Рюриковичи - Дмитрий Володихин

Составитель «Русского Хронографа» скорбит о печальной судьбе других православных народов. Они попали под власть турецкого султана. Столь плачевное положение — следствие кары Господней за грехи всей Православной цивилизации. Тут Досифей Топорков не делит православных на греков, сербов, болгар и т. д., оказавшихся «более грешными», и русских, за которыми числится, как можно было бы подумать, меньшее количество прегрешений. Этого нет и в помине. Виноваты все православные. Он пишет: Господь «…не до конца положил в отчаяние благочестивые царства: если и предает их неверным, не милуя их, то отмщая наше прегрешение и обращая нас на покаяние. И сего ради оставляет нам семя, да не будем как Содом и не уподобимся Гоморре. Это семя яко искра в пепле — во тьме неверных властей; семя же глаголя — патриаршие, митрополичьи и епископские престолы…». Таким образом, беда греков и южных славян по сути своей — призыв к великому покаянию всех православных. И когда это произойдет, гнев Господень сменится на милость: «Православнии же надежду имеют, что после достаточного наказания нашего согрешения вновь всесильный Господь погребеную, яко в пепле, искру благочестия во тьме злочестивых властей вожжет зело и попалит измаильтян злочестивых царства, якоже терние, и просветит свет благочестия и паки возставит благочестие и царя православныя».

Чем же отличается Русь, не только не попавшая под иго османов, но, напротив, относительно недавно освободившаяся от власти ордынцев? Особой государственной силой? Особым благочестием? Особой чистотой веры?

Досифей Топорков не заносится мыслями столь высоко; более того, он даже не пытается толковать непознаваемую сущность воли Господней, исключившей страну из зоны великого наказания христианских народов. Он лишь подчеркивает сам факт: другие «благочестивые царства» — Византия, Сербия и прочие — пали, а Русь уцелела. Не вооруженной силой, а молитвой спасена. Древние православные страны «грех ради наших Божиим попущением безбожнии турки попленили и опустошили, и покорили под свою власть. Наша же Росийская земля Божиею милостию и молитвами Пречистыя Богородицы и всех святых чудотворцев растет и младеет, и возвышается. Ей же, Христе милостивый, дай же расти и младети и разширятися и до скончания века».

Тем самым составитель «Русского Хронографа» сообщает соотечественникам: по милости Божией мы освобождены от страшной кары и ныне обрели особенную судьбу — лучше, чем ту, что выпала на долю греков и сербов. Сохранение этой особенной судьбы зависит от силы упования на любовь Божию к Руси и от молитв о благом устроении дел ее Высшим Судией. Другого пути нет. Русь не выглядит чище, благочестивее, высоконравственнее Византии, Сербии, Болгарского царства. Нет, вовсе нет. Просто над ней сжалилась Богородица — ведь Москва мыслила себя как «Дом Пречистой», а главный собор города освящен был во имя Ее успения. И это небесное покровительство Пречистой, по словам Досифея Топоркова, не исчезнет «до скончания века» — до Страшного суда.

«Русский Хронограф» был исключительно популярен на Руси. Науке известно о существовании около 130 списков (копий) этого памятника, созданных в XVI, XVII и даже XVIII столетиях! Он мощно повлиял на более поздние русские летописи и хронографы. Немудрено: именно «Русский Хронограф» вывел отечественную историческую мысль с провинциального уровня на мировой. Именно в нем Русь впервые была представлена как великая православная держава.

Самое знаменитое «зеркало», в которое смотрелась тогда Москва, родилось из нескольких строк.

В 1492 году пересчитывалась пасхалия на новую, восьмую тысячу лет православного летоисчисления от Сотворения мира. В комментарии митрополита Зосимы, сопровождавшем это важное дело, об Иване III говорилось как о новом царе Константине, правящем в новом Константинове граде — Москве.

Развитие этой идее принесла переписка старца псковского Елеазарова монастыря Филофея с сыном Ивана, государем Василием III, и дьяком Мисюрем Мунехиным. Филофеем была высказана концепция Москвы как «Третьего Рима», в течение многих веков тревожащая умы русских людей. Филофей рассматривал Москву как центр мирового христианства, единственное место, где оно сохранилось в чистом, незамутненном виде. Два прежних его центра — Рим и Константинополь («Второй Рим») пали из-за вероотступничества. Филофей писал: «…все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя по пророческим книгам, то есть Ромейском царстве, поскольку два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть». Иначе говоря, «Ромейское царство» — неразрушимо, оно просто переместилось на восток, и Россия — новая Римская империя. Василия III Филофей именует царем «христиан всей поднебесной». В этой новой чистоте России предстоит возвыситься, когда государи ее «урядят» страну, установив правление справедливое, милосердное, основанное на христианских заповедях. Но более всего Филофей беспокоится не о правах московских правителей на политическое первенство во вселенной христианства, а о сохранении веры в неиспорченном виде, о сбережении последнего средоточия истинного христианства. Филофеево «неразрушимое Ромейское царство» — скорее духовная сущность, нежели государство в привычном значении слова. Роль московских государей в этом контексте — в первую очередь роль хранителей веры. Справятся ли они со столь тяжкой задачей?

По словам историка средневековой русской литературы А. М. Ранчина, Москва у Филофея «является последним Римом, потому что приблизились последние времена, в преддверии которых число приверженцев истинной веры, согласно Откровению святого Иоанна Богослова, уменьшится. Именно поэтому эстафета передачи метаисторического Ромейского царства уже завершена. Но неизвестно, удастся ли и Москве — Третьему Риму исполнить свою миссию, свое оправдание перед Богом». Филофей, таким образом, вовсе не поет торжественных гимнов молодой державе, он полон тревоги: такая ответственность свалилась на Москву!

Идея Москвы как Третьего Рима долго не получала широкого признания. Слова, сказанные в «Русском Хронографе», завоевали умы русских книжников быстро и прочно. Концепция Досифея Топоркова о милостивом вмешательстве Богородицы в судьбу Москвы и России получила преобладающее значение. А вот рассуждения Филофея никак не становились столь же известными.

Лишь во второй половине XVI века их начинают воспринимать как нечто глубоко родственное московскому государственному строю.

При утверждении в Москве патриаршества была составлена «Уложенная грамота». Писавшие ее московские книжники вложили в уста патриарха Константинопольского Иеремии похвалу царю Федору Ивановичу: «Твое… благочестивый царю, Великое Российское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивое царствие в твое во едино собрася, и ты един под небесем христьянский царь именуешись во всей вселенной, во всех христианех…» Конечно, и сам Иеремия, и всё греческое священноначалие Православного Востока едва-едва познакомилось с московской историософией; вряд ли они разделяли такой взгляд на Москву и Россию; но, во всяком случае, наши интеллектуалы приписали греку идею Москвы как Третьего Рима как нечто само собой разумеющееся.