Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Здесь пляж, — чертил в песке палочкой Тезис. В медных волосах грека горели тяжёлые металлические искры. — Остальной остров — это плато, метров пять высотой, по краю — вал. А вот с этой стороны — двадцатиметровый пик. На него тропинка только с одной стороны, а внутри — пещеры, вот он там и обосновался. Его несколько раз выкурить пытались. Не вышло.

— Знаем, — я подкинул в огонь хвороста. — Значит, плохо думали.

— Хорошо думали, — без обиды возразил Тезис и вздохнул. — Укрепился он здорово. Наверное, тоже неплохо думал.

— Предлагаю завтра, — Франсуа с хрустом потянулся, — дать всем, в том числе — и себе день отдыха. А послезавтра выйти в поход — на месте решим, что делать. Тез, если наши девчонки останутся с твоими — ты не сочтёшь, что мы решили захватить ваше милое обиталище?

— О чём разговор… — указал Тезис вниз, на пещеру, широким жестом гостеприимного хозяина.

— Оставить девчонок — хорошая мысль… — пробормотал я. — И трудновыполнимая…

— Твоя зеленоглазая не захочет оставаться? — хмыкнул Франсуа. — По ней видно, что эта… как её, богиню охоты, Тез?

— Диана, — рассеянно ответил тот. Франсуа снова потянулся и встал:

— Ладно, пойду-ка я спать… Вы тоже не засиживайтесь. И не шалите, малыши, особенно — с огнём…

Он ушёл вниз. Я проводил взглядом растаявшую в ночи фигуру и спросил грека:

— Правда, что Нори убил твою девчонку?

— Да, — ответил он из-за пламени.

— Просто так?

— Ему не нужны причины. Он держит рабов, и Стефании ещё повезло. Это было недалеко отсюда, на побережье. Она собирала мидии. Ребята видели — прямо на их глазах напали, выплыли на лодке и, когда она выхватила шпагу, то просто застрелили её из арбалета. Один из его людей, я знаю — кто. С носа лодки и застрелил. И тут же отплыли…

— Ясно… — я вздохнул. — Моя девчонка тоже едва не погибла. Её захватил такой же, как этот Нори… только совсем сумасшедший.

— Ты поэтому решил вмешаться в это дела? — полюбопытствовал Тезис.

— Поэтому. И ещё много почему, долго рассказывать… — я помедлил и решился: — Видишь ли, Тезис. Я хочу попробовать знаешь что? Попробовать сражаться за справедливость. Глупо, да?

— Нет. Думаешь, ты один такой? Ничего подобного, так что особо не гордись — ты не первооткрыватель… Правда знаешь — они все плохо кончают.

— Все? — уточнил я.

— Практически, — честно подумав, ответил Тезис. — Хотя и не стопроцентно… Ты умеешь читать по-немецки?

— Понимаю-то еле-еле, — признался я. Тезис задумался, тряхнул кудрями:

— Всё равно. Я тебе сейчас отдам одну штуку. Может быть, когда-нибудь разберёшься. Я бы и сам тебе перевёл, — он поднялся на ноги плавным движением, — но не хочу.

— Давай, — слегка удивлённо согласился я.

Грек исчез в темноте. Я откинулся на пахучий вереск и стал просто смотреть в звёздное небо. Если честно, я не думал ни о предстоящих боевых действиях, ни о непонятном "подарке" от Тезиса… Думал просто о красивом небе. И, кажется, заснул, потому что Тезис возник из ниоткуда — сидел рядом и слегка потряхивал меня за плечо:

— Спишь?

— Да так, отключился, — я сел, скрестив ноги. — Что ты хотел подарить-то?

— А вот, — он, не садясь, протянул мне блокнот.

Такими бывают старинные книги — пухлые и в то же время лёгкие. Наверное, зависит это от качества бумаги, клея, а ещё от того, что переплёт — из настоящей кожи. Блокнот был именно таким — пухлым и лёгким, примерно в две моих ладони размером. Кожаная обкладка обложки по краям и на углах отслоилась. Тиснение — похожее на знаменитый скандинавский "звериный" орнамент — очевидно, когда-то было пробито золотом, но позолота стёрлась почти везде, кроме резких углублений. И всё-таки я различил на обложке силуэт орла. Примерно так вырезанный, как у нас вырезали разные буквы и символы на обложках "общих" тетрадей при помощи половинок бритвенных лезвий… Кривоклювая птица распростёрла крылья, сжимая в когтях обвитую туго сплетённым венком свастику.

