Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах - Николас Шэксон

В этой фирме Кристенсен проработал двадцать месяцев, занимаясь в основном клиентами из стран, исторически связанных с Великобританией, в том числе из Южной Африки. Работа с клиентами из этой страны в значительной мере сводилась к обходу санкций, которые мировое сообщество применяло к режиму апартеида. Кроме того, Кристенсен работал с клиентами из Нигерии, Кении, Уганды и Ирана. Он рассказывает: «Я был инсайдером и мог систематически работать с сотнями клиентских файлов. Постепенно я сумел собрать всю головоломку. Получалось примерно так: “Ага, так этот клиент – политик, скрывающий свою подлинную личность”. И так далее». Кристенсен узнал, что весьма высокопоставленный правый французский политик использует свое влияние, чтобы обеспечить застройщикам-девелоперам планируемое разрешение на проведение ряда сделок с недвижимостью по всей Франции. Связи этого политика с Джерси означали, что во Франции никто не узнает его подлинного лица. В целом, по словам Кристенсена, младшие работники офшорных фирм понятия не имеют, чем они на самом деле занимаются, ибо распределение сделок и информации по разным юрисдикциям позволяет надежно спрятать следы: «При беглом просмотре файлов такой информации не получаешь. Я раздобыл имя этого господина, связавшись с офисом во Франции. Там-то мне и назвали его, когда я сказал: “Мне надо поговорить об этом с сенатором”. Если вы проработаете в такой фирме довольно долгое время, они будут вас знать и с удовольствием сообщат вам то, что вас интересует. Подтасовки на рынке, сделки, совершаемые на основе инсайдерской информации. Я сидел там и все время думал: “Господи, да это динамит”. Все это были представители очень известных семей. Если такая информация просочится в СМИ, она появится на первых страницах».

Как и Кролл, Кристенсен не раскрывает подробностей: «Я подписал контракты и давал клятвы, которые должен соблюдать всю жизнь. Если бы я нарушил данные мной обещания, меня могли бы навсегда выбросить на помойку».

Повторное выставление счетов-фактур, по мнению Кристенсена, – всего лишь одна из наиболее распространенных, даже обыденных деловых процедур в мире секретных юрисдикций: «Они считают это хорошим деловым приемом и приводят самые разные обоснования и оправдания его: иностранцы защищают свои деньги от политических рисков или нестабильности национальных валют; африканцы бедны, потому что недостаточно напряженно трудятся или потому что их страны коррумпированы; страны бедны, поэтому мы посылаем им финансовую помощь. И так далее, и так далее. Исполнители в фирмах не хотят думать об экономических проблемах».

Кристенсен переходил из одной компании в другую, а тем временем реки денег, притекавших на Джерси, превращались в мощный поток. Когда он выражал беспокойство по поводу происхождения части этих денег, в основном приходивших из Африки, его бесцеремонно отодвигали в сторону. Однажды в пятницу, перед традиционной гулянкой с выпивкой в офисе, руководительница его подразделения сказала ему, что не желает обсуждать эти вопросы, и ей вообще «плевать на Африку». «Ее отношение совершенно типичное для острова. Прибыли были безумно высокими, и никто не проводил связи между своими действиями и несправедливостью, творящейся в других странах. Никто из вовлеченных в дело финансовых посредников: банков, юридических фирм, бухгалтеров и аудиторов, – никто не решался сообщить регуляторам о сомнительных сделках и даже не задавался вопросами по поводу незаконных переводов». Кристенсен встретил приятеля, с которым был знаком с детства. Этот человек, ставший дипломированным бухгалтером, пил в баре.

Я рассказал ему об Индии, Малайзии, о моих путешествиях, но он немедленно отключился и выпал из разговора. То, что я рассказывал, было ему совершенно неинтересно. Он находился в капсуле эгоизма, выглядел совершенно изолированным от окружающего мира. Вечеринка, состоявшаяся прошлым вечером, марка моей машины и кто кого зажал – вот все, о чем он мог говорить. На Джерси я столкнулся с действительно экстремистскими взглядами: дремучим расизмом, сексизмом, стремлением к подавлению, с постыдным, нескрываемым и агрессивным потребительством – со всем этим я никогда раньше не встречался. И с почти фанатичной ненавистью к любым прогрессивным идеям.

Это и есть то самое мышление, требовавшее молчания. В Лондоне все мои знакомые воспринимали антирасизм и тому подобные идеи как нечто нормальное. А вернувшись на Джерси, я услышал: «Об этом и не заикайся, сынок».

