Точка Лагранжа (Сборник) - Кирилл Бенедиктов

Возня. Вскрикнула Лизонька.

Да что же вы там делаете, хотел крикнуть Антон, и не мог, потому что слова не доходили до губ. Вы, компания дерьмоголовых придурков, вы хотя бы на помощь кого-нибудь позвать догадаетесь?

— Гнилой расклад, — донесся сверху голос Никитоса. — Здесь рядом наверняка его родаки. Припрутся, начнут базары тереть, что да как. А то еще мусора явятся, вдруг этот децил потерялся?

Рыжая засмеялась — мерзким, икающим смехом.

— Ты даун, Никитос, ты полный дебил! Как децил может потеряться? Он что, сюда сам на коляске приехал? Ты думай сначала, а потом базлай.

— Никаких тут родаков нет, — сказал мрачно тот, кого называли Дрюней. — Один он, кинули его: бикса какая-нибудь залетела, родила, как кошка, а на хера этот выблядок ей нужен? Отвезла в лес и оставила, к утру точно замерзнет. Все вы, бабы, такие, и ты, Рыжая, не лучше, знаю я тебя.

— С такой коляской понтовой бросила? — обиженно пробасила Рыжая. — С такими прибамбасами? Ты хоть знаешь, что это такое? Это термос такой специальный, малых кормить. Он стоит знаешь сколько?

— Ладно, — буркнул Дрюня, — бери эту хреновину себе. Толканешь завтра кому-нибудь, лавэ отдашь, и так должна мне по самое не могу. А децил задолбал уже орать, Никитос, заткни его.

— Ну че ты, Дрюнь, как я тебе его заткну? Что я, знаю, что ли, как их затыкают.

О Господи, подумал Антон, из последних сил удерживаясь на краю всепоглощающей тьмы, что же за спасение ты мне послал… Дебилы, злобные, отвратительные подонки, они же ничем не отличаются от тех, кто сидел за забором в детском саду, кто кинул в Аню бутылкой. Они не станут помогать Лизоньке, они никого не станут звать на помощь, и хорошо еще, если они просто уйдут.

— Не знаешь, говоришь? Ну так смотри.

Треск ткани. Непонятные звуки, тонкий, заячий вскрик Лизоньки. Тишина.

— Вот и все, баклан. Пусть попробует поорать с тряпкой во рту.

Антону показалось, что где-то под черепной коробкой разорвалась граната. Встать, немедленно встать, выбраться из этой скользкой глиняной ловушки, раскидать посмевших прикоснуться к его дочери уродов! Встать… подняться… хотя бы пошевелиться… хотя бы крикнуть…

Бесполезно.

Он по-прежнему не чувствовал своего тела. По-прежнему не мог напрячь ни одну мышцу. Зрение и слух — вот и все, что у него осталось. Единственный глаз, видевший только крошечный участок опостылевшей заводи, и уши, которые перестали слышать родной Лизонькин голос.

— Что за базар, Дрюня, сколько я тебе должна? Ты вообще расценки знаешь? У меня мужики на трассе за минет по тридцатке зелени отстегивают.

— Хорош базлать, дура. Ты мне за каждый раз по полтиннику должна, вот и соображай, сколько на тебе висит: Сейчас еще плюс пятьдесят будет. Или ты сегодня не при делах?

Звон стекла. Никитос:

— Точно, Дрюня, она сегодня отдыхает. Ну и правильно, нам больше достанется. Там что у тебя? А ты разбодяжил? А то в прошлый раз…

— Сука ты, Дрюня, — с чувством сказала Рыжая. — Я к тебе как к человеку, а ты меня на счетчик ставишь. Ладно, я в доле. Че это у нее какой-то цвет странный?

Молчание. Шуршат какие-то тряпки.

— Подогреть надо. Никитос, запали костерок, заодно и погреемся.

— Ну че опять Никитос?..

Какой-то не слишком тяжелый предмет плюхнулся в воду чуть дальше ствола, на котором распласталось неподвижное тело Антона. Тело, сотрясаемое страшными, невидимыми глазу конвульсиями.

— Ты, урод, ты че сделал? Че сделал? Это новая бейсболка была… ты ж ее в воду кинул…

— Пойди да вытащи, — равнодушно сказал Дрюня. — А потом веток собери да костер запали.

Никитос, охая и ругаясь себе под нос, полез с откоса — выручать свою бейсболку. Дрюня подождал немного, позвенел чем-то, потом сказал с неприятной мяукающей интонацией:

— По тридцатке, говоришь, отстегивают? Ну-ка, покажи, за что…

Рыжая не успела ответить — Никитос вдруг истошно завопил и обрушил на Антона целый град комков глины — видимо, судорожно карабкался по склону наверх.

— Там… там… трупняк…

— Где? — взвизгнула Рыжая. Дрюня хмыкнул:

— Покажи.

Звук шагов над обрывом.

— Точно, валяется — похоже, и правда дохлый. Помолчал.

— А, я понял: это тот козел, которого мы с того берега видели: все, отъездился, конь педальный…

— Как думаешь, малой его?

— Да нет, вряд ли… Хотя… нет, точно нет… Это бомжара какой-то, а у децила, ты сама говорила, коляска крутая… Пусть валяется, он тихий, не орет, дозу не просит. Ну что, Рыжая, готова? Ты, Никитос, не парься, пока огня не будет, ничего не получишь. Давай работай.

Некоторое время сверху доносились неясные тихие звуки, потом Рыжая выдохнула неестественно высоким и тонким голосом:

— А-а-о-о, супе-ер, супер, о-о-а!!!

И, словно в унисон с ней, закричала вытолкавшая свой кляп Лизонька.

У Антона от крика дочери зашлось сердце. Зашлось — и только тут он впервые обратил внимание, что оно, оказывается, бьется — медленно, с перебоями, но бьется, больно молотя о сплющенную деревом грудную клетку.

— Вот падла. — зло буркнул Дрюня, — тряпку выплюнула. Слышь, децил, лучше бы ты заткнулся. Я, бля, в натуре тебе говорю, заткнись.

— Дрюнь, правда, он так весь лес на уши поставит. Сюда щас толпа сбежится, у него голос-то какой громкий…

— А тут еще мертвяк валяется, — добавил Никитос. — Пошли отсюда, Дрюнь, давай в подвал лучше пойдем, ну его, этот парк.

— Много сюда народу сбежалось, пока мы не пришли… Заткнись, крысенок! Ща в озеро кину.

— Нет, правда, Дрюнь, он так орет, что сюда скоро мусора явятся. Раньше он вроде не так громко выл.

— Мы ему не нравимся! — расхохоталась Рыжая. Голос у нее был не такой, как раньше, — в нем появились какие-то разболтанные нотки, какая-то эйфори-ческая интонация. — Ему с нами в падлу на одном берегу сидеть!

— Умолкни, плесень! — взъярился Дрюня. — Я тебя точно утоплю! Молчать, сказал!

Конечно, Лизонька его не послушалась. Ее вообще нелегко было успокоить после долгого плача — даже у Ани не всегда это получалось. Тогда Антон брал дочку на руки, примащивал так, что плачущее личико прижималось к плечу, а крохотные ручки обхватывали шею, и носил до тех пор, пока Лизонька не засыпала. Как давно это было… как мало ценил он выпавшее ему счастье…

— Эх, водки бы малому налить… че там, в пробочке — ему и хватит. У Ленки мать так всегда делала, у них там детей, как у цыганей в таборе, мал мала меньше. Они как начнут орать, она им сразу водочки нацедит — и тишина.

— Водки? — переспросил Дрюня задумчиво, — Можно, конечно, и водки…