Плач серого неба - Максим Михайлов

Старый добрый плащ, верно служивший мне в горе и в радости, украшала крупная, хотя и удачно подобранная заплата. Я горестно поцокал языком, оценив трагедию — вещь была безнадежно испорчена, но о покупке нового в ближайшее время думать не приходилось. Когда по звонку прибежал слуга, я уже был полностью готов и нетерпеливо вертел в руках шляпу.

— Хозяин не вернулся?

— Никак нет. — Заспанный лакей поставил на столик крохотную чашку укрытого паром кофе. — А вы, мастер, никак уходить собрались?

— Точно. И знаешь, что? Дуй-ка ты, милейший, за извозчиком.

Хидейк вернется лишь к обеду, Карл обещал освободиться не раньше вечера. Мне оставалось сидеть и чахнуть от тоски в роскошном и очень скучном особняке альва, или воспользоваться случаем и получить ответы на пару пусть и не главных, но от того не менее острых вопросов.

— Куда прикажете? — слуга безропотно развернулся к двери.

— К Университету! Эй, стой! — паренек, едва начав разгон, резко остановился. Вот это выучка… — погоди. Как хозяин вернется, передай, чтоб не волновался — я скоро буду. А сам вот что — когда я уеду, сгоняй в Актерский переулок, найди кабак «Выеденное яйцо», спроси там цвергольда Карла Райнхольма. Запомнишь?

— От чего ж не запомнить, — пожал плечами слуга, — памятью Творец не обидел. Карл Райнхольм, кабак «Выеденное яйцо», Актерский переулок. Что сказать?

— Скажи, что я буду не раньше… Хотя знаешь, что? — я решил не рисковать, — передай ему записку. Не найдешь самого карлика — отдай кабатчику Андерсу… Кривому. Пусть он передаст. Запомнишь?

— Говорю же — памятью не обижен. — Парень внезапно поскучнел и задумался, почесывая подбородок. Ну что ж, его правда — следить за благополучием гостя — одно, а бегать для него по городу — совсем другое.

— Держи, — я протянул пару медяков, — чтоб не зря бегал.

Слуга изогнулся, перемешав поклон с разбегом, и рванулся было к двери, но я цапнул его за шиворот.

— Да стой ты, торопыга. Записку забыл.

Верный блокнот стал на страницу тоньше, и слуга, наконец, умчался прочь, унося в кармане простое, но понятное послание: «Иду по следу. Если не приду вечером — жди дольше. Брокк.»

Взъерошенное спросонья небо ворочалось наверху, выставляя в просвет между крышами то косматую тучу, то случайную улыбку солнечного луча. Я прижимался лбом к оконному стеклу и, позволив взгляду свободно гулять по чужим балконам, мечтал, чтобы поездка длилась как можно дольше. Что бы там ни говорила озабоченная благополучием подопечных Карина, мысль о падком на Тронутых подростков профессоре вызывала лишь омерзение, и я представления не имел, как начать разговор с отвратительным мне заранее субъектом.

Спокойная тишина Восточного простенка мало-помалу наливалась шумом толпы — повозка приближалась к проспекту Надежды. Сверкнул, слепя, солнечный луч, запутавшийся прутьях балконной решетки. Пока я отчаянно моргал, рокот булыжников под колесами сменился ровным шорохом брусчатки. Ресницы быстро справились со слезами, за которыми вовсю мельтешила уличная жизнь. Рабочее утро было в самом разгаре, но горожане, торопясь урвать кусочек радости от редкого солнечного дня, находили множество причин выйти на улицу. Четыре девчонки-ткачихи, оживленно болтая, чересчур внимательно смотрели на просвет новый кусок тонкого белого сукна. Городовой в коричневом мундире привалился к газетному киоску и блаженно жмурился под козырьком фуражки. Его пальцы, которым в кои-то веки было тепло и сухо, лениво перебирали красные кисти на эфесе сабли. Даже студенты, что прятались в тени раскидистого каштана и раз за разом пускали по кругу бутыль с чем-то мутным, разрывались между страхом разоблачения и желанием в полной мере насладиться неожиданным даром природы.

Я еще раз как следует проморгался, выгоняя из глаз последние светлые пятна, и полистал блокнот. Интересно, почему Молтбафф перестал наведываться в цирк? В избавление от порока я не верил — только не в Вимсберге. Если только что-то не изменило жизнь профессора, не перевернуло ее с головы на ноги… Но версия с бегством пожилого сластолюбца казалась сильнее. Неведомо, какие еще необычные страсти владели его душой. А за любую похоть приходится платить, и как знать, не получил ли профессор такой счет, что пришлось бежать из города? Я даже начал придумывать причины для бегства, сочинив несколько совсем уж жутких историй, но быстро себя оборвал. Тратить время на бесполезный плач по нравам не хотелось.

Колеса вновь мелко затряслись, запрыгали по булыжникам. Камни для брусчатки были дороги. Некогда Ратуша предоставила гостям города выбор — платить налог на въезд монетой, или же камнями для городских мостовых. Не знаю, рассчитывали ли они на такую прибыль, но дороги от нового закона выиграли куда больше, чем казна.

Через боковые окна я видел лишь заскользившие вдоль повозки стены домов — кажется, мы въехали в один из Гостиничных переулков. Через недра местных кварталов, где строилось большинство приличных городских гостиниц, за две сотни лет прошло несметное количество приезжих богатеев. Но близость Университета сыграла свою роль — уютные скверы и тихие дворики облюбовала подрастающая городская интеллигенция. Полицейское управление уже не первый год собиралось увеличить число городовых в переулках, да всякий раз находило личному составу задачи поважнее. Студенты, конечно, любили пошуметь, но в целом были безобидны.

С непривычки меня растрясло. В висках возникла и покатилась по черепу боль. Я раздраженно мотнул головой, но тщетно — ни новых мыслей, ни облегчения. Тягучий свист за окном превратил страдания в настоящую пытку — какой-то юнец с початой бутылкой вольготно развалился в милой маленькой беседке. Его добрые соловые глаза умиленно щурились на высокородную альвийку с комнатным лисенком на поводке — ее замысловатая прическа как раз проплывала перед окном повозки. И если дама словно не заметила нахала, то зверек разразился таким писклявым и заливистым лаем, что я, не думая о вежливости, дернул вниз завизжавший кожаный полог. Солнечный день солнечным днем, но я внезапно соскучился по дождливой тишине.

Все звуки мира сжались до глухого стука колес и легкого поскрипывания колымаги. Я закрыл глаза и откинулся на сиденье, усилием воли прогнав мысли о предстоящем разговоре. Хватит. Решу все на месте. Успокоенный этой простой по своей сути мыслью, я как-то незаметно задремал.

Нарастающий шум за окном деликатно проник в дремоту и уничтожил ее изнутри. Моргнув, я потянулся к противоположной стене, осторожно приоткрыл полог и снова зажмурился — от бежавшего снаружи узора зарябило в глазах. Две слезинки спустя веки согласились открыться, и затейливое переплетение железных кружев превратилось в университетский забор — мы были почти на месте. Повозку качнуло, и за окном, стремительно удаляясь, замелькала спина хидейкова слуги. Юный хитрец проделал большую часть пути на запятках моей же повозки.