История Киева. Киев советский. Том 2 (1945—1991) - Виктор Киркевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Финберг, всегда необычайно обаятельный, работал, как и я, в почетной должности замсекретаря комитета комсомола. На совещаниях, учебных сборах в райкоме мы садились всегда рядом и не могли наговориться… Помню радостную и долгую беседу возле «Кинопанорамы» – после продолжительного перерыва… и двухчасовую беседу без алкоголя, даже пива… И так многие годы. Детали наших разговоров не так важны. Они были о культуре, искусстве, литературе…
И сейчас наши встречи с Леонидом Кушелевичем приносят мне радость!
Вадим Скуратовский
С известным литературоведом, историком, культурологом, действительным членом Академии искусств Украины Вадимом Леонтьевичем Скуратовским я знаком давно. Были вместе в поездках, выступали в Израиле на международном семинаре «3000 лет Иерусалиму». Тема моего доклада – «Украинские паломники на Святой земле».
С 1981 года я вел клуб любителей истории Киева при Обществе книголюбов. Неоднократно приглашал для выступления Скуратовского. Вадим Леонтьевич поражал всех своими знаниями. Каждое его выступление было явлением и надолго оставалось в памяти слушателей. Говорил он ярко, эмоционально, начинал с блистательного вступления и заканчивал неожиданным финалом!
Приятели Вадима как-то раз попросили меня его разыграть. У нас по плану значился его доклад «Украинское барокко в архитектуре», но перед лекцией я сообщил новую тему: «Даниил Хармс»… Его это не смутило, и он больше часа увлекательно говорил о знаменитом обэриуте.
Национальное сознание формируют личности, сумевшие повести за собой людей или ставшие им примером. Статьи Скуратовского публикуют и в Украине, и за рубежом, его лекции, как я говорил, уникальны. Он, между прочим, и в кино снимался – его можно увидеть в фильмах «Певица Жозефина и мышиный народ», «Шум ветра», телесериале «Улыбка зверя»… Недаром специалисты говорят о феномене Скуратовского. В квартире Вадима Леонтьевича повсюду книги. Места на полках уже не хватает: они громоздятся небоскребами на столе, стуле, на полу. И, судя по потрясающей эрудиции хозяина, прочитываются и прорабатываются основательно. Это главное богатство чудака, мыслителя, который превыше всего ставит духовность, внутреннюю свободу, независимость от закрепощающих правил и установок.
Мирон Петровский (слева) и Вадим Скуратовский. 1970 год
Родился Вадим Леонтьевич в черниговском селе Бокланова-Муравейка в 1941 году. После школы приехал покорять Киев. Русского языка не знал, стеснялся открыть рот. Как и все селянские дети, брался за любую работу. Был каменщиком. Делал гробы, спал на них. Вадима в то время особенно интересовал Карл Маркс. Поступил в КГУ на факультет романо-германской филологии, познакомился с блистательными людьми, которые стали его наставниками. И общался с другими, совершенно аристократическими персонажами: литературоведом Мироном Петровским, писателем Юрием Щербаком, двумя Иванами: Драчом и Дзюбой… Пробовал заниматься боксом, но не получилось, о чем Вадим вспоминал с присущим ему юмором: «Начинаешь думать и вдруг уже лежишь на ринге. Тренер наклоняется надо мной с воплем: «Думать будешь в библиотеке!» Что ж, пришлось перекочевать в библиотеку».
Скуратовского пять раз исключали из университета! И один раз даже – за чрезмерное усердие. Он не вылезал из университетской библиотеки, которая казалась ему самой роскошной в мире. Поэтому и решили отчислить, подумали, что ненормальный. Учился Вадим хорошо. Окончил университет с красным дипломом. Стал аспирантом, защитил кандидатскую диссертацию. С огромным трудом нашел работу – в журнале «Всесвiт». Дружил с Виктором Некрасовым.
В 1978 году Скуратовский опубликовал статью «Шевченко в контекстi свiтової лiтератури». Она не вписывалась в парадное шевченковедение, в патриотический барабанный бой. В ней автор показал, что «практически вся мировая литература создавалась, условно говоря, дворянством и аристократией человечества, то есть где-то на социальном олимпе. И Достоевский, и… при всем моем уважении, Пушкин, и Гюго, и многие другие описывали низы, спускаясь к ним сверху. А Шевченко как раз в этом самом мире низов и появился. И поднялся на вершину мировой культуры с опытом тогдашнего ада, в котором пребывало украинское селянство. Он так и говорил: “Украинский пан может испугать старика Данте своим деспотизмом”».
После «Всесвiта» были Институт психологии, Литературно-мемориальный музей Леси Украинки. В музее он, как один из немногих мужчин-сотрудников, брал веники, тряпки и зимой залазил на крышу, обвязывался веревкой и сбрасывал лед. Это было единственное место, где Скуратовскому удавалось скрыться от «всевидящего ока КГБ», опасавшегося его диссидентского скандала.
Вадим писал: «Я ненавидел советскую систему! Это недоброе чувство, потому что система – всего лишь абстракция, а ведь людей ненавидеть никак нельзя. Но по моей биографии топтались – будь здоров! Слава богу, я не пил. Иначе вовсе было бы плохо. А так, худо-бедно, даже получал какие-то деньги, занимаясь тем, что желал».
Еще от Скуратовского: «Когда я услышал, как Горбачев на предсмертном съезде партии, делая отчет, вдруг сказал: «Мы живем в предкризисную эпоху», – я свалился с дивана! Мне больше не нужно было его слушать, потому что он сказал главное, что должен был сказать кто-то наверху! Что сделал Горбачев? Находясь в полном политическом одиночестве, но пользуясь могуществом своего аппарата, он рванул рычаг истории. Да ему памятник надо поставить из чистого золота! И когда-нибудь поставят. Моя мать, скромная сельская учительница, узнав, что я еду в Москву и, возможно, увижусь с Горбачевым, сказала: «Як ото побачиш Горбачова, так ото до землi йому вклонись». Рядом сидел мой дядя, ее брат, в былые времена секретарь обкома, хороший человек, но «при своем мнении»: «Марiя, ну що ти кажеш? За якi такi заслуги?» Она повернулась к нему: “За те, що вiн твою партiю розiгнав”».
И еще: «Для меня Украина 70-х – самое интеллектуально угнетенное пространство в Союзе. Мне тогда казалось, что это уровень ультрадогматической сталинистской Албании. Но когда мне позже стали доступны албанские тексты,
