Правила крови - Барбара Вайн

— Давайте просто посмотрим, — предлагаю я.

Что мы и делаем. У меня почти нет надежды что-нибудь найти, и единственный наш улов — сведения о том, что Магдалена Майбах, дочь Ханса Майбаха и Урсулы Майбах, урожденной Рюхли, приняла крещение в 1790 году, за год до того, как заканчивается книга. Я спрашиваю себя, мог ли Ханс Майбах быть сыном упомянутой Хасли Магдалены Майбах, родившейся в 1721 году. У нее было трое сыновей, в том числе тот несчастный ребенок, уснувший навеки, когда из него вытекла вся кровь. Я не могу в это поверить, поскольку нужные книги отсутствуют, однако даты не противоречат моей гипотезе. Вполне возможно, что Ханс был братом этого ребенка, болел гемофилией, но не в очень тяжелой форме, и, подобно принцу Леопольду, вырос, женился и завел детей. У Ханса была всего лишь одна дочь. Возможно, после ее рождения он умер. Архивист желает показать мне другие книги, но я тверд и говорю, что уже увидел все, что мне нужно. Мы с Джуд благодарим его и спускаемся по склону горы в гостиницу «Альпенблик», чтобы проверить, что там подают на ленч.

Гуляш. Выбора у нас нет. Его приносят довольно быстро — тушеное мясо в густой коричневой подливе, с картофелем, горохом и морковью, все вместе — и подают нам на двух тарелках. В обеденном зале много деревянной резьбы, деревянный пол и клетчатые скатерти на столах. Я говорю Джуд, что рад, что она поехала со мной, без нее я не справился бы. Странная штука: состоять в браке семь лет, знать, что супруг обладает определенными навыками или знаниями, не ведомыми тебе самому, но ни разу не видеть или не слышать их демонстрации. Я никогда не слышал, как Джуд говорит по-немецки, просто предполагал, что она знает этот язык — на основании одной или двух ее случайно оброненных фраз. И во мне растет восхищение. Здесь, в уютном обеденном зале гостиницы «Альпенблик» я ощущаю прилив сильного желания, причем чуть-чуть другого желания, и с беспокойством спрашиваю себя, неужели лингвистические способности изменили Джуд, превратили ее в незнакомого человека. Она улыбается мне, словно читает мои мысли — надеюсь, мне только кажется, — и я поспешно говорю, что мы сделали в архивах замечательные находки, на которые я даже не надеялся.

— Это могла быть та же самая женщина?

— А зачем называть себя Барблой, если твое имя Магдалена?

Джуд не знает.

— Чем больше я смотрю на эту деревню, затерянную в горах и изолированную от мира, тем чаще задаюсь вопросом, как в те времена ее жители могли попасть в Версам, не говоря уже о Лондоне.

Я соглашаюсь, что это было не просто. Сегодня такое путешествие — пустяк, обычное дело. Девушка может изучать английский и участвовать в программе университетского обмена, приехать в качестве помощницы по дому или просто на каникулы. Но в начале XIX века никто не покидал эти деревни. Для этого пришлось бы пройти пешком не одну милю по горам, причем тропа была доступна только летом. Дороги отсутствовали. Именно недоступность деревни объясняла довольно широкое распространение гемофилии, а также тот факт, что Тенна была ценным источником информации для исследований Тормана, Виели и Грандидье. Женщина выходила замуж за соседа, даже если он страдал от сильных кровотечений от случайного пореза при бритье, или у нее был брат, который das Blut ihm alles ausgelofen. Я говорю, что ответ на эти два вопроса может найтись у историка. Нам подают пудинг с карамельным кремом, потом большие чашки кофе. Джуд идет осмотреться и, вернувшись, предлагает остаться в деревне. Но когда мы выходим наружу и окунаемся в белый, холодный туман, я радуюсь, что мы уезжаем. При необходимости можно вернуться в понедельник. Мы поднимаемся по склону и находим дом историка. Это довольно просторное шале с замшевыми рогами, прибитыми под широкими свесами крыши, и названием «Ресслихаус», похоже, выжженным на дереве. Дверь нам открывает крепкая пожилая женщина в блузке и юбке, с пучком седых волос на затылке. Выясняется, что хозяйка историк-любитель, и она показывает нам генеалогические таблицы. Некоторые доходят до начала XIX века, и в одной из таблиц обнаруживается Ханс Майбах и его дочь Магдалена. Как я и думал, он умер, когда девочка была еще маленькой, а через несколько лет умерла и его жена. Но это ничего не проясняет — ни в одной таблице нет Барблы Майбах. Хотя есть много других Барбл, и историк признает, что это популярное в Граубюндене имя. Слишком популярное, на мой взгляд. Я предпочел бы, чтобы оно было одно.

О гемофилии женщина почти ничего на знает. В конце концов, этой болезни здесь не наблюдалось с 1870-х. В ее семье, Энгельс, и в семье ее умершего мужа, Вальтер, больных не было; и действительно, когда я смотрю на ее генеалогическое древо, то не нахожу ни одного имени, встречающегося у «Баллока и Филдса».

