Голубая ива - Дебора Смит

— Но ты не волен запретить это мне!

Она ударила Артемаса по колену, нога его подогнулась, и они упали на холодный каменный пол.

Он выругался и зажал ее руки своими ногами. Она тотчас пнула его крепким кожаным ботинком. С неожиданно возникшей яростью он перевернулся, схватил ее за волосы и встал на колени, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки. Вместе с его дыханием до нее доносились ругательства и проклятия:

— Сумасшедшая… совершенно определенно… Я никогда… Боже!

Она пронзительно вскрикнула и ткнула его в живот поломанными ногтями.

— Если мне потребуется стать шлюхой, чтобы ты оставил меня в покое, я стану ею!

— Слава Богу. — Он сделал еще один глубокий вдох. — Ты бьешься как львица, которую я помню.

Она мотнула головой, стараясь освободиться от него, и больно ударилась о каменный пол.

— Ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему! Но это равносильно тому, что Ричард никогда не существовал!

— Я молил бы Бога, чтобы его никогда не было. Моя сестра осталась бы жива, и не было бы никаких обвинений, которые теперь мешают нам.

Он отпустил ее. Она, выпрямившись, села, а потом как-то сразу обмякла, обхватила руками колени. Сквозь туман бешенства и огорчения она увидела все еще рассерженного Артемаса, стоявшего перед ней на коленях.

Лили в ярости мотнула головой.

— Джулия поплатилась за то, что она безжалостно запугивала людей. — Она скрестила руки на груди и закричала: — Ты всегда будешь защищать свою семью, даже если это причиняет мне боль!

Он схватил ее за плечи и с горечью глухо проговорил:

— Я отвернулся от тебя только тогда, когда узнал, что Ричард виновен в происшедшем. Всякий раз, пытаясь помочь, я рисковал потерять уважение своей семьи, но это не останавливало меня. Проклятие, Лили, когда же ты поймешь это!

Она поднялась на ноги.

— В девятнадцать мне хотелось верить, что ты любишь меня больше всего на свете. Я ошиблась и этот урок теперь уже никогда не забуду.

Она резко повернулась и зашагала к двери.

— Давай разберемся во всем спокойно, и в моих мотивах, и в твоем отношении, — вполголоса сказал он, схватив ее сзади за рубашку.

Лили, вскрикнув, повернулась, но к тому времени он уже оторвал ее от пола и крепко прижал к себе.

— Пойдем, я покажу тебе дом, — сказал он голосом, выдававшим его напряжение.

Он чуть ли не волоком потащил ее через тусклый, пещерообразный холл в комнату с маленьким фонтаном в центре. С другой стороны холл выходил на большую мраморную лестницу и к широкой арке просторной галереи первого этажа — совершенно пустой за исключением старого детского пианино у высоких стеклянных дверей в палладинском стиле, которые открывались на лоджию. На стенах висели ободранные обои, краска на деревянном полу совсем сошла.

Взгляд Лили упал на пианино. Там стоял голубовато-белый чайник! Она рванулась, но попытка не увенчалась успехом. Он вновь схватил ее за волосы; сердце готово было вырваться у нее из груди.

Он подтолкнул ее к пианино.

— Возьми, — кивнул он на чайник.

— Похоже, мне придется носить его на цепочке вокруг шеи, как какого-то фарфорового альбатроса.

Он подсадил ее на клавиатуру пианино. Несогласованные звуки диссонансом отдались в комнате.

— Возьми этот проклятый чайник, — повторил он. — Или, ей-богу, мы останемся здесь, пока фа-диез не станет фа-бемолем.

Лили наконец взяла изящный маленький сосуд за ручку. Наклонив к ней голову, он мрачно выдохнул:

— Давай посидим на лоджии с нашим альбатросом и полюбуемся на закат.

Они в обнимку вышли на продуваемую лоджию, освещенную мягкими лучами заката, которые где-то вдали касались горных хребтов.

— Сядь, — приказал он, когда они подошли к мраморным ступеням лоджии.

Она упрямствовала, расставив ноги в сторону, он подставил ей подножку. Оба тяжело плюхнулись на широкие ступени, она соскользнула на ступеньку ниже и с чайником в руках очутилась у него между ногами.

Он дотронулся до ее груди, а когда она попыталась подняться, снова схватил ее за волосы… Они обменялись испытующими, изумленными взглядами. Он покраснел; крохотная родинка под правым глазом налилась кровью, волосы в беспорядке упали на лоб. Он отпустил ее.

— Помиримся, — вдруг выдохнул он. — Пожалуйста.

В душе ее что-то всколыхнулось, кровь заиграла в жилах. Она испуганно отвернулась от него и посмотрела на фонтаны перед собой, на темный соснячок, поросший глицинией. Воздух, холодный и бодрящий, приятно обдувал ее разгоряченное тело.

— Тебе здесь нравится? — спросил он мрачным тоном. — Без тебя не обойтись.

— Ноги моей здесь не будет. Ни в качестве одного из твоих дизайнеров, ни в качестве гостя…

Крепко обхватив старый чайник, она, чуть вздохнув, поднялась и, прижимая чайник к животу, спустилась со ступеней к фонтанам. Он последовал за ней.

Тело ее ожило, она уже не была той беспомощной тенью, как час назад. Пожалуй, ради того, чтобы осознать, что источником этой энергии был он, стоило затевать драку.

— Неужели восстановление этого особняка все еще для тебя так много значит? — вдруг спросила она. — А главное — какой ценой?

— Теперь этот особняк мне еще дороже, чем прежде. Он стал символом выживания моей семьи. — Он сделал паузу. — И твоей. Что бы ни случилось, ты все равно возвращаешься сюда.

Артемас обнял ее за плечи и привлек к себе, затем указал на заросший сад. Толстые плети винограда, покрытые зелеными листьями, спадали вниз на коврик травы тенистыми зонтиками. Это выглядело очень интимно.

— Я помню деревянную беседку в саду. Раньше, в бытность мою ребенком, когда кончались каникулы, я прятался в глицинии, стараясь остаться здесь навсегда. Конечно, моя бабушка и слуги точно знали, где я, но мне казалось, что я был невидим. — Он добавил грубовато: — Понимаешь, если бы я был невидим, то мог бы остаться здесь навечно и делать все, что захочу.

— А на самом деле… Ты несешь ответственность за всех и каждого, кто зависит от тебя, доверяет тебе, и исходишь из наиболее целесообразного для своей семьи и бизнеса.

— Возможно, я еще смогу кое-что сделать как для себя, так и для тебя. Можно было бы попробовать прямо сейчас — сегодня, — если бы мы договорились и перестали рвать друг друга на части.

— Все, что я хочу от тебя, это уважать мое прошлое с Ричардом, уважать сына, которого я очень любила, и уважать мою веру в честность Ричарда. Без этого ничего не будет.

— То же самое я требую по отношению к себе. Я не обязан поддерживать твою веру в их честность.

Он осторожно коснулся ее лица.

— Не надо, — попросила она.

Совсем уж беспомощно он прошептал:

— Я не прошу тебя забыть его. Я лишь прошу, чтобы ты помнила обо мне.