Русская романтическая новелла - Антоний Погорельский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— боже мой, боже! — воскликнул старик, всплеснув руками, и бросился вон из комнаты. Не успел граф опомниться, как нищий Антонио бежал с пригорка на пригорок, размахивая руками. Напрасно Кастанеи приказал его ловить: пока слуги собрались, он уже был на высокой скале и бросился в озеро. Вода всплеснула высоким фонтаном и снова улеглась недвижным зеркалом.
В. Ф. ОДОЕВСКИЙ{12}
ОРЛАХСКАЯ КРЕСТЬЯНКА (На цикла «Беснующиеся»)
Я предвижу, что многие почтут слова мои за выдумку воображения; я уверяю, что здесь нет ничего выдуманного, но все действительно бывшее и виденное не во сне, а наяву.
Шведенборг— Скажите, отчего мы любим брильянты? — сказала молодая княгиня Рифейская, подходя к графу Валкирину, который, сидя в углу дивана, с каким-то особенным вниманием поочередно рассматривал окружающие его лица небольшого домашнего круга княгини.
— Княгиня, — отвечал он, — вопрос ваш гораздо труднее, нежели как вы думаете. Если отвечать вам на него так, как надобно, вы засмеетесь, как и всегда…
Все захохотали: — Ну, уж знаем, что будет!
— Так! Я еще не сказал ни слова, а вы уже все смеетесь, — хладнокровно заметил граф. — Что же будет, когда я скажу? За это не будет вам ответа, прибавил он с улыбкою, но в которой было что-то грустное.
— Скажите, скажите, — проговорили все в один голос.
— Обещаю вам, что не буду смеяться, — прибавила молодая княгиня.
— Так слушайте ж. Уверяю вас, что ваш вопрос гораздо важнее, нежели как он кажется с первого раза. Да, — повторил граф вздохнувши, — этот вопрос очень далеко заходит.
— Не до потопа ли? — спросила молодая племянница княгини.
— Гораздо прежде, — отвечал чудак с величайшею важностью. Присутствующие закусили губы, чтоб удержаться от смеха. Граф был, по-видимому, в нерешимости и молчал.
— Ну, что же? — говорили дамы.
— Что? Поверите ли вы мне, когда я скажу вам, что наше пристрастие к этим светящимся камням есть воспоминание о чем-то давно, давно прошедшем? Что было время, когда наше тело светилось ярче всех алмазов на свете?., что эти грубые камни, так скудно рассыпанные по земле, напоминают нам о нашей прежней светлой одежде… напоминают невольно, ибо нам сделалось уже непонятно это светлое состояние!..
Все захохотали.
— Ах, как хорошо должно быть это платье, — сказала княгиня, — из цельного алмаза!.. Нельзя ли вам как-нибудь постараться достать этой материи! хоть на шляпку…
— Знаете ли, княгиня, — сказал граф важно, посмотрев на нее, — то, что вы теперь говорите, говорите не вы?
— Кто же, если не я?..
— Да кто-то другой… Вы, вы не стали бы смеяться над тем, что я теперь говорю; но кто-то другой заставляет вас смеяться. Ему это очень выгодно.
— Да кто же этот другой?
— Этого я не могу вам сказать… — После этих слов все как-то притихли.
В эту минуту встал со стула человек весьма пожилых лет, с холодною, почти безжизненною физиономией, с которым все обращались весьма почтительно, называя его Иваном Крестьяновичем. Граф заметил это движение, с большим любопытством обратил на него глаза и спросил у соседа: «Кто это?»
— Как! вы не знаете? это Иван Крестьянович Рындин, человек с большим весом… Прекраснейший человек, добрый, прямой такой.
Граф опустил голову и о чем-то крепко задумался.
Иван Крестьянович шел заглянуть в другую комнату, где раскладывался зеленый стол; проходя мимо хозяйки дома, он шепнул ей: «Что это за граф у вас? Я его никогда еще не видал».
— Он недавно здесь; он много путешествовал; я не знаю, где он не был: и в Турции, и в Египте, и в Индии…
— Ну, кажется, он немного ума навез из своего путешествия…
— Он немножко странен, но очень мил и забавен…
— Ведь вас, дам, не разберешь! — отвечал Иван Крестьянович с мужиковатостью, которую выдавал за откровенность, — извините, — вы знаете, я человек откровенный… Ну, что тут забавного? Он просто, что по-русски говорится, несет дичь. Вот за чем нынче ездят по чужим землям — все вздор да пустошь… А что же наша партия? — продолжал Иван Крестьянович, обратясь к подходившему старику.
— Составлена, составлена, Иван Крестьянович; я шел за вами…
— Пойдемте-ка, пойдем на реванж.