— Почему кому-то могло понадобиться уехать отсюда, скажем, в 1810 году?

Джуд переводит на немецкий и, наверное, не может сформулировать это тактичнее, чем я, потому что миссис Вальтер обижается за свою любимую Тенну и говорит, что никогда не хотела уехать. Когда она была в Цюрихе, несколько раз, в Берне и один раз даже в Париже, то очень скучала по дому и хотела поскорее вернуться.

Джуд спрашивает, как покинуть деревню, если, к примеру, возникнет такая необходимость. Миссис Вальтер отвечает, что впервые уехала отсюда в свадебное путешествие (Flitterwochen), но я прошу Джуд узнать, какой могла быть причина для отъезда почти двести лет назад. Миссис Вальтер не знает. Люди отсюда не уезжали.

— Один человек все же уехал.

Я разочарован, но не больше, чем ожидал. История Барблы могла бы украсить биографию Генри, но в сущности это не так уж важно. В главе о предках Генри и его жене можно написать нечто вроде: «Прабабка Эдит была родом из Швейцарии, и именно она принесла гемофилию в семью Хендерсон», — и не обязательно рассказывать, как она познакомилась с Томасом Дорнфордом и вышла за него замуж. Тем не менее я вернусь сюда в понедельник, после того как у меня будет целый день, чтобы поразмыслить над этим. Я прошу Джуд спросить миссис Вальтер, сохранился ли тут ретороманский язык. Она отвечает, что в Зафиентале на нем никогда не говорили, только на Рейне. Задавая вопрос, я думал о Генри — о ком же еще? — и подозреваю, что он никогда тут не был, поскольку посещал лишь те места, где мог попрактиковаться в ретороманском.

Мы уже уходим, когда миссис Вальтер кое о чем вспоминает. Джуд внимательно слушает, а затем пересказывает мне: неподалеку живет знакомая хозяйки, которая, наверное, нам поможет. Миссис Вальтер отзывается об этой миссис Таубер с большим почтением, вероятно потому, что та живет в замке. Если мы вернемся в понедельник, она постарается пригласить эту женщину к себе. Мы выходим на яркое солнце — все облака ушли за покрытые снегом хребты. С крутого склона открывается великолепный вид на горы, словно парящие в голубом небе, на цветущие долины и на деревню с красными и черными домиками и шпилем церкви, пронзающим небо серебряным кинжалом. По склону поднимается стадо, и до нас доносится звон колокольчиков. У Gemeindehaus[62] ждет автобус, чтобы отвезти нас назад.

У меня есть целый день, воскресенье, чтобы все обдумать. Теплая солнечная погода как нельзя лучше подходит для долгой прогулки по городу, во время нее мы заходим в пару церквей, чтобы послушать хор и — специально для Джуд — мессу на немецком. Все магазины закрыты, в отличие от кафе и баров. Я задумываюсь, не могла ли Барбла наняться здесь на работу в гостинице или таверне и повстречать английского путешественника по имени Томас Дорнфорд. Вполне возможно, хотя я не думаю, что в 1808 году это было приемлемо для добропорядочной девушки. Кроме того, представляется маловероятным, что человек, который мог себе позволить путешествие по Европе, женился на девушке, прислуживавшей ему в таверне. Если он не говорил по-немецки, то они вообще не могли общаться друг с другом.

Мы садимся за столик на улице и заказываем кофе.

— Если она родилась после 1791 года, — говорит Джуд, — ты ее не найдешь. А такое возможно. Барбла могла родиться в 1792-м или в 1793 году, но все равно быть бабушкой Луизы Хендерсон. Тогда ей было бы около сорока пяти. В сорок пять лет вполне возможно стать бабушкой, особенно в те времена.

— В таком случае, чья она дочь? Определенно не Ганса. У него был всего один ребенок, Магдалена, и Ганс умер, когда дочери было два года.

— Но ведь был еще один брат, так?

— Магдалена-старшая родила трех сыновей. Один из них умер от потери крови в возрасте шести лет. Ганс вырос, женился, стал отцом Магдалены-младшей, но умер молодым. От гемофилии? Мы не знаем. Если он был болен, то Магдалена неизбежно стала бы носителем. Однако маловероятно, чтобы все три сына-носителя гемофилии родились больными, так что третий сын Магдалены-старшей, скорее всего, был здоров.

Похоже, перед нами тупик. Я пытаюсь на какое-то время выбросить все это из головы. Мы съедаем обильный ленч, возвращаемся в гостиницу, спим, занимаемся любовью, снова спим. Вечером бродим по городу, взявшись за руки. Словно юные любовники, мы идем вдоль берега реки, останавливаемся, чтобы поцеловаться, заходим в бар и пьем вино, потом где-то ужинаем. К тому времени становится совсем поздно, а утром мы собираемся вернуться в Тенну, и с этим ничего не поделаешь. Я очень давно не видел Джуд такой спокойной и счастливой.