Пять имен. Часть 1 - Макс Фрай

Солнце клонится к закату, Вова прячется в дальних кустах. Если зверь провалится в яму, сразу не вылезет, а так хоть не учует… Он всматривается сквозь расплывающуюся зелень, тихо, никого… комарье искусало, нет живого места, безумно хочется пить… спуститься к реке? А вдруг он спугнет проклятую зверюгу… суки… где же их носит… только бы не заснуть. Зеленое месиво качается, усыпляет… Вова в отключке, ему кажется, что кто-то нежно вылизывает его тело, будто огромным мягким языком… может это Нинка? Не, откуда тут Нинка… что-то окутывает его тело, что-то зеленое, пушистое… теплое, как кисель, который в детстве ему варила мама… или это мама? Мама купает его, трет шершавой мочалкой…

Вова завалился набок, очнулся. Блядь, почти темно! Кишки сводит, яма не тронута, где тут эта ебаная ежевика… Наглотавшись кислятины, Вова спускается к реке, пьет… ни хуя не понятно, куда подевались все звери, неужели такие хитрожопые эти твари? Напившись и чуть успокоив в холодной воде распухшую ногу, он лезет в свою расщелину и сразу проваливается в черный сон…

По утру Вова просыпался долго и мучительно, то включался, то отрубался… голова гудела, кровь стучала в висках… пошевелившись, он понял, как все затекло и болит… физия распухла, глаза заклеены какими-то твердыми соплями, тянешь веки, чтоб их расщелить, а хрен… расковыряв колючий гной руками, Вова попробовал встать на ноги, хуево… сегодня что-то совсем. Левая ступня в два раза шире, чем ей полагается, пальцы торчат, как сардельки, а боль такая, что не прикоснуться. Дальше идти он не сможет, вылезти хотя бы к воде… сушняк дерет глотку, огромный язык ворочается во рту, вот и конец, видать. Тут он и останется, тут и сгниет, и нормально… тут хоть комарье не сильно жалит. И жрать уже не тянет, только пить, пить… Вова хочет вылезти из расщелины, это не просто… тело не слушается, ноги соскальзывают, этот валун совсем не цепкий, даже какой-то жирный на ощупь, и как он раньше умудрялся здесь пролезать… хуже всего, если свалится вниз и застрянет ногами в той узкой щели. Падать невысоко, но уж если застрянет, то не выберется, нет у него ни хуя больше сил… а неохота подыхать не напившись… Все, пронесло, теперь он точно вылезет…

Вова высовывает голову наружу, мало ли что… не… не может быть… Бляха!!! Роскошная голая баба выходит из воды! Розовая, фигуристая, груди упруго стоят! Выходит из реки и вокруг ни души! А на берегу еще волосы распустила, у обычных баб таких волос нету… прямо плащ до колен… Или он уже сдох?! Тот свет?! Не может такого быть! Он сдох уже? Неужели?! У Вовы от ужаса помутилось в башке, все замелькало, сдвинулось… он отпрянул назад в расщелину, оступился, схватился за край валуна, но не удержался и выпал наружу, больно ударившись щекой и плечом, о-о… и кажется свернул шею. Ну нет, он еще не сдох, слишком хуево… Голая подходит, участливо склоняется над Вовой, уф… он видит ее лобок в завитушках, длинные волосы шекочут Вове шею.

— Больно, да? Можешь сам подняться?

— Ааа. я-аяуууу…яау…

Вова и сам не поймет, почему из него исходит этакое мычание, он хотел сказать…

— Ты что, не русский? Ладно, давай помогу… еще не можешь встать? Ну садись…

— Я р-руский! А я живой?

— А то! Ты откуда взялся, такой красивый? О… нога я смотрю у тебя, покажи-ка…

— Аааа!

— Так лучше? Сможешь идти?

— Куда?

