Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович

— Тут явное нарушение дистанцирования. Да еще и без масок. Отреагируем.

Скинул информацию представителям МВД, сидящим здесь же.

Сотрудница в погонах набрала номер одной из тех, чьи телефоны оказались рядом:

— Здравствуйте. Вас из полиции беспокоят. Вы знаете, что действует распоряжение об обязательном соблюдении социальной дистанции?.. Вы его нарушаете. Пожалуйста, отойдите от человека, рядом с которым находитесь, на полтора метра... Спасибо...

Москва, 20 апреля 2020 года

— Уважаемый суд, в рамках последнего слова я хочу сказать многое. К сожалению, широкая публика этого не услышит, так как процесс закрытый и засекреченный. Но я всё равно скажу то, что считаю нужным, по поводу всего этого, — начал говорить Смирнов.

Зал был практически пуст. На возвышении сидели судьи Мосгорсуда. Сбоку — государственный обвинитель. Рядом с «аквариумом» — адвокат. На креслах для публики — Скворцов с немногочисленной свитой, из трех человек. Включая Жарова. Который, кстати, не проходил по делу даже свидетелем. Суд отказался его вызвать в таком качестве, отклонив ходатайство стороны защиты.

Еще секретарь суда.

И конвойные.

А больше никого.

Все были в масках. Выдали маску и подсудимому. По всей России, в том числе в Москве, власть вводила какие-то совершенно дикие меры, объясняя их необходимостью противодействия новой коронавирусной инфекции. Ивану, да и многим людям, они казались попросту абсурдными. Ведь если зараза везде, если ее прошляпили, если уже нет границы между зоной, где она присутствует, и зоной, где ее заведомо нет, то какой смысл в подобном безумии? Не проще ли бросить все средства на медицину, мобилизовать все ресурсы? Но он знал, что стоит за такими беспрецедентными решениями. Всё это — самоизоляция, принудительная остановка экономики, закрытие границ, пропускной режим... да даже и маски — со всей очевидностью, не ради борьбы с вирусом. Именно эти меры, в комплексе, в совокупности, и нужны сильным мира сего сами по себе, а вирус служит только предлогом. Это — не что иное, как инструменты дальнейшего наступления консолидированного капитала на простой народ, причем согласованно, по всему миру. Чтобы перезагрузить в выгодном для высшей буржуазии ключе экономику, ввергнуть людей в нищету и надеть на них узду, сделать их полностью зависимыми от буржуазного государства. Государства, находящегося в руках консолидированного капитала. То есть фашистского государства. Для Ивана всё это было очевидным.

Кощунственно назначенный на 150-летний юбилей Ленина плебисцит, на котором население должно было послушно проголосовать за пожизненное правление Путина, был по причине распространения коронавируса всё же отменен. Как отметил Смирнов, в России даже конституция по одному щелчку меняется только ради того, чтобы одно-единственное оставить неизменным — личность конкретного, на сегодняшний день правящего президента. Поглотить Белоруссию ради пресловутого «обнуления», к величайшему счастью, не удалось. Пришлось мухлевать с основным законом.

И вот на фоне торжества внеправовых норм и шел процесс над Смирновым — по обвинению в «госизмене». Суд прошел как-то очень уж быстро. Обычно такие процессы растягиваются на месяцы и даже годы, а тут — всего несколько недель. Осталось лишь скопировать в приговор текст обвинительного заключения и завершить его требованием прокурора, запросившего для подсудимого шестнадцать лет колонии.

— Всё следствие надо мной, все доводы обвинения, прозвучавшие тут, в судебном заседании, я характеризую как извращенное издевательство над юстицией, и не только над юстицией, но и вообще над здравым смыслом. Меня обвинили в государственной измене, как будто я шпион. Что я сделал? Я нашел удостоверение сотрудника КОКСа — вот его, — Иван показал на Жарова. — И, выждав несколько месяцев, показал этот документ его как бы соратникам по партии. Я не отрицаю этого, я этого никогда не отрицал, я сделал это открыто и публично. Да и то не сразу, а только тогда, когда, на мой взгляд, он и те, кто за ним стоит, кому он служит, решили перейти все границы приличия и сделать так, чтобы агент охранки возглавил бы целую партию, стал её первым секретарём. Только тогда я решился на это.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Смирнов немного помолчал.

— Но я никогда, подчеркиваю, никогда не соглашался с квалификацией этого деяния. Я снова повторяю, что не признаю себя виновным. Мои действия нельзя квалифицировать как государственную измену. Я не был допущен к секретам, которые, как обвинение утверждает, я разгласил перед иностранцами. Да, я понимаю, что российская карательная система вовсю обвиняет в подобных преступлениях именно тех простых жителей, кто и не помышлял об измене, не имел умысла, не получал от каких-либо иностранных спецслужб ни копейки. Например, дело об отправленной грузинам СМСке — это позор в высшей степени, это глумление над правом. Это пробитое днище...

