Девять королев - Пол Андерсон

— Перевозчики. Я слышал о них, но никто не желает рассказать толком. Что происходит, когда человек умирает?

— Никто не знает. Рассказывают разное. Призраки, обитающие в родных домах, духи, живущие в курганах, Дикая Охота… мрачный Аид или полное забвение… Здесь — в городе и на побережье — мы, как ты знаешь, хороним умерших в море. Хороним тела. Долг Перевозчиков — доставить их души на Сен, и в награду за этот страшный труд они освобождены от налогов и гражданских повинностей. Верят, что там Белисама, а может быть, и Лер подвергают души суду. Говорят, иные из них возрождаются — умершие галликены могут стать тюленями, задержаться на земле, дожидаясь тех, кого любили в этом мире, — но я не знаю и не стану о том говорить.

— А вот митраисты знают, — иронически заметила Бодилис.

Грациллоний вспыхнул.

— Я не знаю, что ждет меня, — огрызнулся он. — Человеку дано только стремиться заслужить спасение.

— Мужчине! Да и то лишь тому, кто омылся в крови Быка. Так что, путь на небо открыт только богатым?

— Нет! — горячо возразил Грациллоний, не ожидавший нападения с этой стороны. — Тавроболия — этот отвратительный ритуал, когда верующие стоят в яме, куда стекает кровь — для поклонников Кибелы! Они называют ее Великой Матерью.

— Ты был освящен кровью короля. Почему бы другим не принимать освящение в крови Быка?

— Не спорю. Но и для них этот обряд не обязателен. И к их обрядам допускаются женщины, — Грациллоний не стал упоминать о тесных связях между храмами Митры и Кибелы. Ему никогда не нравился этот культ, где мужчины в истерических припадках доходили до того, что оскопляли себя. Лучше уж пусть женщины следуют учению Христа. Тот был добр к своей Матери. — Мы, когда убиваем Быка, делаем это достойно, как делал Митра.

— Прошу вас, прошу вас! — воскликнул Ирам. — Сегодня мы только сравниваем взгляды, обмениваемся сведениями. Обсуждение, если потребуется, назначим на другой раз.

Грациллоний взял себя в руки.

— Что касается человеческой судьбы, — сказал он, — многие из моих единоверцев полагают, что она управляется движением планет, но мне, признаюсь, это кажется сомнительным. Не просветит ли нас ученый Эсмунин?

— Я сам ничуть не верю составляемым мною гороскопам, — согласился старец, — хотя добросовестно выполняю свою работу. Если и существует судьба, то, полагаю, силы ее непостижимы для смертного. Появление же планет, загадочные затмения, прецессия равноденствий…

Грациллоний заслушался.

Грациллоний рад был бы сидеть до последнего, но почти сразу после трапезы Бодилис потянула его за край тоги и тихо сказала:

— Идем со мной. Нам надо поговорить.

Досадуя, он подумал все же, что королева не стала бы звать его без важной причины, и откланялся.

В городе они обходились без вооруженной охраны. Провожавший их мальчуган с фонарем не говорил на латыни.

— Прости, что рассердила тебя, — начала Бодилис, перейдя на язык римлян, — но я не могла упустить такую возможность.

Грациллоний в изумлении взглянул на нее. Лицо королевы ярче освещали звезды, нежели свет фонаря, мерцавшего впереди. Он словно впервые увидел его выразительную сильную лепку и, смешавшись, отвел взгляд в сторону. Шаги громко отдавались в холодном ночном воздухе.

— Видишь ли, — спокойно продолжала Бодилис, — ты не понимаешь свободных женщин. Если ты будешь править, как мы с тобой надеемся, тебе придется этому научиться. Для начала я дала тебе попробовать того, чем вы угощаете нас.

— О чем ты говоришь, — возмутился он. — Моя мать, сестры — не рабыни!

— Но и не равные, — перебила она. — А мы, галликены, равны тебе. Не забывай об этом, Граллон.

(Так теперь к нему обращались порой, переделав имя на исанский лад.)

— Что я сделал не так?

Она вздохнула, но тут же улыбнулась и взяла его под руку.

— В сущности, это не твоя вина. Нигде, если не считать редких племен варваров, женщины не равны мужчине по положению. Римляне почитают своих матрон, но в делах не предоставляют им права голоса. Греки запирают своих жен в доме, и когда эти бедняжки наскучивают мужьям, те обращают свою любовь на мальчиков. Твой культ вообще не для женщин. Христиане допускают их к богослужению, но косятся, как на сосуд искушения, и никогда не возводят во жреческое достоинство. Откуда же тебе знать?

Великая Матерь… Сегодня ночью Грациллоний явственно ощущал присутствие Белисамы, владеющей луной и звездами.

Он проглотил комок в горле.

— Я оскорбил Девятерых? Я не желал этого. И Дахилис ничего мне не сказала.

— Она и не скажет. Слишком любит тебя. Но я подозреваю, что она советовала тебе обращать больше внимания на ее Сестер?

— Да, она… но…

— О, я говорю о гордости и долге, не о вожделении, хотя и плоть имеет свои права. Вспомни, например, как ты объявил, что Дахилис беременна и со временем у тебя будет возможность обслужить остальных! Тебе нравится, когда до тебя снисходят?

— Нет! Но… но…

Она тихонько рассмеялась и крепче сжала его локоть.

— Милый Грациллоний! Никогда ты не проявлял большего мужества, чем сейчас, когда беспомощно заикаешься. Разве стала бы я поучать Колконора? Даже Хоэль не понимал. Мог бы… он был не глуп, но не пытался понять. У него никогда не хватало терпения выслушать. А вот ты не безнадежен.

— Я готов… выслушать любые разумные слова… и постараюсь поступать правильно, — он осторожно подбирал слова. — Но никогда я не унижу своего достоинства мужчины.

— И не надо! Просто и мы не дадим унижать наше женское достоинство!

Они в молчании подошли к ее дому. Грациллоний дал мальчику монету и отпустил его. Слуги уже спали, но в атриуме оставили пару зажженных ламп. Их свет окрашивал лицо Бодилис в цвет теплого янтаря. Грациллоний собирался распрощаться, но женщина обернулась и удержала его, прижалась к груди и шепнула:

— Идем. Ночь на исходе!

В прошлый раз с ней было хорошо. В этот — потрясающе!

Дождевая завеса скрыла башни Иса и превратила улицы в мрачные ущелья. Дахилис и Иннилис шли сквозь нее, ощущая на лицах поцелуи тысячи призраков. Плащи мало помогали. И несмотря на то что королевы не ожидали от предстоящего разговора ничего хорошего, они обрадовались, добравшись, наконец, до дома Квинипилис.

Жрица сама впустила гостей. Старая королева накинула шаль на залатанное платье, натянула шерстяные чулки на распухшие от ревматизма ноги и сунула их в соломенные шлепанцы. Небрежно причесанные волосы окружали ее лицо седой львиной гривой.

— Добро пожаловать, — приветствовала она. — Входите, не мокните, в доме хоть немного теплее! Я согрею вина или, если хотите, заварю травы, — она втянула их внутрь и сама вразвалку заковыляла следом. — Простите, что встречаю в таком виде. Вы просили в записке о разговоре наедине, так что я отпустила слуг. Обычно я не принимаю гостей, пока не приглажу космы.