Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе - Владимир Федорин

Давайте еще раз вернемся в ваше коммунистическое прошлое. На четвертом курсе вы стали кандидатом в члены партии. По убеждению или чтобы легче в аспирантуру было поступать?

Каха Бендукидзе: И то, и то. Не я один разделял в таком возрасте коммунистические идеалы. Разумеется, очищенные от конкретных форм, секретарей райкомов и так далее.

Я не скрывал и других резонов. Друзьям, которые меня отговаривали от вступления в партию, я отвечал, что хочу, чтобы ничто не мешало мне заниматься наукой. Ни я, ни кто другой не представлял себе иной, не советской жизни, и членство в партии выглядело необходимым условием успеха.

ВФ: Отец у вас был партийный?

КБ: И отец, и мать. Мать долго не вступала, но потом заболела сестра, и мать решила, что ничто не должно помешать в случае, если она решит вывезти ее для лечения за рубеж. Такие у нее были соображения, довольно циничные.

Отец, думаю, в молодости верил, да и в старости… Поскольку он математик, то ему должна была быть близка идея, что если все правильно рассчитать и все правильно сделать, то получится хорошо.

ВФ: Теорема Геделя о неполноте не подорвала его веру в Госплан…

КБ: Неполнота неполнотой, а для математиков все равно лучше посчитать, чем не считать.

ВФ: Как происходил процесс избавления от иллюзий?

КБ: Моя мать 1930-е годы пережила школьницей, ей в 1937-м было 16 лет. Самый разгар репрессий в Грузии был в 1936–1937-м, при Берии. Моя тетя была старше матери, и она смотрела на это взрослыми глазами. Она очень боялась, что это повторится. Никто же не отменял закона обострения классовой борьбы по мере приближения к коммунизму. Тетя всячески меня оберегала и однажды устроила жуткий скандал то ли отцу, то ли дяде, за то что кто-то из них принес домой «Доктора Живаго», изданного за границей. «Вы хотите погубить семью!»

Поэтому я рос в достаточно стерильной ситуации. Пропаганда же была двух уровней – государственная и народная. У нынешнего сталинизма, который сейчас распространен и в Грузии, и еще в большей степени в России, – народные корни: какой Сталин был мудрый, как он Черчилля обманул и все в таком роде. Подонок, на самом деле, был незаурядный. И потом надо же было оправдывать, почему мы так живем. «Так было нужно» – много такого мусора было в голове.

У меня было несколько однокурсников, которые воспитывались в более свободной, правильной атмосфере, у которых во время репрессий пострадали родственники. У меня, к счастью, из близких родственников никто серьезно не пострадал. И у нас была дискуссия, когда я сказал, что вступаю в партию. Помню, мы гуляли по городу, и как-то очень сильно этот разговор на меня повлиял. Я стал думать о том, сколько же можно людей мучить для их счастья.

Да и сама жизнь в Советском Союзе была устроена так, чтобы способствовать становлению антисоветских настроений.

ВФ: Риторика советской власти в 1970-е была вполне вегетарианской – все во имя человека, все на благо человека.

КБ: Да, но потом начиналась жизнь. Почему я не имею права работать в Москве, где были лучшие институты? «Москва не резиновая». Подождите, а другие города – резиновые?

ВФ: Как вы решили этот вопрос?

КБ: В 1981-м я начал работать в Пущино, в ста километрах от Москвы. В общем, было понятно, что неправильно что-то в стране, если она не дает своим гражданам свободу передвигаться. К счастью для коммунистической партии, не было интернета, а то бы все разрушилось быстрее.

ВФ: Сейчас интернет есть, а Путин вместе с народным сталинизмом цветет и пахнет.

КБ: Весь народ можно обмануть ненадолго, часть народа – надолго, а весь и надолго – невозможно.

Многие сотрудники института [биохимии и физиологии микроорганизмов Академии наук СССР], в котором я начал работать, уже успели поработать в Соединенных Штатах. Они рассказывали, как там все устроено. Это было удивительно. Почему, допустим, мы должны реактивы заказывать за два года вперед, а они могут покупать сразу. Я должен жить в общежитии, ожидая очереди на квартиру, а американец идет в банк, берет кредит и покупает жилье. И так далее.

У меня было персональное расставание с Советским Союзом. Я написал об этом рассказ на грузинском[82]. Толчком был 1982 год, наверное. Когда Андропов стал генсеком и начал бороться за порядок – нужно приходить на работу вовремя и уходить вовремя.

Пущино – городок маленький, работа начиналась в восемь утра, но в лаборатории это никого не волновало: я приходил где-то к двенадцати и работал 14 часов в сутки, иногда больше. И много что делал, в общем.

Но вот с понедельника – новая жизнь, велено к восьми приходить, а я предыдущую ночь работал. Пришел – голова болит. Еле-еле успел – там секретарь парткома стоит, записывает, кто опаздывает. И до двенадцати часов – четыре часа – сидел, как идиот, в полусне. Поработал, разбитый ушел. На следующее утро опоздал, меня записали в этот кондуит, на третий день опоздал уже так сильно, что даже не записали, – на два с половиной часа. И я понял, что это все неправильно. А я всегда был активный – выступал на партсобраниях, спрашивал, почему так, а не так, рассуждал, как правильно, как неправильно. Я пошел к секретарю парткома. «Вы понимаете, – говорю, – проблема не в том, что я мало работаю – я много работаю. Я не хочу приходить к восьми». А перед этим я устроил скандал, связанный с посылкой меня…

ВФ: На картошку?

КБ: Да, надо было, ползая по земле, выкапывать картошку, которую комбайн оставил в грядках. Утром пришел, до вечера проползал.

ВФ: Три ведра картошки собрал.

КБ: Какие три ведра? Там остатки. Моросил дождь, там была такая глина… Я сказал: «А почему я должен этим заниматься? В чем проблема? Расскажите мне, что Маркс об этом говорил? Это имеет какое-то отношение к марксизму?» Это же действительно был бардак, это ни к чему не имело отношения. В общем, я слыл скандалистом.

ВФ: Скандал с картошкой ничем не закончился?

КБ: А что они мне могли сделать? Выгнать из партии, что ли? Я сказал, что не пойду больше. Или пусть мне объяснят, почему я должен. Я говорю: «У меня там реактив, опыт, это что, не важно, что ли? Почему ведро картошки важно – а то не важно?» И потом не понравилось очень мне. Я в жизни принудительным трудом занимался всего два раза. Один раз послали – когда еще я в аспирантуре учился – на овощебазу перебирать бананы.

ВФ: А в Грузии не было такого?

КБ: Не было.

ВФ: Я на первых двух курсах МГУ ездил на картошку по полной программе.

КБ: В Грузии такого не было – у нас избыточное сельское население.