— Я нашёл его в пещере, когда мы тут обосновывались, — объяснил Тезис. — Он был зарыт в сухой песок и хорошо сохранился…

Я машинально кивнул, открывая легко скрипнувшую, словно на деревянных петлях, обложку. С обратной стороны в неё была врезана необычайно чёткая чёрно-белая фотография: девчонка лет 14–15, красивая, белокурая, одетая в майку, короткую плиссированную юбку, гольфы под колено и лёгкие туфельки, держала на отлёте теннисную ракетку и улыбалась, как всегда улыбаются, позируя для фотоснимков. Фотография была подписана чернилами, от времени порыжевшими, но обрётшими неестественную чёткость. Однако, подпись я так и не разобрал — и дело было даже не в том, что написано по-немецки, просто почерк был очень вычурный, с завитушками и росчерками. Кстати, весь дневник был написан именно таким почерком — а а это оказался именно дневник, числа я вполне разбирал, и они относились к 40–48 годам нашего века. Постепенно записи становились всё убористей, в конце оставалось несколько чистых листов. Пробежав пальцами по обрезу листов, переворачивавшихся с сухим шелестом, я натыкался на рисунки — сделанные карандашом, как и все записи, но очень чёткие, чем-то похожие на рисунки Олега Крыгина. В самом начале был нарисован мальчишка моих лет: весело прищуренный, с короткой стрижкой вроде бы светлых волос (только впереди длинный чуб), возле вздёрнутого курносого носа — россыпь веснушек, губы раздвинуты в улыбке, на подбородке ямочка. Шею поверх расстёгнутого ворота рубашки охватывал чёрный галстук. Ниже было подписано, и я разобрал: "Ich, Lotar Brunner". "Я, Лотар Брюннер"… Потом — рисунок какого-то плаца, выстроились мальчишки в форме (в шортах, на поясах — кинжалы), развевается большой флаг со свастикой… Портрет Гитлера, но не карикатурный, к которым я привык; на этом Гитлер выглядел полубогом с пронзительным взглядом мудрых глаз — чем-то напоминал Ленина, как ни странно… Снова мальчишки — фехтуют без масок на какой-то лужайке, несколько пар… Спортивные занятия — гимнастика на хорошо обставленном плацу под руководством подтянутого инструктора в форме… Ага! Вот! Негр. Рисовали явно с убитого. Зарисовки оружия негров — это, кажется, уже здесь… Несколько человек сидят на камнях — на разном уровне, одеты почти так же, как мы, в руках и на коленях держат разное холодное оружие… Портрет девчонки — не той, что на фотографии, но всё равно очень красивой… Голые мальчишки бесятся в ручье… И ещё довольно много неуловимо знакомых зарисовок здешней жизни.

Последнее слово в дневнике Лотара Брюннера я разобрал. Оно было написано отдельно. Больше того — я знал его, это слово.

"Гехаймэ".

"Тайна".

Юрий Шевчук

Мелодии цветов, затерянных вначале…Я помню эти ноты, похожие на сны.Скажу вам, как Любовь с Бродягой обвенчалась —Связали их дороги, хрустальные мосты.

"Прекрасная Любовь, нам праздновать не время!Багровые закаты пылают над рекой!Идём скорей туда, где ложь пустила семяИ нашим миром правит уродливой рукой!

Прекрасная Любовь, там ждут тебя живые!Так дай себя увидеть тем, кого ведут на смерть!Там по уши в грязи — но всё же не слепые…Дай разум им, свободу, дай чувствам не истлеть…"

Прекрасная Любовь влетела птицей в город —И… плакал, видя Чудо, очнувшийся народ!Трон Зла не устоял. Бежал разбитый ворог!..…Да жаль — погиб Бродяга у городских ворот…

…Танюшка поднялась снизу. Она была босиком, в подвёрнутых штанах и небрежно зашнурованной безрукавке.

— Не спишь? — она опустилась на груду хвороста. — А я тебя искала, искала…

— Нашла? — улыбнулся я.

— Нашла, — она удовлетворённо вздохнула и, взяв меня под локоть, привалилась виском к плечу. — Наконец-то я тебя нашла…

— И я тебя нашёл, — я коснулся её волос. — Поэтому ты завтра останешься здесь. Со всеми.

Танюшка окаменела. Отстранилась.

— Я за полсотни шагов попадаю в щель их маски, — тихо сказала она.

— Аркебузу отдашь кому-нибудь из ребят, — безжалостно добавил я. Танюшка несколько секунд помедлила, потом жалобно сказала:

— Раньше бы я начала на тебя орать. Теперь — не могу… Я отдам аркебузу, я всё сделаю, я буду твоей рабыней, только вернись, вернись… вернись!!!

— Что ты? — я вновь обнял её. — Я вернусь.

Танюшка обмякла под моими руками. Тихо сказала:

— Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Пускай недолго, лишь бы счастливо — и в один день. Да?

— Мы ещё поживём, — спокойно сказал я. И, протянув руку, начал, глядя ей прямо в глаза, распускать шнуровку у неё на груди. Танюшка ответила спокойным, чуть насмешливым и любящим взглядом. — Жизнь — игра. И смерть — игра. Ведь так?