Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Осенью 1808 г. в Петербурге появилась депутация финских представителей всех сословий, вызванная туда по указанию императора. Уже здесь произошло первое столкновение финских традиций с русскими великодержавными замашками. Пригласили в основном представителей дворянства и духовенства, дискриминировав бюргерство и крестьянство. Это вызвало недовольство городского сословия. Крестьянский депутат, будучи не избранным, а назначенным, отказался войти в состав депутации. С недовольством депутации в целом пришлось столкнуться Сперанскому, который, опираясь на свои предшествующие разработки и изучение условий Финляндии, пришел к выводу о необходимости искать пути политического устройства Финляндии на основе автономии и сохранения здесь местных традиций. Его намерения пошли и далее. В одном из документов того времени он писал, «чтобы внутренним устройством Финляндии предоставить народу сему более выгод в соединении его с Россией, нежели сколько он имел, быв под обладанием Швеции».

Практически Сперанский руководил созданной Комиссией финляндских дел. В инструкции этой комиссии, выработанной при активном участии Сперанского, уже проводились идеи, которые позднее легли в основу Конституции Финляндии. Там шла речь об «Особом политическом бытии» страны, о «созыве земских чинов», которые совместно с монархом решали бы общественные дела по части законодательства и хозяйственного управления. Комиссия разработала «План общего управления Финляндии», который был положен в основу политического устройства страны. Он отвергал взгляды как националистические, так и консервативные. 10 марта 1809 г. в Борго открылся сейм, на который в сопровождении Сперанского прибыл Александр I. Сперанский подготовил для императора речь на открытии сейма, а также текст грамоты от 15 марта об утверждении религии и основных законов Финляндии. Оба текста содержали обязательства царя «утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего княжества в особенности, и все подданные, оное населяющие, от мала до велика, по Конституциям их доселе пользовалось, обещая хранить оные в ненарушимости и непреложной их силе и действии». В этих документах, особенно в грамоте от 15 марта, которая объявляла Финляндию Великим княжеством в составе России, декларировались принципы незыблемости законов, столь милые сердцу Сперанского, соблюдение прав и привилегий всех сословий Финляндии. Характерно, что, по мысли Сперанского, Великое княжество Финляндское связывалось формально не с Россией, а с особой царя, становящимся его верховным правителем наряду с конституционными политическими учреждениями. Александр I занял здесь место шведского короля с титулом «великого князя Финляндии». По существу, это отгораживало новое княжество от распространения на него русского права и вмешательства русских учреждений.

Вторым конституционным учреждением, созданным по мысли Сперанского и нашедшим место в «Плане общего управления Финляндии», стал Правительственный совет — высший исполнительный орган великого княжества, выступающий посредником между финским сеймом и русским императором. Он наделялся и судебными функциями, хотя на местах сохранялись местные судьи средневекового типа — гефгерифты.

Но самое, пожалуй, важное в реформистском подходе Александра I — Сперанского к политическому устройству Финляндии стало осторожное и настойчивое приближение к организации там свободного изъявления общественного мнения — и через сейм, и через Государственный совет, и путем подтверждения традиционных для края прав и свобод, и в первую очередь права частной собственности, о котором в применении к Финляндии Сперанский писал как об одном из «главнейших предметов… политического существования». Эти усилия продолжались и далее. В 1811 г. во время бесед, сопровождавших чтение Н. М. Карамзиным Александру I своей «Истории государства Российского», в Твери, в доме сестры царя великой княгини Екатерины Павловны, император продолжал высказывать свои конституционные планы. «Говорил с ним немало, — писал впоследствии Н. М. Карамзин, — и о чем же — о самодержавии!… Я не имел счастия быть согласен с некоторыми его мыслями, но искренне удивлялся его разуму и скромному красноречию».