— Тут не далеко… Нет, ты не сможешь. Расслабься, я тебе шею поправлю…

— Мне в поселок нельзя, я это… меня сразу заметут, я ж это… я, короче, ты только не бойся, беглый я, короче… — Вова понимает, что это и так видно, а если баба дура, то уж там, в деревне, его мигом зашухарят. А ничего, улыбается как ни в чем не бывало… ну наконец-то, бля, оделась в какое-то странное… похоже на мешок с карманами, дурное одеянье у бабы, но так-то лучше… — Ты это, сестренка, курева можешь принести? И пож… поесть бы чего-то, а? Мне в поселок нельзя, я дальше пойду.

Говорить тяжело, язык не слушается, ни хрена нет слюны, губы чужие, ватные. Вова собирается доползти до воды и напиться. А она достала из кармана здоровый гребень, грабли просто какие-то, и чешет свою черную гриву…

— Какой тут может быть поселок? Тут дней пять по тайге до ближайшей дороги… а до людей все семь… и как тебя вообще сюда занесло… Яму вырыл, совсем оголодал, да? Только эта тропа не звериная…

— Так я не врубился, ты что, одна тут живешь? Чота я не понял…

— Только наша семья, да не бойся ты, никто тебя не выдаст… люди к нам не ходят. — Заплела две толстых косищи, потом скрепила их между собой и привычным движением зашпилила на затылке, — Ладно, ты погоди, я сейчас кого-нибудь позову…

— Эй, эй! Сестренка! Ты это… стой, да подожди!

Ага, давай, похрипи еще ей вслед, только пятки мелькнули… а что, нормально… видимо они лесники… или богомольцы какие-нибудь, ушли в тайгу с концами… семья… а что, богомольцы вроде не закладывают… хотя чего уже париться, даже если его сдадут, живым он все равно не дастся, а так бы уже сегодня шаркнул хвостом прямо здесь…

Вова не верит своему счастью, неужели еще поживет, пожрет… даже и не надеялся. Напившись из реки, он отползает в тень валуна, глаза слипаются, нельзя спать, бля, сейчас же придут эти… но Вова впадает в спокойное забытье…

2

Свежий запах деревянного дома Вова запомнил с детства, он вдыхал его, не нарадовался… пока их новый дом не закурили отцовы дружки. От вонючего дыма Вова чихал, долго не мог заснуть… Мама сперва ругалась, выгоняла пьянчуг, а потом и сама пристрастилась… да… а он помнит, как ловко батя орудовал рубанком, как скручивалась и пахла нежная белая стружка… а он собирал ее в мешок и вытряхивал за забором… а потом родители стали бухать по-черному и дом сгорел, пока он был в школе, ну да… в одиннадцать лет, как раз в его день рождения, отметили, бля, уроды… От папы с мамой остались зубастые черные чушки, с жутким оскалом, а его определили в ебаный приют… Эта изба на ихнюю совсем не похожа, но запах тот же, прямо из детства. Тут всякие коврики, полосатые дорожки, полки горшками украшены… даже над его кроватью какие-то занавесочки, бля, с петухами… все чистее некуда, а простыни аж хрустят. Ни хрена не помнит, как его сюда принесли, как укладывали… очнулся вечером в чистой постели, раны чем-то замазаны, надеты чужие кальсоны… весь день вчера продрых, как убитый. А баба что надо, в душу не лезет, жрать дает, примочки делает… Елена. Нормальная киска. Та, что мыла полы, ни то ни се, хоть и помоложе… к одному омскому вальту, как его… а хуй с ним, шастала похожая жучка, глазки в пол, прям охуенная скромница, а оказалась та еще кистяра… Мужики к нему не заходили, но Вова видел одного из окна — бородатый здоровяк о чем-то базарил с Еленой… курева у них нет… да и хуй с ним, пока неохота. Сломать ногу на ровном месте, бля, это ж кому рассказать! На Рыбинской даче один пыжик потянулся спросонья и как заорет — сломал себе обе крабины, да еще и в ногах вывихнул суставы… но это понятно — наркота сушит кости, да и барыге этому доходяжному лет шестьдесят уже было, а тут? Полная хуйня…