— Подсудимый, вы нарушаете порядок, суд делает вам замечание. В случае, если это будет повторяться, вы будете лишены слова, — сказал председательствующий. — Вы вправе говорить о своем деле, а не о других, и к тому же обязаны воздерживаться от экспрессивных выражений. Вы в суде.

— Я утверждаю, что в фабуле моего дела есть признаки объективного вменения. Сейчас объясню. Если бы я давал подписку о неразглашении, работал на спецслужбы, то, конечно, я был бы официально ознакомлен с тем, что конкретно есть гостайна, а что нет. И если бы я ее разгласил, выдал иностранцам, то, безусловно, имелись бы все основания судить меня. С другой стороны, допустим такой вариант, что этот Савельев-Жаров не был бы на самом деле агентом КОКСа, а удостоверение этот самый КОКС просто сфабриковал бы и подкинул мне, чтобы я клюнул на удочку и скомпрометировал бы его перед товарищами. Он в этом случае не был бы агентом — значит, гостайны тут нет, и в моих действиях состава преступления нет. Или всё же есть и в этом случае — раз я, как утверждается, обязан был бы воздержаться от раскрытия этого факта? Но тогда это было бы еще более абсурдным — меня бы тогда судили за обнародование фальшивого удостоверения, так, получается? Без какой-либо объективной стороны? Всё это указывает на абсурдность и заведомую беззаконность распространившейся в последние годы чудовищной практики обвинения обычных рядовых людей в разглашении гостайн, к которым они не были допущены, сведений, о секретности которых их официально, достоверно не проинформировали. Это что касается содержания дела...

Смирнов подумал и продолжил:

— А что касается всего того, что является фоном для этого дела, классовой подоплекой для него, а также того, что считать или не считать государством, перед которым есть обязательства и которому кто-то изменил или нет... Я всё рассказал вот этим субъектам, — указал на сидящих Скворцова и Жарова, — и их руководству в лице Андрея Валерьевича Белякова, начальника КОКСа. Добавить мне к тем словам нечего, я от них не отказываюсь. Хотя мне они дорого обошлись. По личному приказу Белякова третьего февраля в лефортовском СИЗО его сотрудники подвергли меня многочасовой пытке электрическим током в присутствии и под руководством вот этих двоих...

— Подсудимый! Вы опять нарушаете порядок! Вы не имеете права говорить об этом в рамках последнего слова! По вашим утверждениям, что вас якобы пытали, проведена проверка, подтверждений ваши заявления не нашли, в возбуждении уголовного дела отказано. Прокуратура также не нашла никаких оснований для реагирования. Суд делает вам второе замечание, после третьего вы прекратите последнее слово.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Касаясь мотивов совершенного, я заявляю, что сделал это из любви к своей Родине — СССР. Которой я никогда не изменял. Которой останусь верным до последнего вздоха. Я сделал это, потому что считал своим долгом, даже пожертвовав собой, помочь товарищам избавиться от субъекта, который ставил им палки в колеса, выполняя приказы КОКСа. К счастью, это уже в прошлом. Я знаю, что в нужный момент внес решающий вклад в очищение Рабочей коммунистической партии от предателей и вредителей, и горжусь этим... Я говорю по делу, это именно мои мотивы... Да, я горжусь этим, я внес свой скромный вклад в общее дело. Свой жертвенный вклад. И я не жалею об этом, и если бы я заранее знал, чем всё это обернется, я бы с радостью повторил то же самое и прошел тот же путь без страха. На одной стороне — тюремное заключение, перспектива длительного срока, физические и моральные муки. Но на другой стороне — усиление коммунистического движения, именно благодаря моему разоблачению. Да, это стоит того. Это нормальная цена. Пусть я пленник, пусть даже я никогда не выйду из-за решетки живым и стану павшим бойцом. Но я — именно боец, а не жалкий раб. Я сражаюсь под Красным флагом моей Советской Родины. За то, чтобы на мою землю вернулся социализм, вернулась власть трудящихся, вернулось их право собственности на все богатства. Нет миссии выше и почетней, чем эта. Ради нее можно вынести всё. И я всё это вынесу, я не сломаюсь, не сдамся, не буду молить о пощаде, как бы они, — Иван указал снова на Скворцова и Жарова, — ни давили и ни пытали. Не бывать этому! Я — свободный советский человек, и я — на своей земле! И, умирая, я всё равно буду гордиться тем, что приблизил, как смог, неизбежное возрождение Советского Союза!