сулейменова состоялся.

В энергетике, как и в сочинительстве, нулевая точка тоже фундаментальное понятие.

Рассказ об эксергетическом методе Озолинг обычно предваряет оговоркой о точке отсчета. Говоря об эксергии химических соединений, он отталкивается от литосферы, переходя к тепловой эксергии, предупреждает: "Температуру окружающей среды мы условились принять равной 25 градусам Цельсия". Произвол в выборе отправного показателя у И.Х. не приводит к неожиданным результатам – все расчеты у него, как правило, в пределах допустимой погрешности. Единственно, с чем

Озолинг обращается аккуратно, так это с энтропией, и то, наверное, не потому, что она стремит свое непрерывное движение к бесконечности, как ей заблагорассудится, а потому как она не всем, в том числе и И.Х., до конца, как, скажем та же температура, понятная вещь.