Понадобились долгие годы, чтобы из внешнего мира на Джерси просочилось прогрессивное законодательство. В Великобритании уголовное преследование гомосексуалистов было отменено в 1967 году, а на Джерси соответствующий закон был отменен под давлением Великобритании только в 1990 году. В Великобритании порку розгами запретили в 1948 году. А на Джерси это наказание оставалось в своде законов до 2005 года, когда его запретили, опять-таки под давлением извне.

Вскоре после возвращения на родину Кристенсен как-то приехал на вечеринку на мотоцикле и получил выволочку от одного из гостей, занимавшего высокое положение в местном бизнес-сообществе. «Он сказал, что шлем мотоциклиста – это ограничение свободы. Выступил и против ремней безопасности, а заодно – против налогов и государства. Он говорил, что апартеид хорош для чернокожих жителей Южной Африки, что следовало бы восстановить колониализм, что “этим людям” гораздо лучше живется при правлении белых». Кристенсен сцепился с сэром Джулианом Ходжем, столпом джерсийского банковского истеблишмента, «оголтелым апологетом апартеида, оголтелым приверженцем империи и самым оголтелым либертарианцем из всех, кого я видел». Кристенсен вспоминает, как на встрече с преподобным Питером Мэнтоном, сенатором Джерси и англиканским священником, публика вставала, приветствуя проходившего по залу Мэнтона. Мэнтон публично заявил, что при апартеиде «черным» в Южной Африке жилось лучше, чем когда-либо и где-либо. (Впоследствии Мэнтон был привлечен к ответственности по обвинению в половых преступлениях и вскоре после этого умер.) На заседании правительственной комиссии, посвященном гендерной дискриминации и равным возможностям для женщин, один высокопоставленный политик демонстративно сделал вид, что заснул и даже храпел; другой политик (у которого был собственный, не самый плохой, бизнес) пошел еще дальше. Кристенсен вспоминает: «Та сцена все еще у меня перед глазами. Этот господин сказал: “Если одна из моих девчонок-работниц забеременеет, я вмиг ее уволю. Никому не хочется видеть беременную за прилавком”. Всех женщин он называл “девчонками”».

Офшоры иногда кажутся миром мужской фантазии, миром, в котором крутые белые мужчины обсуждают дела за шотландским виски и рассматривают весь остальной мир как расходный материал. Кристенсен продолжает:

Правящие классы понимают, что им не надо беспокоиться, придут ли к власти демократы в США, или социал-демократы в Германии, или лейбористы в Великобритании. Правящие классы понимают, что в собственной стране им не надо бороться за власть. У них уже были разбросанные по всему миру обломки империи – красные почтовые ящики, британские традиции и невероятное раболепие перед английским правящим классом. На Джерси меня поразило, как лебезили местные политики перед богатыми иностранцами. Там господствовала одна идея: «Мы можем владеть нашими скромными местами, и местные жители будут нам благодарны. У нас здесь нет ни чеков, ни балансов, ни денег, а местным не нравится вмешательство чужаков». Счастливые денечки. Джентльмены из Сити нашли пути обхода угрозы, которую представляла для них демократия.

В мелких юрисдикциях, необязательно островных, легко также вызвать комплексы коллективной неполноценности. Население начинает рассматривать себя как отважных защитников местных интересов от посягательств более крупных соседей-громил. От такого раздутого самоуважения, пропитанного недоверием к внешнему миру, всего лишь один маленький шаг к либертарианскому мировоззрению, которое требует от внешнего мира невмешательства и расценивает любое продвижение местных интересов за счет посторонних как доблестное сопротивление тирании. Такое отношение, разумеется, тесно связано с господствующим в налоговых гаванях подходом: «Это не наша проблема. Исправьте собственную этическую систему», в рамках которой права граждан и правительств других стран не имеют значения, демократию считают тиранией масс, а саму концепцию общества не уважают и даже презирают.

Предоставление иностранцам возможности уклонения от налогов и общая ненависть к налогам отлично встраиваются в такое мировоззрение и могут доходить до крайностей. В протоколах нью-йоркского суда за февраль 2010 года зафиксированы откровения британского магната Гая Хэндса. Он поведал, что после того как в целях уклонения от налогов перебрался на коронное владение – остров Гернси, он «ни разу» не навещал ни своих живущих в Англии детей-школьников, ни родителей, опасаясь утратить свой налоговый статус нерезидента1. Конрад Хуммлер, велеречивый швейцарский банкир, назвал Германию, Францию и Италию «нелегитимными государствами», потому что в этих странах слишком высоки налоги. Уклонение от уплаты налогов или то, что Хуммлер называет «внесистемным накоплением по-швейцарски», является, по его словам, законным способом защиты граждан, пытающихся «хотя бы отчасти избежать нынешней хватки администраторов кошмарного государства социального обеспечения и его налоговой политики»2.