Между тем за дамским столиком смеялись и толковали различным образом о том, кто может в человеке говорить вместо его самого.
— Я совершенно согласен с графом, — сказал барон Кейнезейт, молодой дипломат, на время возвратившийся из-за границы, который вслушивался в слова рассказчика с притворною доверенностью. — В проезд мой чрез Германию только и толков было, что об одной крестьянской девушке, в которой будто говорил человек, умерший лет за 400, и будто бы рассказывал такие подробности о том, что было за 400 лет, которые, казалось, не могли прийти в голову простой крестьянки. — Мои добрые немцы всему этому верили…
— А вы видели эту девушку? — спросил граф, мгновенно вышедши из задумчивости.
— Нет. Хотел видеть, но мне сказали, что родные ее никого к ней не впускают, что я нахожу очень благоразумным. Дело все в том, что в эту деревеньку ездило множество народа, и хоть никто ничего не видал, но деревенька, говорят, обогатилась от приезжающих.
— В этом вся и загадка! — заметили многие.
— Жаль, что вы не заехали в Орлах, — сказал граф. — Правда, когда бедная девушка занемогла, отец перестал пускать любопытных, которые своими расспросами только мучили больную. Об этой истории было много ложных рассказов; но в самом существе она не подлежит ни малейшему сомнению.
— Вы, верно, знаете эту историю в совершенстве, граф Валкирин? Расскажите ее, сделайте милость, — говорили дамы, улыбаясь. — Обещаю вам, что никто не будет смеяться, — прибавила княгиня, также насмешливо улыбаясь.
— Извольте, — сказал граф, — я никогда не отказываюсь от таких рассказов, когда меня просят, ибо, — заметил он, понизив голос, — в вас просит далекое внутреннее чувство, которое вам самим непонятно.
— Ну, еще, еще! — проговорила княгиня. — Однако ж счастье, что в нас говорят не одни черти. Но кто же еще?.. Я не поняла.
— Кто-то, княгиня, кто, несмотря на ваши насмешки, заставляет вас желать рассказа этой истории и возбуждает в вас любопытство… может быть, спасительное, — прибавил граф с таинственным видом, устремив на нее огненные глаза.
— Ах, как странно вы на меня смотрите! — сказала княгиня.
— О, не смейтесь, умоляю вас; прислушивайтесь к тем голосам, которые говорят внутри вас: вы услышите чудные звуки; вы скоро можете приобрести способность отличать один голос от другого, вы…
— Без предисловий, — заговорили все, — историю! историю!
Все придвинулись к столику, за которым сидел наш оратор. Его слушатели были: молодая графиня, княгиня, хозяйка дома, молодой дипломат, возвратившийся из чужих краев, какой-то деловой человек, с весьма важным видом дожидавшийся партии, молодая племянница княгини, только что вышедшая из пансиона и не потерявшая еще привычки слушать со вниманием и даже иногда удивляться. Наконец было несколько домашних лиц, которые в обществе и в жизни играют роль того, что наши старинные стихотворцы называли затычками, каковы слова: «лишь», «уж» и другие, нужные для наполнения стиха; без них нельзя, а все-таки они никуда не годятся.
Рассказчик начал:
— В Германии, в местечке Орлах, жил, а может быть, еще живет и поныне, крестьянин Громбах, лютеранин, человек очень честный и умный, — так что он даже был выбран в звание какого-то начальника в своей деревне. У Громбаха четверо детей; между ними двадцатилетняя дочь, по имени Энхен, образец немецкого трудолюбия и здоровья: плотная, краснощекая, свежая. Целые дни она на сенокосе или на молотьбе и одна отвечает за двух работников. Она никогда не была больна, не имела никаких детских болезней, никаких припадков и отроду не отведывала никакого лекарства. Школьное учение ей не давалось; она едва знала грамоте и имела даже род отвращения от книг.
— Должно признаться, — заметила графиня, — что ваша героиня вовсе не интересна.
— Я рассказываю истину без всяких прикрас. Все, что я вам буду рассказывать, мне передано почтенными людьми, которые были очевидными свидетелями всего происшествия. — Несколько лет тому назад Громбах купил себе новую корову…
— Не она ли будет настоящею героинею? — заметила насмешница.
— Почти, — отвечал рассказчик. — Но если вы будете меня перерывать, то мы никогда не дойдем до конца. Итак, Громбах купил себе новую корову; вдруг стали замечать, что когда ее привяжут на одном месте в хлеву, то утром она явится на другом месте, также привязанною. Никто не входил в этот хлев, кроме Громбаха и его дочери. В том же хлеву стояли еще три коровы…
Княгиня не могла удержаться: — Какие интересные подробности!.. C'est du George Sand tout pur!..[31]
