Книга колдовства - Джеймс Риз

Не знаю, была ли то уловка, или это в действительности интересовало Себастьяну, но далее на страницах ее книги разворачивалось — как в описаниях, так и в набросках — типичное путешествие по Вечному городу, какое проделал бы на ее месте любой художник. И хотя в своей прежней книге Себастьяна заявляла, что искусством следует наслаждаться tout seule,[163] дабы впечатления спутника не мешали чистоте восприятия, Асмодей в Риме сопровождал ее повсюду. Я поняла, что его ревность ничуть не уменьшилась, хотя прошедшие пятьдесят лет должны были доказать, что Себастьяна всецело принадлежит ему, как и он ей. И никто — ни один человек, ни одна женщина, ни ведьма или какое-либо иное существо, ни житель царства света, ни обитатель мира теней — не разлучит их. Они представляли собой единое целое, неразделимое, как скульптурная группа — одна из тех, которые они во множестве видели в музеях Рима.

Мы с Каликсто вслух зачитали своего рода каталог, где перечислялось все, что им понравилось. Себастьяне, в частности, пришелся по душе Рафаэль, а Асмодей любил картины больших размеров, изображавшие чумной мор, или резню, или какое-нибудь греховное зрелище. Разумеется, Себастьяну интересовали портреты, хотя все они — или почти все, поскольку для полотен Рембрандта она делала исключение — подвергались беспощадной критике. Ее зоркий взгляд был безжалостен, как взгляд доктора на какую-нибудь болезнь. Асмодей же, не будучи ни ценителем живописи, ни служителем муз, готов был восторгаться всеми произведениями искусства, высеченными из белоснежного материала Каррары. В музейных залах он высматривал всевозможных сильфид, сирен и тому подобных созданий, чтобы делать их объектами обожания на его собственный лад. В итоге ему пришлось злобно зашипеть на несчастного чичероне, водившего их, как и прочих посетителей, по палаццо деи Консерватори,[164] ибо этот чичероне добродушно попросил Асмодея не трогать скульптуры руками. Вернее, не ласкать их, ибо Асмодей всякий раз пытался проверить на ощупь изящные линии бедер и округлость груди.

«Он неисправим», — писала Себастьяна.

Однако целый лес восклицательных знаков, сопровождавший это оброненное вскользь замечание, говорил о том, что Асмодей по-прежнему восхищает ее. Сидя рядом с Каликсто, я могла лишь мечтать о том, чтобы через пятьдесят лет мы с ним испытывали друг к другу такую же привязанность.

«Он следует за мной повсюду, хоть и не разговаривает со мной, разве что спросит, когда мы отправимся перекусить. Это, конечно же, сильно осложняет мою миссию.

У меня нет ни малейших сомнений, что неведомая сестра находится здесь и ей нужна моя помощь. Прошлою ночью она проникла в мой сон, приняв, как ни удивительно, облик двухголового чудища. Хотя, возможно, она просто сидела на нем верхом. Проснулась я в недоумении. Однако сейчас я настолько убеждена в ее присутствии здесь, что прежняя уверенность с высоты моего нынешнего знания видится каким-то жалким подозрением. Да, она тут, и она хочет, чтобы ее обнаружили. Но как мне найти ее, когда А. не отходит от меня ни на шаг? В нынешних обстоятельствах я отчаялась даже найти ее, не то что встретиться с ней наедине. Если так пойдет дальше, мне придется сообщить А. истинную причину нашей поездки на юг. Однако — увы, моя милочка, ты знаешь об этом лучше, чем кто-либо другой, — хоть он и стал мягче, но все-таки не склонен делить меня ни с одним человеком на свете, а с кем-либо из сестер в особенности».

Да уж, не склонен… Он когда-то чуть не убил меня.

«Между тем, мы застряли в этом по-зимнему сыром Риме, жаждущем весны. На ветках фруктовых деревьев лежит лед, и даже фонтаны замерзли. Грустное зрелище представляет собою город, лишенный их журчанья и плеска. Римляне хранят память о своих бессмертных согражданах, доверив ее самой переменчивой из стихий — воде. Когда погода становится более милосердной, глаз неизменно находит, а ухо повсюду слышит струи воды, взлетающие и падающие, увековечивая консулов, императоров, пап и тому подобных персон. Так было всегда, но, увы, не теперь. Зима не благоприятствует памяти, это время года совсем не подходит ей. И вот мы таскаемся по улицам Рима, причем я не выпускаю из рук средневековый кодекс „Mirabilia Urbis Romae“[165] в качестве путеводителя. Это огромный, почти неподъемный фолиант, очень ценный. Он мне нравится, ибо в нем говорится о Риме на языке шестнадцатого века, что позволяет вернуться в прежний Рим. С тех пор город осел на тридцать метров из-за воздействия как времени, так и реки Тибр. Сам же Тибр теперь нередко поднимается так высоко, что выходит из берегов. Кроме того, „Mirabilia Urbis Romae“ частенько развлекает нас такими, например, курьезными утверждениями: „Говорят, под храмом Весты лежит дремлющий дракон“.

Однако, моя дорогая Аш, хоть я и предаюсь вот таким развлечениям, а также изучаю здешние древности (представь себе, милочка, я по-прежнему получаю удовольствие от подобных вещей и даже порой забываю, зачем сюда приехала), но все-таки Roma Aeterna[166] спешит напомнить мне, что „tempus fugit“,[167] и мне пора заняться более важными делами. Но что мне остается, кроме как ждать, слушать и надеяться, что наша сестра вновь обнаружит себя? Четыре ночи минуло с того времени, когда я видела упомянутый выше сон. Впрочем, я разыскиваю ее и днем: высматриваю, надеюсь узнать ее в каждой местной девушке в алой косынке и лентах, с серебряными браслетами на запястьях и щиколотках. Поверь, я впиваюсь в каждую contadina[168] взором не менее пристальным, чем у самого Асмодея.

Мы продолжаем бродить по Риму, осматривая достопримечательности. Это начинает бесить моего спутника, чьему благоразумию в нынешней ситуации я не могу доверять. Так что пришлось перейти к осмотру всего, что находится на открытом воздухе, то есть многочисленных форумов — более, правда, похожих на каменоломни. Стоит жуткий холод, и мне хочется не каменоломен, а искусства. К счастью, компромиссом стал Колизей. Сегодня на рассвете мы отправляемся туда».

Итак, они провели пять дней в Риме, переходя из одной картинной галереи в другую, пока Асмодею не надоело сдерживаться и вести себя «благоразумно». Поэтому им пришлось отправиться в Колизей. В тот день, о котором идет речь, им предстояло вернуться в гостиницу к полуночи. И они оба вернулись довольные (если слово «довольные» в данном случае уместно), получив то, что хотели. Однако причины для довольства у них были разные. Асмодею понравились истории, связанные с Колизеем, то есть рассказы о боях гладиаторов, а Себастьяна обнаружила в себе способность общаться с духами древней арены, с призраками давних и нынешних времен. Получив от них должный настрой, она опять услышала призыв новой ведьмы. Гораздо меньше ей понравилось то, сколько отчаяния слышалось в этом призыве.