Четкие очертания конституционного плана императора проявились и в период послевоенного устройства Европы, и решения судьбы бывшего наполеоновского сателлита герцогства Варшавского, большая часть которого вошла в состав Российской империи под названием Царство Польское. Согласно «Дружественному трактату», подписанному в Вене в апреле 1815 г. между Россией, Австрией и Пруссией, поляки, живущие на территориях, отошедших к этим державам, «будут иметь народных представителей и национальные государственные учреждения, согласные с тем образом политического существования, который каждым из правительств будет признан за полезнейший и приличнейший для них в кругу его владений».

Александр выбрал для Польши хоть и ограниченную, но конституцию.

Произошла неслыханная вещь: Россия, по существу, санкционировала создание в рамках своей государственности еще одно конституционное образование, пусть и оговоренное словами о традициях Российской империи.

В мае этого же года Царству Польскому уже была высочайше дарована конституция, предоставлено самоуправление, право иметь собственную армию; получили поляки и свободу печати. Так вторично в составе России самодержавная власть была ограничена конституционными нормами.

Но Александр на этом не остановился. Как пишет по этому поводу С. В. Мироненко, он рассматривал конституционное устройство Польши «как первый шаг на пути к конституции русской… Конституция Царства Польского была для Александра I своеобразным экспериментом. Польша стала как бы объектом проверки реальности задуманного императором симбиоза конституции с самодержавной властью».

В марте 1818 г. открылся первый польский сейм, на который прибыл Александр I, и уже 15 марта в его стенах он произнес речь, которая поразила современников. Вот что услышали Польша, Россия, Европа: «Образование, существовавшее в вашем краю, дозволило мне ввести немедленно то, которое я вам даровал, руководствуясь правилами законно-свободных учреждений, бывших непрестанно предметом моих помышлений и которых спасительное влияние надеюсь я с помощью Божией распространить и на все страны, Провидением попечению моему вверенные. Таким образом, вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приуготовляю (курсив мой. — А. С.) и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости».

Этой речью Александр ясно подчеркнул свою давнюю приверженность к конституционным идеям, понимание того, что Польша уже созрела для конституции, а Россия созреет в недалеком будущем, ограниченном, по крайней мере, рамками жизни самого Александра.

Его конституционные намерения очень четко накладывались и на планы в области освобождения крестьянства от крепостного права, которые продвинулись быстрее в экономически более развитых районах России — Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, но которые, как это показывает разработка секретных проектов Аракчеева и Гурьева, рано или поздно должны были дойти и до России.

Чуть позднее, как бы развивая мысли, высказанные весной в Варшаве, император заявил в беседе с прусским генералом Мезоном буквально следующее: «Наконец все народы должны освободиться от самовластия. Вы видите, что я делаю в Польше и что я хочу сделать и в других моих владениях». Эти слова стали немедленным достоянием публики.

И хотя эта речь, как и всякие публичные выступления любого властителя, содержала в себе некоторые демагогически-патетические ноты, она тем не менее отразила одну любопытную деталь: Александр признал в ней, что в течение всей своей жизни не расставался с помыслами, появившимися у него еще в юности и много раз обговоренными в беседах с Лагарпом, Чарторыйским, в Негласном комитете.

Его жизненная линия, обозначенная в царскосельской тиши, по существу, не прерывалась, как не прерывалось и осознание своей самодержавной власти, внушенной ему с детства, власти, которая давала право и возможность даровать свободы своим подданным.

В этих противоречивых тенденциях был весь Александр, но надо понимать, что сами эти противоречия были сотканы системой и трудно было бы требовать от человека того, что он не мог совершить. Александр предпринимал шаги, направленные на конституционное переустройство России, но не так уж далеко отдалялся от трона, крепко держался за него обеими руками, и эта роковая связь и возвышала, и тяготила, и мучила его.

Как и в случае с колебаниями Александра в крестьянском вопросе, его проконституционные действия в Польше и заявление о намерении ввести конституционное правление и в России вызвали восторг передовых людей и повергли в шок консервативное дворянство.