Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

нужны люди на сезон. На лето. Будет у меня звероферма к осени — все денежки по договору ваши. Порядок наводить в бригаде — тоже дело ваше. Тут ведь все зависит только от самих.

— Вот это уже разговор! Спасибо за доверие. Люблю деловых людей. Когда смотрины устроим?

— Завтра в аэропорту. У нас спецрейс запланирован. Если человек пять-шесть наберешь, я снимаю груз — и летим.

— Вот это дело!

Тут же за столом они хлопнули по рукам.

«Если натрепался — не беда, бог с ним, — успокоил себя Илья. — А нет — так это выход».

Утром «орлы» появились в аэропорту. С рюкзаками, один с мешком. Трое таких же по возрасту, как Санька, небритые, с помятыми серыми лицами, с глубокого похмелья. Самый молодой, Мефодька Фарков, чернявый, чуть раскосый, земляк Саньки, приблатненный и, видимо, охотно и быстро спившийся парень. Он сразу начал подбивать ватагу «орлов» на опохмелку:

— Братцы, а братцы, купца-то тряхнуть бы, а? Башка трещит…

«Братцы» хмуро молчали, о чем-то думали, хотя, кроме похмелья, о чем они могли думать?

— Тряхни ты, — немного погодя выдохнул Амелькин, которого все называли Амелей. Он тут же отвернулся к стене, погыкал и, надув щеки, выскочил на улицу. Его тошнило.

— Санька, видишь, — Мефодька снова затараторил, — Амеля-то коньки может откинуть в самолете. Подлечиться бы… Там же у лих сухой закон, флакушечки и тормозную жидкость придется пробовать…

— Не мельтеши! Узнаем про самолет, а там покумекаем, — Санька сам болел.

Из диспетчерской появился Илья. Подошел к ним, чуть улыбнувшись, поздоровался:

— Через полчаса летим.

— Дмитрич! — Санька взял под руку директора и отвел в сторонку. — Дай нам под аванс…

Илья сразу понял. Расстегнул большой обшарпанный портфель и достал бутылку.

— Не бегайте никуда, а то опоздаете.

— Дмитрич! Все будет в порядке, И дворец тебе отгрохаем!

Через минуту ожившая компания вывалила на высокое крыльцо деревянного вокзальчика, спустилась на шаткий тротуар и завернула за угол.

— Мировой, видать, мужичок-то, а? Понимает нашего брата, — почти сиял Мефодька.

— Эвенки все простые, хоть охотник, хоть начальник, я с ними всю жизнь живу, — высказался Амеля.

— Хэ, ты, что не знаешь, что у нас с Санькой предки были эвенками? У нас в верховьях Тунгуски все русские перемешаны с эвенками, верно, Санька?

Но Санька не стал отвечать Мефодьке. Открыл зубами головку бутылки и заговорил:

— Но, братцы, смотрите! Он мне сказал: «Командовать бригадой тебе», — Санька поднял палец кверху, — поняли?

— Ну, Сань, ты знаешь нас. Пить так пить, пахать так пахать…

— То-то, братцы. Ну, как говорится, с богом!..

Илья привел новую бригаду в избушку старика Гиндымы, который со своей старухой, как и многие старики, летом предпочитал жить в чуме на другой стороне озера. Завхоз Егор принес им полтуши мяса дикого оленя. Два дня отлеживалась, приходила в себя эта ватага, Илья было уже начал сомневаться, не дал ли маху с этими бичами, как сразу же стали их называть на фактории, его строителей. Но на третий день они дружно протопали на край фактории, притащили сюда балок для инструментов и затюкали топорами. Работали без выходных, в любой день по всей фактории разносилось жужжание электродрели, стук топоров, голоса. На удивление всем бичи бойко подвели под крышу недостроенную кухню и принялись за склад. Илья сам слазил на крышу — хорошо ли утеплили потолок, остался доволен. «Молодцы, эти бичи-то, — похвалил он про себя, — наши-то так строить еще не умеют».

Правда, в работе вскоре получилась заминка, подтвердившая данное им прозвище бичей. Загуляли. У Амели случился день рождения, и бригада, заказав ящик водки из Туры, два дня в усмерть гуляла. Кричали, пели, потом на всю факторию матерились, побили за что-то Мефодьку Фаркова. Отлежавшись снова, как ни в чем не бывало, работали. И вот опять день рождения, теперь будто бы у этого, побитого блатняги, Мефодьки.

* * *

Вышел из конторы Илья, а на улице такая благодать — денек разгулялся куда тебе с добром. Яркое солнышко улыбалось во все свое лицо в просторном небе, над факторией, над озером, широко раскинувшимся между двумя большими хребтами — Шаманским бубном и Лосиным горбом. Из домишек, из чумов повылазили люди, сидят на травке. Кое-где прямо на улице разожгли костры, около них копошатся женщины, тут же рядом ползают голозадые ребятишки. Собак не видно — хитрецы, все попрятались в тень. Лишь олени да ребятишки — школьники нарушали эту благословенную тишину: брякая колокольчиками, щелкая ногами, бегали олени от проснувшихся паутов, да с озера раздавались крики ребятишек — купались, черти, в ледяной воде. Не много таких деньков отпускает природа Северу, радоваться бы в такой день, а не ругаться. Не любил ругани Илья, да и не умел он этого делать. Из своего в общем-то нехитрого жизненного опыта он сделал вывод: руганью и криком ничего путного не добьешься, а вот на доброе слово люди чаще всего отзываются взаимностью.

Встретился маленький мужичок Коля Анкоуль, родия Семена. Илья про себя усмехнулся — мало на фактории людей без прозвищ и разных кличек. С чего бы это? То ли оттого, что полно однофамильцев, а различать как-то надо, то ли еще по какой причине, но клички и прозвища очень точные. Коле уже перевалило за пять десятков, скоро на пенсию, но для всех он — Колякан, то есть малыш Коля. А все верно: маленькая собачка всю жизнь щенок.

— Бэе, помоги разогнать балок. Мы с тобой вон какие лбы, быстро они у нас забрякают ногами, — пошутил Илья.

— Я не милиционер, — важно сказал Коля.

— Пойдем, пойдем, Семена уведешь домой. Пьяный, говорят.

В балке, оказывается, их увидели издалека — в открытую дверь. Повыскакивали оттуда, как зайцы, и — за балок. А там, кто прижимаясь к земле, кто ползком, прячась за кустами тальника, дали тягу к озеру. В балке остались только двое: на грязном полу среди щепы, пустых бутылок и окурков, пьяно сидя качался Семен и рядом с ним топтался, что-то