Обмен разумов - Роберт Шекли

А я тогда был совсем наивным и принимался им все объяснять — с эстетической и с практической точки зрения. Вскоре на вопросы и ответы у меня стало уходить больше времени, чем на работу. Сплошные тары-бары! И я начал понимать, что нужно что-то изменить, но что именно, никак не мог сообразить.

И вот как раз перед этим проектом «Земля» мне пришли в голову кое-какие мысли насчет объяснений с клиентами. Помню, я как-то сказал себе: «Форма вытекает из содержания». И мне понравилось, как это звучит. «Почему же форма должна вытекать из содержания?» — спросил я себя тогда и сам же себе ответил: «Потому что это непреложный закон природы и одна из фундаментальных аксиом прикладной науки». Мне понравилось, как звучит и это утверждение, хотя особого смысла тут не было.

Но не в смысле суть. Суть в том, что я сделал открытие. В мою бытность рекламным агентом и коммивояжером мне не раз приходилось исправлять ошибки, а тут я изобрел хитрый фокус под названием «доктрина научного детерминизма». Земля была пробным камнем, потому я ее и запомнил. Пришел ко мне заказывать планету высокий бородатый старик с пронзительным взглядом. (Так начиналась ваша Земля, Кармоди.) С работой я справился быстро, кажется, дней за шесть, и думал уже, что все трудности позади. Как и здесь, это был обычный заказ с проектом и сметой, и, как и здесь, я кое-что урезал. Но вы бы послушали этого заказчика! Можно было подумать, что я обобрал его до нитки, глаза украл с лица.

«Почему столько ураганов?» — приставал он.

«Это часть вентиляционной системы», — ответил я. (По правде говоря, я тогда немного торопился и попросту забыл поставить в атмосфере предохранительный клапан.)

«Три четверти планеты залито водой! — брюзжал он. — Я же ясно поставил в условиях, что отношение суши к воде — четыре к одному!»

«Но мы не можем себе этого позволить», — объяснил я. (А я давно засунул куда-то его дурацкие условия. Никогда не храню эти смехотворные проекты на одну планетку.)

«И такую крошечную сушу вы заполнили пустынями, болотами, джунглями и горами!»

«Это сценично», — отметил я.

«Плевал я на сценичность! — гремел этот тип. — Один океан, дюжина озер, несколько рек, одна-две горных цепи — этого вполне достаточно, чтобы украсить местность и создать хорошее настроение. А вы что мне подсунули? Брак!»

«На то есть причина», — сказал я. (На самом деле нельзя было уложиться в смету, не подсунув среди прочего подержанные горы, океан и парочку пустынь, которые я купил по дешевке у межпланетного старьевщика Урини. Но не рассказывать же об этом!)

«Причина! — застонал он. — А что я скажу моему народу? Я помещаю на эту планету целую расу, а может, даже две или три. Это будут люди, созданные по моему образу и подобию, с таким же острым глазом, как у меня. Что мне сказать им?»

Я-то знал, что им сказать и куда послать. Но я не хотел быть невежливым. Хотелось подыскать подходящее объяснение. И я нашел-таки некую штуковину — всем фокусам фокус.

«Просто изложите им научную истину, — заявил я. — Скажите, что так и должно быть по науке».

«Как-как?»

«Это детерминизм, — сказал я (название пришло экспромтом). — Все довольно просто, несмотря на некоторую эзотеричность. Прежде всего: форма вытекает из содержания. Поэтому ваша планета именно такова, какой должна быть по самой своей сути. Далее: наука неизменна, следовательно, все изменяемое — ненаучно. И, наконец, все вытекает из законов природы. Вы не можете знать заранее, каковы эти законы, но, будьте уверены, они есть. Так что никто не должен спрашивать: „Почему так, а не иначе?“ Вопрос должен звучать так: „Как это действует?“»

Задал он мне еще несколько каверзных вопросиков. Старик оказался довольно сообразительным, но зато ни бельмеса не смыслил в технике. Его коньком были этика, мораль, религия и всякие такие призрачные материи. Он был из тех типов, что обожают абстракции, вот он и бубнил: «Все действительное разумно! Гм, весьма заманчивая формула, хотя и не без налета стоицизма; надо будет использовать это в поучениях для моего народа… Но скажите на милость, как я могу сочетать фатализм науки со свободой воли, которую я намерен даровать моему народу? Они же противоположны!»

Да, тут старикашка едва не загнал меня в угол. Но я улыбнулся и, откашлявшись, чтобы дать себе время на размышления, небрежно бросил:

«Ответ ясен!» (Когда не знаешь, что сказать, лучше ответа не найти.)

«Вполне возможно, — согласился он. — Но мне он неизвестен».

«Послушайте, — сказал я. — Эта свобода воли, которую вы даруете своему народу, она ведь тоже разновидность фатализма?»

«Ну, можно считать и так. Но есть и разница…»

«А кроме того, — быстро добавил я, — с каких это пор свобода воли и фатализм несовместимы?»

«Конечно, несовместимы», — сопротивлялся он.

«Все дело в том, что вы совершенно не понимаете науки, — напирал я, проделывая у него перед носом старый трюк. — Видите ли, сэр, одним из основных законов науки является признание определяющей роли случая. А случайность (как вам, наверное, известно) — это и есть математический эквивалент свободы воли».

«Но вы противоречите сами себе», — упирался он.

«Это как посмотреть, — ответил я. — Противоречие — наиболее фундаментальный принцип устройства Вселенной. Противоречие рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Поэтому у нас не было бы ни единой планеты или вселенной, если бы все не находилось в невозможном на первый взгляд состоянии противоречия».

«На первый взгляд?» — быстро переспросил он.

«Ясно, как день, — подтвердил я. — Но это еще не все. Возьмите, например, какую-нибудь изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете эту тенденцию до предела?»

«Не имею ни малейшего понятия, — сказал старик. — Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий».

«Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность».

«Неужели?» — потрясенно переспросил он.

«В самом деле, — заверил я его. — У меня в лаборатории есть бесспорные доказательства, но их демонстрация будет скучновата…»

«Нет-нет, мне достаточно вашего слова, — поспешно сказал старик. — Ведь у нас же соглашение…»

Соглашение — это все равно что контракт, но звучит благороднее.

«Парные противоположности, — бормотал он. — Детерминизм. Тенденции, которые превращаются в свою противоположность. Боюсь, это слишком сложно».

«Сколь сложно, столь же эстетично, — сказал я. — Однако я еще не кончил насчет предельных превращений».

«Продолжайте, будьте добры!» — попросил он.